Без аккомпанемента

Два бледных тела сплетались, окруженные сияющим ореолом от пламени свечи. Я не то чтобы совсем не поняла, что происходит. Нет, разумеется, я такого никогда не видела, и даже толком не слышала. Не припомню и чтобы я об этом с кем-то говорила. Просто знала, что на свете существует и такая любовь.

Утратив дар речи и способность думать, я, тем не менее, не свалилась без чувств и не закричала. Просто стояла не шелохнувшись.

Огонь на свече покачнулся, и Ватару, которого сзади крепко обнимал Юноскэ, медленно повернул голову в сторону лаза. На его лице, покрытом каплями пота, было такое выражение, словно он испытывал невыразимое блаженство и в то же время страдал от мучений. Глаза его были открыты, но, похоже, меня он не замечал.

Дождь, ветер и раскаты грома не позволяли услышать ни шумного дыхания юношей, ни звуков от соприкосновения их тел. Ватару перевел взгляд в пространство и, отведя ладони назад, ухватил Юноскэ за мускулистые руки. Поза, в которой они совокуплялись, тут же разрушилась, как будто этим движением Ватару подал какой-то условный знак. Не ложась на пол, они медленно повернулись друг к другу и обнялись. Юноскэ сидел ко мне спиной, а Ватару, положив голову ему на плечо, обратился лицом в мою сторону.

Сверкнула молния. Комната чайного домика озарилась голубым светом и на мгновение стала похожа на дно плавательного бассейна. Блуждающий в пространстве взгляд Ватару описал дугу и спокойно остановился прямо на мне.

Это длилось не больше секунды. Я увидела, как напряглось его тело.

Наверное, он что-то воскликнул. Может быть, мое имя. Или нет, скорее всего, это было имя Юноскэ.

Но я не успела услышать его крик. В следующее мгновение, обливаясь слезами, я уже убегала с заднего двора усадьбы, где вовсю неистовствовала буря.

Последний автобус уже давно ушел, а искать такси не было сил. Я бежала под дождем, останавливалась, чтобы отдышаться, и снова бежала. Через какое-то время я обнаружила, что стою на улице четвертого северного квартала.

Зайдя в прихожую теткиного дома, я тут же пришла в себя. Спицы на моем зонтике погнулись от сильного ветра, поэтому я вымокла с головы до ног, будто не раздеваясь прыгала в море. Уперевшись руками в цементный пол, я опустилась на четвереньки. В груди и в горле чувствовалась крупная дрожь от подступающих рыданий. Я плакала, шумно заглатывая воздух, как будто меня рвало. Плакала, плакала и не могла наплакаться.

Проплакав некоторое время, я пошла в ванную комнату и сняла с себя всю одежду. Нагревать ванну не хотелось, поэтому я просто присела рядом и, зачерпывая холодную воду шайкой, стала поливать ее себе на голову. Я не отдавала себе отчет в том, что делаю, и не знала, что я намерена делать дальше. Просто хотелось чем-то себя занять. Хотелось причинить себе боль, встряхнуться, и я лила на себя эту воду, покуда не начала дрожать от холода, а затем, отряхивая мокрые волосы, снова заплакала.

Я вышла из ванной, обернулась сухим полотенцем, после чего выкурила подряд три сигареты. И дождь, и ветер становились все сильнее и сильнее. По всему дому раздавалось надоедливое дребезжание, но в моей голове царило пугающее спокойствие и пустота.

Видимо, именно такое состояние имеют в виду, когда говорят, что человек не может ни о чем думать. К горлу беспрерывно подступали рыдания, слезы катились градом, однако это не было связано ни с шоком, ни с отчаянием, ни с ощущением пустоты, ни с чем-либо другим, поддающимся разумному объяснению. Более того, мне казалось, я уже и сама забыла, что меня так расстроило.

Как была, в полотенце, намотанном на мокрое тело, я прошла в свою душную комнату и нырнула в постель. Но сколько бы я ни делала глубоких вдохов, сколько бы ни утыкалась лицом в подушку, ощущение того, что все это происходит на самом деле, не возвращалось. Прикосновения к сухой поверхности тонкого летнего одеяла, запах ультрафиолета от высушенной на солнце подушки, и даже стоны, время от времени вылетавшие из моей груди, — все это казалось каким-то нереальным, как будто я смотрела фильм.

