Страница 30 из 50
Зверские истины «Скотного двора»
Помню, в начале 1980-х, когда советский колосс еще довольно крепко стоял на глиняных ногах, среди интеллигентной молодежи и студенчества не было более популярной книги, чем сатирическая повесть-сказка Джорджа Оруэлла «Скотный двор» (в других переводах — «Скотское Хозяйство», «Скотский Уголок», «Скотский Хутор», «Ферма животных», «Ферма Энимал», «Зверская Ферма»). Ее читали тайком, в самиздате, разумеется. Партийные идеологи объявили произведения Оруэлла антисоветскими, а самого автора — ярым антикоммунистом. Несмотря на запреты, цитаты из «Скотного двора» звучали так же часто, как остроты из всенародно любимых «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». Но конечно, сатира Оруэлла била не по «отдельным недостаткам», а по основам основ: «Все звери равны, но некоторые равнее других» — таков был один из догматов социализма со скотским лицом. Читатели видели в нем изображение лицемерной касты советско-партийных бонз.
В литературе, как в жизни, ничего не возникает из ниоткуда и не исчезает в никуда. Одна идея наследует другой. Любая история, в каком-то виде, уже была рассказана прежде. Вот и автор «Скотного двора» шел по следу предшественника. Кто же был его литературным предтечей?
Там русский бунт, там кровью пахнет
В последние годы жизни выдающийся русский историк Николай Иванович Костомаров написал фантастическую притчу «Скотской бунт». Костомаров и прежде писал прозу, но его сочинения были скорее литературными зарисовками из русской истории. Такого произведения, как «Скотской бунт», еще не знала наша словесность.
Поскольку издания «Скотского бунта» и сегодня очень редки, я кратко перескажу его содержание. Повествование ведется в форме письма малороссийского помещика своему другу о чудесном происшествии в их «хуторской глуши»: «События совершенно невероятные. Бунт, восстание, революция!» Местный скотник Омелько, который обладал удивительной способностью понимать язык домашних животных и птиц, с некоторых пор начал замечать у своих подопечных признаки непокорности. Скотник Омелько был человеком добрым, поэтому грешил излишним либерализмом, ибо считал, «что скоты показывают ума не меньше, как человек, а иногда даже и больше». И пока он рассуждал о разумном, добром и вечном, ситуация уже выходила из-под контроля.
Главным агитатором и пропагандистом выступил огромный бугай, настолько свирепый, что его выводили из стойла только в цепях. У некоторых быков, замечал рассказчик, как и у иных людей, «какая-то постоянная неукротимая страсть волновать без всякой прямой цели, смута для смуты, мятеж для мятежа, драка для драки… им хочется, чтобы вокруг них все бурлило, все шумело; при этом их восхищает сознание, что все это наделано не кем иным, а ими».
Речь бугая перед обитателями скотного двора содержала все те обвинения, под которыми и сегодня подписались бы защитники животных и вегетарианцы: беззащитных телят отнимают у коров и безжалостно убивают; волов изнуряют непосильной работой, а выбившихся из сил тоже гонят на бойню — и так далее, и так далее… Жеребцы, также склонные к буйству, припомнили человеку свои, лошадиные обиды. В общем, все скоты и даже птицы были единодушны в оценке своих хозяев: «Тираны бессердечные! Не с нами одними они поступают таким образом; и промеж себя не лучше они расправляются! Один другого порабощает, один другого грызет, мучит… злая эта людская порода! Злее ее на свете нет. Всех зверей злее человек!»
Закончилась эта сходка яростным призывом: «Да здравствует скотство! Да погибнет человечество!»
Так вспыхнуло восстание, стада покинули пастбища и осадили господский двор. Свиньи успели проникнуть в сад и огород, потоптали цветники, разорили грядки. Но хозяин с сыновьями и слугами успели запереть ворота, оставив снаружи основную часть восставших. Внутри осажденного двора неблагонадежными оказались птицы — куры, гуси, утки, индюки и даже голуби, а также коты и кошки; хозяин опасался, что в минуту опасности они сыграют такую роль, «какую когда-то сыграл Мазепа с Петром Великим». Только собаки сохранили верность и преданность человеку.
