Соль жизни

Когда стрелки часов показали начало седьмого, из воды показался Гусукума. Вслед за ним появился и Оку. Мы прождали в лодке до половины седьмого, но Бисэ не было. Хотя он был самым маленьким из нас, а значит, и потреблял меньше воздуха, по всем расчетам выходило, что он находился уже на пределе. Конечно, можно было предположить, что он снял акваланг и просто ныряет со скалы, но в любом случае уже становилось темно.

Мы снялись с якоря, запустили мотор и стали искать Бисэ, но безуспешно. Тогда, чтобы охватить большую территорию, мы разделились и продолжили поиски — с тем же самым результатом. Проверив, сколько у нас осталось горючего, мы убедились, что его не хватит на обратную дорогу.

Солнце уже исчезло за горизонтом Восточно-Китайского моря, остатки света едва освещали поверхность воды, и мы предприняли последнюю попытку. Через десять минут две наши лодки встретились возле большого разрыва в гряде рифов — результат был прежним.

— Только приехали — и вот, на тебе, — надо о помощи просить, — шутливо сказал кто-то, но вид у всех был озабоченный.

— А что у нас с луной?

— Дней восемь или девять, как прибавляться стала.

— Значит, отлив должен быть сильным.

— Может, его в море унесло?

За пределами гряды поднимались волны, поиски на крошечной лодке вряд ли могли увенчаться успехом. Тогда мы стали прорабатывать другой вариант: одна лодка отправляется на поиски более солидного судна, а другая встает здесь на якорь. Тут ветер донес нечто, походившее на человеческий крик. Мне показалось, что, может быть, крики исходят от скалы, расположенной справа от большого рифа.

— Ты слышал?

— Вроде бы слышал, — ответил Гусукума.

Мы напрягли зрение, но ничего не увидели. Прошло минут десять. Теперь мы подумали, что крики нам почудились, и решили поступить согласно прошлому плану: отправиться за спасательным кораблем. Но тут я снова услышал крики. На сей раз мы воскликнули вместе с Оку: «Там!» Мы оба закричали одновременно и указали в открытое море, правее того места, откуда, как мне показалось, исходили крики в первый раз. Почти одновременно с нашими криками далеко-далеко мы увидели Бисэ: находясь на гребне волны, он размахивал своим ружьем.

Бисэ рассказал, что его отнесло метров на пятьсот или шестьсот от разрыва в гряде. Когда у него кончился воздух, он снял акваланг и положил его вместе с уловом на скалу, находившуюся с внутренней стороны гряды. Сам же продолжал гоняться за рыбой уже без акваланга и в результате оказался там, где мы его увидели. У него был такой безмятежный вид, что мы были попросту обескуражены.

— А почему ты не вернулся, когда у тебя кончился воздух? — неприязненно спросил Гусукума.

— Мы же договорились, что заканчиваем в половине седьмого, — несколько раздраженно ответил Бисэ, явно не понимая, что он перепутал.

— Да, но ведь…

— Ладно, неважно, главное, что не пришлось вызывать спасателей.

— Спасателей? Для кого?

— Для тебя, — ответил Оку.

— Мы же тебя повсюду искали. Почти час!

— Мы тебя обнаружили, только когда услышали твои крики. Сначала я услышал, а потом уже все остальные.

— Услышали мой голос?

— Ну да.

— Я ничего не кричал.

— Как же так? Мы ведь сами слышали.

— Да не кричал я! Я просто увидел вашу лодку, удивился, что вы ко мне не плывете, поэтому стал размахивать ружьем, чтобы вы обратили на меня внимание. Я сразу же увидел, что это вы.

Какое-то время мы молча переглядывались. Уже стемнело, мы едва могли разглядеть друг друга. Гусукума прикурил, заслоняя ладонью огонь от ветра, сделал пару затяжек. «Ну что, возвращаемся?» Затем он завел мотор, и сквозь шум я услышал, как он бормочет: «На море и не такие вещи случаются».

Переворот оверкиль

Кажется, мне уже надо бы привыкнуть к тому, что во время плавания на яхте меняется ветер, но все равно это остается для меня тайной за семью печатями. Вот ты плыл, сообразуясь с ветром, и вдруг он, повергая тебя в полную растерянность, меняется самым нелогичным или, лучше сказать, непостижимым образом. Но в любом случае ты должен повиноваться ему. Потому что ты зависишь от него, а не он от тебя.

