Страница 43 из 46
Прыгали через костер. Скорей костерок. Даже тучный Николай Гаврилович разбежался и неловко перевалил через чадящее пламя.
— Уфф! А ведь в молодости был разряд!
— Разве это костер? — возмущался Роман. — Давайте раздуем до неба!
— Тогда ты сгоришь, — сказала Лидия Васильевна.
— Я птица-феникс!
Художник Витя и Фарафоныч плели венки. Среди цветов вставляли маленькие свечки. И вот один круг слабо мерцая, поплыл по реке.
— Красиво, — сказала Юля.
Но маленький водоворот захлестнул венок, и он погрузился в воду.
— Надо бы что-то петь, да не знаю что, — сказал Николай Гаврилович.
Лидия Васильевна устало зевнула, прикрывшись ладонью. Атаров с Машей сидели у берега. Тихо о чем-то говорили. Юля, сложив руки, стояла над гаснущим костром. Доцент Паша силился что-то сказать, но Юля не слушала. Она зачарованно глядела на малиновое мерцание. То кукарекая, то блея по-козлиному, носился Роман.
— Слушай, что за тоска? — сказал он. — Ты спать хочешь?
— Да нет.
— Будешь моим секундантом?
— Что ты задумал?
— Я же сказал. Иди и вызови его на дуэль.
— Сам вызывай.
— Положено секунданту. Ну иди, что тебе стоит? Оживим хоть как-то. Хотя бы в шутку.
Ладно, подумал я. Может быть, это кстати. Карнавал есть карнавал.
Я подошел к сидящим на берегу, Покашлял. Маша обернулась.
— А, Митя. Ты хотел искупаться.
— Тут на дуэль вызывают, — сказал я, стараясь придать голосу басовитость.
— Кого? — Маша посмотрела недоуменно. Атаров обернулся ко мне с улыбкой.
— Вас, — сказал я.
— Меня? — удивился он. — Кто вызывает и по какому поводу?
— Ромео Корнеев. По-моему, вы чем-то пришлись ему не по вкусу.
— Но чем? — Атаров продолжал улыбаться.
— Кроме того, у него есть манера вызывать без всяких причин. Пушкин сделал двадцать семь вызовов.
— А вы секундант?
— В некотором роде. — Я покашлял. Роман важно прохаживался в отдалении. Атаров бросил взгляд на него.
— Понимаю. Это из-за дамы?
Я кивнул.
— Какие глупости, — сказала Маша. Лицо ее посерьезнело.
— Так он в шутку меня вызывает или всерьез? — спросил Атаров.
Этот вопрос поставил меня в тупик. Поразмыслив, я ответил:
— В шутку.
— Передайте рыцарю, что его шутка нам очень поправилась. Правда, Маша?
— Мне не очень, — сказала Маша.
— Шутка есть шутка, — произнес я с напором.
Не приближаясь к нам, Роман пропел фальшивым голосом:
— Боже мой, — сказала Маша. Она встала и пошла прочь.
— Ну-ну, — произнес Атаров. — Вообще-то это по правилам.
Я уныло побрел к костру. Здесь разгоралась вторая стычка.
— Да ничего мне от вас не нужно, Павел Петрович! — раздраженно говорила Юля.
— Так уж и ничего, — обиженно сказал доцент.
— Ничего!
— Ну не вам, так им.
— С ними и обсуждайте. А я сама. Как-нибудь сама.
— Ну и глупо.
— Может быть.
— Какой у вас трудный характер, Юлия Николаевна.
— Митя, Митя! — позвала она. — А где остальные?
— Наверное, в лесу.
— Пойдем поищем. — Она взяла меня под руку быстро увела от костра. — Боже, как он мне надоел Ты когда-нибудь видел более занудных?
— Нет, — сказал я.
— И ходит и ходит. Ему почти тридцать лет! Что он себе думает? Связался папа на свою голову. Где Маша?
— Не знаю.
— Ладно, Митя, ты веселись, а у меня что-то голов разболелась. Пойду домой.
Она была непривычно серьезна и грустна.
Внезапно я увидел окно. То самое, с крестообразной рамой. Оно парило над белесым туманом в дальних деревьях. Я невольно пошел туда. Желтоватый свет цедился на пласт тумана расплывчатым коридором. Призрачная ночь сделала неверными все очертания. Сонно крикнула птица. На бледном небе проступала слабая россыпь звезд, и мутный ущербный круг луны цепенел и дымчатом ореоле.
