Маги нашего города

Стыдно. Ой как стыдно!

Вставать на ноги оказалось трудным делом. Ноги совсем не хотели слушаться. Им хотелось покоя и расслабления. Но с каждым шагом женщины, сделанным к нему, с каждым преодоленным ею метром в него словно что-то возвращалось, а может, приходило то, чего никогда и не было. Рвущаяся к нему Марина стала чем-то вроде поршня, движущегося по баллону шприца и выталкивающего в кровь больного сильное лекарство либо мощный допинг.

Когда она оказалась шагах в трех от него, он уже стоял, вполне способный соображать и разумно действовать.

– Ты видела такое? – спросил он, показывая на "плевки".

– Ужас.

– Вот и я о том же. – Он вздохнул. – И ты считаешь, что это похоже на мои следы?

– Да, очень. Если бы я не была твердо убеждена, что это не ты... Словом, очень похоже.

– Интересно, – пробормотал он. – Ладно. Действуем так. Я иду туда. Ты остаешься здесь.

– Нет. Я пойду с тобой.

– Марина!

– Паша, она очень мощная. Очень. Вдвоем нам будет легче справиться. Да и вообще, мало ли что.

По большому счету, она была права. Вдвоем легче справиться со сбрендившим магом, чем в одиночку. В конце концов, он не боевой маг, он всего лишь бытовой волшебник, что-то вроде круглогодичного Деда Мороза, только без красной шубы и оленьей упряжки. Его повседневная практика – снимать заклятия с людей, иногда походя, в очереди у кассы магазина или в вагоне метро, защищать чужое добро да еще помогать аферистке Любке зарабатывать на жизнь. Впрочем, и себе тоже. Все его сражения проходили над книжками, где он разбирал, разматывал, раскладывал на составляющие чужие заклятия, на что порой уходили недели и месяцы. А его боевой опыт ограничивается перепалками с неукротимой тетей Люсей, умирающей или уже умершей там, в холле.

Все это так. Но то, что предстояло сделать ему сейчас, – кстати, не совсем еще ясно, что именно, – было его личным делом. Может быть, кто-то посчитал бы иначе, но он воспринимал ситуацию именно так. И еще почему-то представлялось, что бороться ему предстоит с самим собой. А брать на борьбу с самим собой помощников – как-то не очень честно.

Но при этом очевидно, что напарница твердо решила идти вместе с ним. Времени на уговоры не было совершенно. Его он и так потерял достаточно, чуть ли не на коленях стоя перед "плевками".

– Хорошо, – произнес он резко, командным тоном человека, принявшего решение и намеренного неуклонно ему следовать. – Я впереди. Ты за мной. Метрах в трех. Ты мой тыл. Я на тебя рассчитываю.

– А если...

– В случае чего дам знак. Все. Идем.

На самом деле он все еще не был уверен, сомнения – целая куча! – все еще оставались. Но показать свои сомнения, а тем более страхи перед женщиной, несколько секунд назад кричавшей ему "Пашенька!", было решительно невозможно.

Он повернулся и пошел вперед.

Как ни странно, он успокоился. Опасения, если не сказать страхи, никуда не делись, но они стали существовать отдельно от него. Превратились в нечто подобное дорожным знакам, предупреждающим о грядущей опасности, но не вводящим в трепет.

Теперь «плевки» приобрели иной характер. Если до этого они напоминали бессистемное поливание, идущее от избытка негативных эмоций, то теперь больше походили на прицельную стрельбу. Вот один запечатал дверь, за которой кто-то стонал. Потом, потом! Другой, кричаще голубой, повис на лампе дневного света на потолке, отчего свет, проходящий сквозь него, стал не только освещать, но и убивать жизнь, действуя как ультрафиолетовая лампа. Эту гадость Павел снял, бросив у плинтуса. Третий, снова ядовито-желтый, прочно повис на коробе, по которому проходили телефонные провода. Неизвестно, что эта ядовитая гадость могла сделать с телефонами или с телефонными переговорами, но отвлекаться на нее Павел не стал. Потом, потом...