Я боялась, что на смену этому придет чувство настоящей мучительной боли. Мне хотелось вечно скитаться по этому нереальному кошмару. Стараясь оттянуть момент, когда мне придется посмотреть в лицо действительности, я до неприличия долго валялась на кровати в неуклюжей позе, как будто я была мертвецки пьяна.

Сколько же времени я так лежала? Потом из сада донеслось негромкое рычание Могу. Из-за ветра казалось, что он находится совсем близко. Могу продолжал угрожающе рычать, а потом пронзительно залаял.

Раздался дверной звонок, и я, спохватившись, вскочила с кровати. Только в этот момент я полностью вернулась к реальности. Некоторое время я сидела без движения, словно находилась в воздушной яме, очнувшись от одного долгого кошмара и готовясь погрузиться в другой.

Дверной звонок прозвенел два раза и после короткой паузы — еще раз. Могу заливался лаем, как сумасшедший. Тут только я вспомнила о том, что на мне нет никакой одежды. Сбросив полотенце на пол, я открыла шкаф. В спешке натянула первые попавшиеся трусы и надела через голову платье в цветочек. Только я собралась застегнуть молнию на спинке платья, как в дверь настойчиво постучали. Я уже знала, кто стоит за этой дверью.

Молнию заело на середине. От досады я прикусила губу. Видимо, слишком сильно, потому что на кончике языке я почувствовала вкус крови. Внезапно мне стало так тоскливо, будто вся накопившаяся во мне грусть прорвала невидимую плотину и разлилась по телу. Перед глазами всплыли слившиеся в объятьях фигуры Ватару и Юноскэ. Эта картина была настолько яркой, что даже сейчас у меня возникает иллюзия, будто я воочию наблюдаю эту сцену. Не убирая рук от молнии на платье, я опустилась на пол.

Гомосексуалисты… почему-то это слово мне тогда не вспомнилось. Все, что я чувствовала — это жгучую ревность к глубоким отношениям между Ватару и Юноскэ, раскаяние, ненависть… и ничего больше.

Попытка встать между ними с самого начала была обречена на провал. А уж завязывать отношения с Ватару — и вовсе бредовая идея. Но, несмотря на это, я любила Ватару и нуждалась в нем. А Юноскэ воспринимала как его лучшего друга. Пусть я находилась в плену иллюзий, но я была убеждена, что влюбленной парой в данном случае являемся мы с Ватару.

В дверь опять постучали, потом раздался звонок, и снова стук. Время от времени все окружающие звуки заглушались лаем Могу и ударами ветра.

— Кёко! — раздался за дверью голос Ватару. Голос был неожиданно громким. — Открой, пожалуйста. Прошу тебя.

Я боялась открывать дверь. Для чего он пришел сюда в такую ненастную погоду? Может быть, я просто неверно истолковала то, что мне удалось увидеть в чайном домике? И на самом деле это было что-то такое, над чем мы можем вместе посмеяться и забыть? Может быть, Ватару пришел именно за тем, чтобы все объяснить и устранить это недоразумение?

Но сколько бы я себя не убеждала, все было напрасно. Ну что, спрашивается, я могла неправильно понять? Что это была просто идиотская шутка? Два взрослых парня выпили лишнего и решили позабавиться? Ага, как же! Я ведь все видела своими глазами.

Ватару продолжал барабанить в дверь. Я поднялась, вышла из комнаты и остановилась в прихожей. В одном из домов стали открывать ставни. Видимо, кому-то из соседей показалось странным, что Могу так разлаялся. Дальше молчать было нельзя. И я, собравшись с духом, повернула ручку замка.

Ватару стоял в промокшей насквозь белой рубашке. Его волосы, под дождем и ветром сбившиеся в жесткие пряди, словно тонкие виноградные лозы, нависали над необычно покрасневшими глазами. Мне казалось, что он стоит очень далеко от меня — видимо, не оправившись от потрясения, я утратила чувство перспективы. Даже дверь находилась так далеко, что протяни руку — не достанешь, а стоявший перед дверью Ватару и вовсе стал размером с горошинку.

— Извини, что так поздно, — хриплым и слабым голосом сказал он, глядя на меня. — Нам нужно поговорить. Прямо сейчас. Очень нужно.