Без аккомпанемента

Не нужно говорить, снова с уверенностью подумала я. И оттого, что я так подумала, я наполнилась какой-то пустой, бессмысленной радостью, потому что еще раз доказала себе, что было время, когда мы с Ватару были друг для друга самыми близкими людьми на свете.

— Ты надолго в Сэндай? — спросила Сэцуко.

— Завтра после обеда уже назад, — ответила я.

— Если хочешь, приходи завтра к нам в гости. С мужем познакомлю.

— Спасибо, — сказала я, — но, наверное, у меня не будет времени. Я еще хотела на кладбище зайти.

— К Ватару… на могилу?

— Да. И к Эме.

— Да, конечно, — на лице Сэцуко появилась печальная полуулыбка. — Я обязательно бываю у нее на хиган[47], зажигаю благовония.

— Эма, наверное, сердится, — сказала я. — Я так давно не была у нее на могиле. И потом…

— Что?

— Да нет, ничего, — уйдя от ответа, я отхлебнула из стакана. К глазам подкатили слезы. Эма. Эма… Как давно я не произносила это имя в присутствии других людей. Эма без сомнения была жертвой. Но одновременно с этим она была и героиней романа. Без нее никогда бы не начался тот роман, который связал Ватару, Юноскэ и меня, и никогда бы не закончился. Эма постоянно находилась в центре нашей причудливой маленькой драмы, и ей же выпала роль поспешно развернуть роман к его финалу.

— Если бы Эма-тян была жива, в будущем году ей тоже исполнилось бы сорок, — облокотившись на стойку и подперев рукой щеку, сказала Сэцуко. — Была бы сейчас милой, доброй домохозяйкой с кучей детишек.

— А, может быть, наоборот, стала бы деловой женщиной и колесила бы по всему миру. Или деятельной общественной активисткой. Выставлялась бы на выборы и легко в них побеждала.

Услышав это, Сэцуко рассмеялась. После этого, с влажными от слез глазами, мы еще долго пили коктейли и разговаривали об Эме, разговаривали о нас… Давно настала ночь, но наш поток времени все так же тек по направлению к прошлому.

Я вспомнила про тетку и про ее песика Могу. После того, как я, два раза провалив экзамены, наконец поступила в университет, зимой следующего года тетка каким-то удивительным образом вышла замуж за одного вдовствующего скрипача и переехала жить в Осаку. Могу она взяла с собой.

Говорили, что ее брак был счастливым, но на второй год замужества, зимой она скончалась от сердечной недостаточности. Могу поспешил последовать за своей хозяйкой и умер от старости летом того же года.

Было уже больше двух часов ночи, когда я поднялась со своего места. Хотела было расплатиться по счету, но Сэцуко отказалась брать деньги, сказав, чтобы я даже не думала об этом. Поблагодарив ее за любезность, я направилась к выходу из бара.

— Да, забыла спросить, — оглянулась я, — кафе «Мубансо» еще существует?

— Ты что, шутишь? — улыбнулась Сэцуко. — Давным-давно его уже нет. Наверное, лет десять как закрылось.

— И здания этого нет?

— Ага, как будто и не было вовсе. Там сейчас наверняка что-нибудь новое, сверкающее, с кучей магазинов и офисов. Поди узнай, где было «Мубансо»! И следа уже не осталось.

— Да, — кивнула я, — все меняется.

— Но, ты знаешь, в какой-то степени я даже рада, что его не стало. Правда ведь? Ну стояло бы оно так же, на том же месте, мне кажется, я каждый раз, заходя туда, с ума бы сходила от грусти.

Дойдя до двери бара, мы повернулись друг к другу лицом.

— Приятно было встретиться, — сказала Сэцуко.

— Мне тоже, — ответила я.

Губы у Сэцуко мелко дрожали, а лицо было такое, будто она вот-вот расплачется, но слез не было. Улыбаясь, мы пожали друг другу руки. Ладонь у Сэцуко была холодной и влажной.

Жизнь в районе Кокубун все еще била ключом. Проскальзывая мимо хостесс, пытавшихся усадить в такси пьяных клиентов, я вышла к первому восточному кварталу и, свернув на углу перед универмагом «Фудзисаки», вошла в торговую аркаду. Здесь праздношатающейся публики было не в пример меньше. Звук моих собственных шагов жутковатым эхом разносился по сторонам.