Здоровенный, мощный плевок оранжевого цвета лежал на ручке двери, ведущей в предбанник Петровича. Причем – специально или нет – лежал так, что человек, решивший открыть дверь, непременно в него вляпается. Времени разбираться в том, какая гадость предназначена несчастному, не было, поэтому Павел просто достал из кармана платок и через него взялся за ручку.

Он еле успел отскочить, спрятавшись за дверь и одновременно создавая мощный щит, закрывающий его с ног до головы, который, конечно же, следовало соорудить чуть пораньше. Пусть и с секундной задержкой, но он успел создать «колпак», больше похожий на одноместную палатку, и накинуть его на Марину.

Из предбанника валило, словно из заполненного до краев бака ассенизаторской машины, который навылет прошило снарядом кумулятивного действия. Вал, хлынувший в коридор, сначала, казалось, даже не попал на пол, а, вырвавшись, жахнул в противоположную стену. От удара часть зеленой мерзости разлетелась брызгами, а часть почему-то прошла сквозь стену, ввалившись в комнату для переговоров.

Раздался женский крик, но кому он принадлежал, разбираться было некогда. Теперь, когда первый шок прошел, Павел более или менее стал понимать структуру этой гадости, как выяснилось, по своим характеристикам не имеющей ничего общего с водой или иной жидкой массой. Вместо того чтобы растекаться по полу, «грязь», так он про себя ее назвал, отскочив от стены, начала превращаться в разного размера шары, полетевшие сразу во все стороны. Часть из них рикошетом отскакивала от потолка, пола и стен, создавая невообразимый хаос в пространстве, часть же, наоборот, проникала в материал конструкций здания, а потом, как вскоре выяснилось, выскакивала из них, делая это в совершенно неожиданных местах. Шары – размерами от булавочной головки до очень крупного арбуза – сталкиваясь между собой, вели себя совершенно по-разному. Некоторые дробились на еще более мелкие, разлетаясь, как при взрыве. Другие, наоборот, слипались, при этом могли поменять траекторию в совершенно неожиданном направлении либо продолжить путь одного из них. Третьи же, врезаясь в препятствие, оставались на нем нашлепками, которые вели себя тоже весьма произвольно – замирали на месте, ползли в любую сторону, причем с разной скоростью, либо, повременив, отскакивали, приняв участие в шабаше себе подобных. Какие-то летали по прямой, а какие-то выписывали совершенно невероятные кренделя, от спирали до хаотичных зигзагов. Усиливая всеобщий хаос, шары при столкновениях меняли окраску в диапазоне всех цветов радуги, при этом оставаясь очень яркими, кричащими.

Павел, нарастив свой щит до кокона, защищающего его со всех сторон, несколько секунд пребывал в растерянности, наблюдая за этим смерчем, этим буйством красок и движения, в котором не прослеживалось никакой системы, если не считать системой хаос.

Его защита пока держала удары «грязи», хотя теперь этому явлению следовало бы дать другое название, но сейчас Павел совершенно не был способен заниматься идентификацией в том смысле, как он привык. Какое-то время он подсознательно надеялся, что вся эта дрянь со временем если не рассосется совсем, то хоть поутихнет, но вскоре понял, что ничто и никуда не исчезает и не рассасывается, даже не теряет активности. Он пару раз смотрел на Марину, проверяя, как та себя чувствует. Ее защита держалась, и, похоже, Мих Мих эту защиту подпитывал. При этом Марина, справившись с собой, начала двигаться по направлению к нему.

– Стой! – крикнул он, понимая, что Мих Миху куда удобнее работать с ней, точнее, с ее коконом, если она не перемещается. Видимо, лицо его при этом было достаточно зверским, если Марина, против обыкновения, послушалась его и остановилась.

Он прибавил мощи своей защите, и теперь шары, ударяясь о нее, замирали и съеживались, сдутыми бесцветными шариками падая на пол. Шарики – седьмой-восьмой категории мощности!

Когда он, оправившись от потрясения, пошел в предбанник, огибая дверь, заговоренную самим маг-директором, эта шелуха, раздвигаемая его «коконом», отползала в стороны. Таким образом за ним оставалось относительно чистое пространство, как за ледоколом, продавливающим проход в ледяном поле, за кормой которого остаются только осколки льда. Только в данном случае к «осколкам» добавлялись еще и свежие трупики шаров, пытавшихся атаковать сзади.