В какой-то момент положение сложилось угрожающее, помощи ждать было неоткуда. Хозяин послал Омелько на переговоры с восставшими. Парламентер пытался образумить скотов, напомнил им, что сам Бог установил порядок подчинения домашних животных человеку. Но скоты заревели: «Какой такой Бог! Это у вас, у людей, какой-то есть Бог! Мы, скоты, никакого Бога не знаем!»
Переговоры зашли в тупик. Тогда хозяин приказал Омелько объявить скотам волю: отныне им предоставлялись в собственность поля и пастбища, но скотный двор для них становился чужим. Помещик рассчитывал, что холод и бескормица в конце концов приведут животных опять под власть человека.
Настала осень, а с нею пришли голод и первые заморозки. Животные оголодали, перессорились, передрались и, наконец, добровольно вернулись в свои загоны. Зачинщики беспорядков понесли суровую кару: бугая отправили на убой, жеребца кастрировали и запрягли в хомут для тяжелых работ.
Словом, все пошло по-прежнему. Но в последних строках письма помещик предупреждал друга: «Нельзя поручиться, чтоб в следующее лето или когда-нибудь в последующие годы не повторились виденные нами чудеса…»
Само собой, не могло быть и речи об издании этой антиутопии в России при жизни автора. Рукопись «Скотского бунта» обнаружили в бумагах Костомарова уже после его смерти в 1885 году. Она была опубликована только в 1917 году в журнале «Нива» после февральской революции, но еще до октября. Мрачное предсказание Костомарова начало сбываться: «…повторились виденные нами чудеса…» Но среди множества обличительных произведений, появившихся тогда в печати, «Скотской бунт» как-то затерялся, а последовавшие бурные события октября 1917-го и вовсе заслонили его. Наконец в 1991 году это произведение Костомарова вновь вернулось к читателям.
…И все дозволено?
Тема бунта животных далеко не нова. В народных картинках-лубках встречаются сюжеты о том, например, как «бык не захотел быть быком, да зделался мясником» и освежевал своего мучителя. Но это были пока еще перевертыши, нелепицы. Лишь когда появилось революционное движение, тема бунта животных обрела социальную остроту и политическое значение. Неслучайно Костомаров написал «Скотской бунт» на склоне лет. Можно сказать, что выдающийся историк шел к этому сочинению всю жизнь, преодолевая собственные заблуждения.
Николай Костомаров был незаконнорожденным сыном малороссийского помещика и крепостной украинской крестьянки. Отец собирался усыновить Николая, но все откладывал да так и не успел. Неясное происхождение принесло юному Костомарову много обид и трудностей, однако его способности и талант были замечены еще в студенческие годы. В молодости Николай Иванович придерживался народнических взглядов, был одним из создателей «Кирило-Мефодиевского братства». Члены братства отстаивали украинскую самобытность, признавая при этом ведущую роль русской нации в семье восточнославянских народов, мечтали о создании общеславянской федерации. В 1847 году деятельность братства стала известна властям, все члены кружка были арестованы.
До сих пор иные ученые-историки утверждают, что «Кирило-Мефодиевское братство» было исключительно просветительским обществом и поэтому члены кружка пострадали незаслуженно. Это не совсем так. Достаточно внимательно прочитать некоторые положения «Статута» — устава братства: «Принимаем, что каждое племя должно иметь правление народное и соблюдать совершенное равенство сограждан…» — здесь ясно выражены республиканские убеждения членов братства. Идеалы свободы и равенства изложены и в следующей статье: «Общество будет стараться заранее (то есть в первую очередь. — С. М.) об искоренении рабства и всякого унижения низших классов». Несколько положений «Статута» устанавливают строгие правила конспирации: «…ежели бы какой член потерпел гонение и даже мучения за принятые обществом идеи, то, по данной присяге, он не выдает никого из членов, своих собратий. Каждый член общества может принять нового члена общества без необходимости сообщать ему об именах прочих членов».