Вдруг я увидела вывеску «Сакарофу». Ту самую кафе-кондитерскую, куда мы с Эмой, Ватару и Юноскэ зашли один раз после праздника Танабата, и где я ела пирожное в виде ежика. Внешний вид кафе сильно изменился, но атмосфера осталась той же. Остановившись перед кафе, я глубоко вздохнула и, будто пьяная, утратившая чувство реальности, с приоткрытым ртом стала глазеть на вывеску. Невдалеке от меня прошли три парня студенческого вида. Все трое были в изрядном подпитии, из-за чего их походка выглядела очень неуверенной. Парень справа был отдаленно похож на Ватару, хотя, возможно, мне просто показалось.

Я пошла дальше. На следующем углу свернула налево. Пройдя еще метров пятьдесят, снова вернулась назад. Дома, в котором когда-то размещалось кафе «Мубансо»… выцветшего, запачканного трехэтажного дома — нигде не было, а на его месте стояло массивное новенькое здание, набитое модными магазинами.

Приблизившись ко входу в это здание, я заглянула внутрь. Там я увидела узкую лестницу, убегающую вниз, к подземному этажу. Несмотря на то, что архитектура здания была совсем другой, лестница находилась примерно на том же месте, что и та прежняя, по которой мы спускались в подвал. Сейчас подземный этаж занимал кафе-ресторан.

Перейдя через дорогу, я прислонилась спиной к опущенным железным ставням маленького бутика и закурила. Сквозь дым начали проступать видения. Мне стало казаться, будто сейчас откроется дверь «Мубансо» и, поднимаясь по тесной, пропитанной табачными смолами лестнице, на улицу выйдет Ватару, Юноскэ, Эма, а за ними Рэйко и Джули… Я закрыла глаза, чтобы прогнать от себя равнодушную громаду этого никогда прежде не виданного мною строения, что стояло сейчас напротив. Под сомкнутыми веками начали всплывать кадры со старой черно-белой кинопленки. И на них я увидела «Мубансо» в его прежнем облике.

Оставшееся в памяти обоняние воскресило витавший в том кафе запах дешевого кофе. И запах сигарет. Разом ожили звуки «Бранденбургских концертов» Баха и «Канона» Пахельбеля.

А вот и я, с сосредоточенным лицом сижу в углу. Передо мной открытая тетрадь, в которую я что-то усердно записываю. Почему-то при этом на мне надето короткое пальто цвета какао. На ногах шнурованные ботинки. Я вставляю в рот и закуриваю сигарету «Эм-Эф», в это время открывается дверь и в кафе заходят Эма, Юноскэ и Ватару. Я машу им рукой и улыбаюсь. Ватару по-прежнему очень похож на иудея. Он садится рядом со мной. Звучит «Канон» Пахельбеля. «Кёко», — говорит он. Я смотрю на него, чувствуя, как мое сердце готово выскочить из груди.

Кёко…

Придя в себя, я открыла глаза. Прохладный сухой ветерок, какой обычно бывает в начале осени, пролетел, тихо просвистев что-то прямо под моим ухом. Вдалеке виднелись мокрые неоновые огни города. Видение Ватару исчезло. И Эма, и Юноскэ, и место под названием «Мубансо» — все исчезло.

Я стояла там, пока не докурила до конца, а затем, аккуратно раздавив окурок ногой об асфальт, глубоко вздохнула. Еще раз оглядев новое здание, которое теперь казалось обычной прямоугольной коробкой, я отправилась в гостиницу.

Из нашей прежней компании я поддерживаю отношения только с Джули. После школы, пропустив один год, она сдала экзамены в токийский университет изящных искусств, и сразу же по окончании университета вышла замуж за одного начинающего художника, который был старше ее на два года. Сейчас они вдвоем живут в пригороде Токио. Джули и сама пишет картины, но в основном помогает организовывать персональные выставки своего мужа. Раз в году мы с ней встречаемся и идем куда-нибудь опрокинуть по рюмочке. Из-за проблем со здоровьем Джули почти перестала пить, но сигареты по-прежнему курит в большом количестве. Мы редко разговариваем о прошлом. В основном о том, как выгоднее выплачивать ипотечный кредит, о гольфе, о живописи, о здоровье, о домашних животных… и еще о всякой всячине.

Но все же иногда, хоть и очень редко, в перерывах между этими разговорами мы нет-нет да и вспомним минувшие дни. Если речь заходит о Рэйко, кто-нибудь из нас непременно скажет: «Интересно, где она сейчас, чем занимается?» После этого Джули начинает изображать Рэйко, которую она и сейчас называет «женщиной из вида рептилий». Глядя на это, я каждый раз хохочу во все горло. А отсмеявшись, чувствую, как глаза влажнеют от слез.

47

Хиган — буддийский праздник почитания предков, отмечается ежегодно во время весеннего и осеннего равноденствия.