Без аккомпанемента

Ночью я спала урывками и никогда не набирала положенные восемь часов сна, поэтому моя голова всегда была в несколько помутненном состоянии. Для того чтобы упорядочить окутанные туманом мысли, я писала стихи и пыталась вести что-то похожее на дневник, но это не помогало. Наверное, мне просто нужно было выспаться. Но по ночам я предпочитала проводить время в своей комнате, слушая любимые пластинки и рисуя в воображении мои первые шаги в незнакомом для меня мире. У меня не то, что спать — не было времени даже мысленно открыть шкатулку, в которой, словно набор дешевых подарков, были сложены надвигающиеся вступительные экзамены, окончание старшей школы, поступление в университет… в общем, подумать о более насущных проблемах.

Между универмагом «Фудзисаки» и пассажем какой-то молодой человек продавал сборники стихов собственного сочинения, разложив их прямо на земле. Его болезненно бледное, гладкое лицо неприятно контрастировало с черными ободками на манжетах белой рубашки, и вообще выглядел он достаточно неряшливо.

Рассматривая его сборник, мы хотели было пройти мимо, как он вдруг поднял голову и невыразительным взглядом посмотрел прямо на нас. Я изобразила легкую улыбку, но молодой человек лишь скривил губы.

Его книги представляли собой стопки дешевой шероховатой бумаги, скрепленной скобкосшивателем. На обложке красовалось напечатанное угловатым шрифтом через ротаторный трафарет название «Костер».

Глядя на нацарапанную мелом на бетоне надпись «100 иен за экземпляр», я остановилась. Сама не знаю почему, но я вдруг ощутила какую-то дружескую симпатию к этому молодому человеку, который в погожий праздничный день не пошел на фестиваль или, например, на свидание с девушкой, а сидит здесь и продает этот сборник никому не нужной поэзии.

Я запустила руку в висевшую на плече сумку и достала кошелек.

— Одну, пожалуйста, — сказала я.

Молодой человек кивнул и вполголоса еле слышно произнес:

— Спасибо.

Я вынула из кошелька сто пятьдесят иен и дала ему:

— Пятьдесят иен добровольный взнос.

Юноша кивнул головой, но вслух не поблагодарил. Я молча подняла с земли одну книгу и сунула ее в сумку. Со стороны университета Тохоку ветер доносил обрывки речи очередного агитатора.

— Ты что, интересуешься такими вещами? — насмешливо спросила Джули.

— Угу, — промычала я.

Если бы не этот сборник стихов, купленный случайно, под воздействием сиюминутного импульса, Ватару Домото никогда не заговорил бы со мной в кафе «Мубансо». Когда я думаю об этом, меня не покидает ощущение чуда. Встреча двух незнакомых людей — результат стечения многих тысяч мелких случайностей, а то, что служит непосредственной причиной для этой встречи, как правило, еще более незначительная случайность, нечто, настолько затерянное в череде однообразных дней, что не заметить его проще простого.

Я люблю стихи, причем любые. А в те годы меня вообще было не оторвать от сочинений, которые были больше похожи на нечистоты, выплескиваемые авторами в стремлении исцелить себя от одиночества с помощью плетения словесных узоров. Встречая уличных поэтов, я почти всегда покупала сборники их стихов, а когда меня просили приобрести журналы каких-нибудь литературных групп, которые, как я сейчас понимаю, были всего лишь плодами переполнявшего их самолюбования, я с готовностью откликалась на эти просьбы.

Не имей я такой привычки, я бы не стала покупать тот сборник и, сидя на пропитанном сигаретным дымом сиденье в кафе «Мубансо», никогда не раскрыла бы маленькую брошюрку под названием «Костер». Не будь этого «Костра», у меня не нашлось бы ни малейшего повода заговорить с Ватару Домото.

Располагавшееся в подвале барочное кафе, куда Рэйко привела меня и Джули, оказалось обескураживающе прозаичным. В помещении размером с небольшой погреб — неизвестно, было ли в нем хотя бы двадцать квадратных метров, — стояли ряды обращенных к стене стульев, обтянутых дешевым дерматином. В глубине располагалась единственная огороженная кабинка, где четыре человека могли сесть друг напротив друга. На передней стенке висел большой, до потолка, динамик. Больше на закоптелых светло-коричневых стенах не было ничего, даже ни единой картинки. Все, что могло привлечь внимание — это несколько посетителей, которые сидели, скорчившись, словно в вагоне поезда.