Головой-то я все понимаю, но все-таки то, что случается, когда проходишь на крошечном суденышке по границе столкновения ветра разных направлений, повергает в изумление. Так называемый «гром среди ясного неба» хоть творится где-то высоко в небесах, а вот ветер…

Во время первых гонок Огасавара в 1978 году мы стартовали из порта Футами на острове Титидзима. Небо было ясным, дул юго-западный ветер, и мы, подняв спинакер, не прикладывая больших усилий, мчались с попутным ветром. Однако к вечеру прямо по курсу появились клочковатые облака, предвещавшие смену погоды.

Если мы продолжим идти с той же скоростью, то уже через несколько часов нас ждет смена ветра. Мы стали гадать, в каком направлении этот ветер будет дуть. Но на закате ветер прекратился. Не успели мы удивиться этому, как увидели нависшие над нашими головами тучи.

Нужно было ставить другой парус, и мы задрали головы наверх, раздумывая, что предпринять. В эту минуту завыл ветер — он дул нам почти в лоб со скоростью 15–16 узлов. Дело было серьезное, яхта стояла на месте — парус теперь наполнился ветром, который дул в противоположном нашему движению направлении. Любоваться сумерками времени не было, почти мгновенно сгустилась тьма. До вечера следующего дня дул сильный встречный ветер.

На следующий год во время гонок на Окинаве под порывами ветра, который обрушился на нас возле архипелага Токара, мы едва не попали в беду. В тот раз тоже дул попутный ветер, мы поставили спинакер, но вечером, во время смены вахтенных, облака вдруг стали какими-то подозрительными. Нужно сказать, что острова Токара представляют собой весьма опасное место — до сих пор не составлена даже подробная карта этого архипелага. Через несколько лет мы с приятелем отправились туда на его мощном катере, чтобы поплавать с аквалангом. Мы перебирались с острова на остров и обнаружили множество подводных рифов, которые не были нанесены на карту, что доставило нам немало неприятностей.

Течение Куросио из Восточно-Китайского моря направляется в Тихий океан и пересекает его; глубина там небольшая, так что когда ветер дует против течения, там мгновенно поднимаются огромные волны. Мне пришлось плавать в самых разных морях земного шара и должен признаться, что, за исключением мыса Горн, мне не довелось видеть моря, которое бы так мгновенно меняло свой облик. И вот в то время, о котором я веду свой рассказ, все мы с беспокойством наблюдали, куда же в следующую минуту подует ветер.

На короткое время установился штиль, к яхте подплыла большая акула. Было неприятно наблюдать, как она замерла, выставив над водой спинной плавник, будто ждала чего-то.

Ветер менялся, слабел, спинакер провис. Скорость упала, но мы все же надеялись, что сумеем идти под спинакером. И тут вдруг налетел первый порыв ветра. Яхта накренилась, но сразу же выпрямилась. После своей вахты я намеревался провести время в каюте. Я сказал, что идти под спинакером больше нельзя, но мой сменщик думал только о том, как продолжить гонку, и, похоже, собирался продолжать плыть по-прежнему.

Перед ужином я собрался немного отдохнуть, но стоило мне растянуться на скамейке, как налетел следующий порыв ветра, яхту сильно накренило.

Я встал и пошел на кокпит, чтобы сказать вахтенному Исикаве, что скоро станет темно и потому следует быть осторожным. В этот момент снова задул сильный ветер. Крен был небольшим, однако порывы ветра ощущались и в каюте; я предупредил Нагату, который на плитке кипятил воду для ужина, чтобы при следующем порыве он был осторожнее с кастрюлей. Я больше не ложился — чтобы быть готовым к любым неожиданностям.

Как я и ожидал, через несколько секунд корпус сорокасемифутовой яхты задрожал от страшного порыва ветра, и она завалилась на бок. Нагата не сумел справиться с кастрюлей, и та оказалась на моей тумбочке в изголовье постели. Вода еще не успела закипеть, и кок не обжегся, но карты и судовой журнал промокли. Нагата и еще несколько человек упали на пол, мне же удалось удобно усесться на скамью вдоль левого борта, откуда я преспокойно наблюдал за миром, накренившимся на 90 градусов. Я вдруг вспомнил фотографию в журнале «Лайф», которую видел в детстве: она была сделана внутри какого-то искореженного и завалившегося на бок дома; все вроде бы на месте, но выглядит при этом очень странно.