Нога провалилась по щиколотку, передо мной простиралось топкое место. Отделенное от плоти постройки, окно загадочно висело в тумане. Я двинулся вдоль топи, стараясь найти сухой переход. Довольно скоро я наткнулся на смутно белеющую дорожку, она уводила и туман. Внезапно почва под моими ногами дрогнула. Так бывает, когда утоптанная земля отзывается на встречный шаг. В тумане обозначилась странная фигура. Колеблясь, она приближалась ко мне. Это был человек с собакой. Еще через мгновение я понял, что навстречу идет Маша с Бернаром. Они двигались молча, бесшумно, как ночные видения.
— А, Митя, — произнесла Маша. — Я уже испугалась.
— Здравствуйте, — почему-то пробормотал я.
— Послушай, Митя, что за комедия? Какая-то дуэль.
— Это не я… — Мне было неловко.
— Нехорошо следить за взрослыми. Вспомни чеховского мальчика. Его отодрали за уши.
Я покраснел.
— Я не следил. Мне просто Роман сказал. Это была шутка.
— Хороша шутка. Надо мной все училище шутит. Почему-то считается, что я влюблена в Александра Николаевича.
— А разве нет?
— Конечно, нет. Он просто очень хороший педагог.
Мы медленно пошли по дорожке. Туман сгущался.
— Он много мне дал. Александр Николаевич талантливый человек. Ты заметил, как он прекрасно играет на альте? На фортепиано еще лучше.
— Вы все хорошо играли.
— Особенно я. Даже доиграть не могла. Просто стыдно. В кои-то веки попала в квартет с такими музыкантами. Сам Юзефович! Срам. До сих пор не могу прийти в себя.
— Все говорят, что ты надежда… — Я назвал ее ты. И оттого, что это случилось просто, оттого, что она не обратила внимания на переход, мне стало легко свободно.
— Какая надежда! Я лентяйка. Вот провалюсь консерваторию…
— Нет, ты поступишь.
— Хорошо бы… Смотри, Митя, иван-да-марья! Давай нарвем.
Мы ломали прохладные влажные стебли, здесь простирались целые заросли. Бернар деловито расхаживал вокруг, вороша носом травы. Он был необыкновенно сдержан, даже слегка важен. Прогулку с Машей он почитал за великую честь и обнаруживал рыцарские достоинства.
— Я как-то большего от этой ночи ждала. О превращениях говорили. Но никто ни в кого не превратился.
— Почему? — возразил я. — Павел Петрович превратился в козла, а Роман в дуэлянта.
Она засмеялась.
— Бедный Паша. Он осмелился оказывать знак внимания Юле. А в кого бы хотел превратиться ты?
Я подумал.
— Не знаю. Я и так уже превратился. Не хочется возвращаться к действительности.
— Что ты имеешь в виду?
Я остановился, принял позу и возвестил торжественно:
— Я Моцарт! Она засмеялась.
— Да? В таком случае я Констанция.
— Я Вольфганг Амадей Моцарт!
— А я Констанция Вебер. Бернар будет барон ван Свитен, венский аристократ, — заключил я поспешно. Мы расхохотались.
— Станци, дорогая, — сказал я, — давай еще погуляем, такая прекрасная ночь.
— Согласна, Вольфганг, — ответила она.
— И вы, барон, с нами.
Бернар вильнул хвостом.
— Станци, у меня в голове звучит чудесная музыка. Я хочу посвятить ее тебе.
— Посвяти мне «Маленькую ночную серенаду», — сказала она, — я очень ее люблю.
— И сороковую симфонию, и ре-минорный концерт для фортепиано с оркестром! Я посвящу тебе много музыки!
— Спасибо, дорогой.
— Ты знаешь, Станци, последнее время у меня побаливает желудок. С того дня, как я обедал у Сальери. Уж не отравил ли меня этот итальянский выскочка?
Она всплеснула руками и рассмеялась.
— И за что только его полюбил Глюк?
— Глюк старый обжора, — сказала она.
— Давай посидим, — предложил я.
— Давай, — согласилась она.
Я постелил на землю свой бархатный, расшитый серебром камзол, поправил парик.
— Тебе так идет платье с кринолином. И это страусовое перо в шляпке.
Она стала задумчивой.