Кафе было наполнено громкой торжественной музыкой, в которой без труда угадывалось барокко. Низкие, словно ползущие по земле звуки органа были на удивление тихими — казалось, что любой вздох тут же эхом разнесется по сторонам.

— И куда ты нас привела? — громко спросила Джули.

— Тсс! — с укоризной посмотрела на нее Рэйко. Справа от входа на стене висела картонка с надписью: «Просим разговаривать тихо». Мы с Джули как по команде закрыли рты и последовали за Рэйко.

В средней веренице стульев пустовало четыре места, а в правой — два. Огороженная кабинка была занята. Как бы то ни было, стулья были расставлены по парам, поэтому усесться втроем никак не получалось. Я усадила Джули вместе с Рэйко, а сама примостилась за ними.

Поначалу я не понимала, уютно ли мне было в этом кафе. Заказанный кофе оказался горьковатым и в целом достаточно безвкусным, а барочная музыка для моего привыкшего к джазу уха звучала чересчур правильно, порой напоминая напыщенную классику с пластинок, которые тетка часто слушала в своей спальне.

Сидящие передо мной Джули и Рэйко переговаривались с помощью записок. Время от времени Джули скабрезно подхихикивала, а Рэйко, пытаясь сдержать смех, падала ничком на стол. Позади меня сидели юноши — по виду, старшеклассники — и полушепотом о чем-то переговаривались.

Рэйко передала мне блокнот, на котором тонким механическим карандашом был выведен вопрос: «Как тебе здесь?» Я написала «ничего так» и отдала блокнот обратно. Обернувшись назад, Рэйко прошептала:

— Посмотри. Тут на каждой стене есть темные круги. Это оттого, что многие посетители прислоняют туда головы.

И в самом деле, на стенах возле сидений красовались тусклые пятна, похожие на следы от людских голов.

— Гадость какая! — сказала Джули. — Получается, что это пятна от жира и перхоти?

— Тсс! — вытянув губы трубочкой, снова зашипела на нее Рэйко. Мы вполголоса рассмеялись и снова отвернулись друг от друга.

Я вынула из сумки и раскрыла купленный только что сборник стихов. Страницы пестрели мелкими, словно под линейку выведенными знаками. Иероглифы, из которых были составлены такие слова, как «фикция», «надгробие», «сомнение» и «бездействие», были написаны нервными, убегающими вверх черточками. Автора звали Т. TAMAZAWA.

Хорошие это были стихи или плохие — я не понимала. Я никогда этого не понимала. Не было еще случая, чтобы я смогла оценить достоинства и недостатки какого-нибудь стихотворного произведения. Впрочем, это касалось не только поэзии — у меня вообще начисто отсутствовали критерии для суждения о том, что хорошо, а что так себе. Просто я любила вглядываться в слова — незрелые, кичливые, обнажающие самолюбие автора или клубок его комплексов… Глядя на стайки никуда не годных, бестолковых слов, я успокаивалась. Причем, чем более бестолковым было произведение, тем более мне начинал нравиться его автор. Сама того не желая, я влюблялась в каждого, кто готов был заниматься таким глупейшим делом, как уличная продажа с трудом выжатых из себя не слишком чистых выделений.

Сколько же времени прошло до того момента? Я услышала, что дверь в кафе распахнулась, и кто-то вошел внутрь. Приятно застоявшийся воздух кафе вдруг разом устремился через открытую дверь наружу. Я посмотрела на дверь.

В кафе вошла девушка и за ней двое юношей. Девушка тряхнула каштановыми волосами, подстриженными «под Сесиль»[19], и дерзким взглядом оглядела кафе. Она была небольшого роста, с лицом, привлекательность которого заключалась в общей асимметрии — широкие глаза, маленький рот… Выглядела она очень эффектно.

Девушка быстро подошла к свободным местам около Джули и Рэйко и поманила рукой своих спутников. Высокий юноша сел рядом с ней, а еще один молодой человек, не демонстрируя ни малейших признаков смущения, опустился на стул рядом со мной. Когда он сел, до меня донесся нежный аромат, похожий на запах свежего сена. Я снова принялась читать сборник стихов.

19

Сесиль — героиня французской актрисы американского происхождения Джин Сиберг (1938–1979) в фильме «Здравствуй, грусть» (1958, реж. Отто Премингер) по одноименному роману Франсуазы Саган. В этом фильме Сиберг носила короткую прическу «под мальчика».