Страница 21 из 50
— Карош суп?
Мальчик так смутился, что ответил невпопад:
— Oui, monsieur!
Все рассмеялись. Корнилова потом долго дразнили «monsieur».
С тех пор Пушкин не раз видел Елизавету Алексеевну, чаще всего она гуляла в саду в сопровождении фрейлины. Однажды в темном коридоре флигеля, где находились покои фрейлин, Саша услышал шорох платья и легкие шаги, появилась неясная фигура дамы. Пушкин бросился к ней, но… обознался. Уже на другой день немолодая фрейлина княжна Волконская пожаловалась государю, а тот выговорил директору лицея Е. А. Энгельгардту: «Что ж это будет? Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки… но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей». Возможно, муж догадался, что поцелуй предназначался вовсе не фрейлине…
И вот в юношеских стихах Пушкина появился возвышенный образ, который нельзя соотнести ни с одной из возлюбленных поэта. Особенно часто такие строки встречаются в стихах 1816 года, когда венценосные супруги жили в Царском Селе:
А вот и некоторые узнаваемые черты:
Это никак не почтенная Е. А. Карамзина, и не смуглянка Бакунина, которыми Пушкин увлекался в эту пору. Чудесные глаза и белоснежная кожа запомнились всем, кто видел Елизавету Алексеевну.
Наконец, через год, Пушкин признался близкому другу в любви к недосягаемому божеству:
И наконец, еще через год назвал ее по имени:
Пушкин был невоздержан на язык. Он часто и много говорил о своих серьезных романах, легких увлечениях и амурных похождениях. Но только не об этой «утаенной любви». В известном «донжуанском списке», составленном самим Пушкиным, лишь одно имя зашифровано литерами NN. Хронологически оно приходится как раз на царскосельский период. Елизавета Алексеевна была единственной, чье имя поэт не мог открыть даже намеком. По крайней мере, при жизни императрицы. Да и не хотел поминать ее имя всуе, тем более в легкомысленном списке, в ряду прочих женщин. Она была — из ряда вон.
«Тайная свобода»
Ко времени создания «Ответа на вызов…» в России уже сложилась оппозиция существующей власти, действовал «Союз спасения», затем образовался «Союз благоденствия» — предвестники тайных обществ, подготовивших восстание на Сенатской площади 14 декабря 1825 года.
Когда-то сам будущий император Александр I был в оппозиции к своему отцу. Великий князь Александр с близкими друзьями мечтал о конституционной монархии, освобождении крестьян, но это была отчасти игра в заговорщиков; при дворе кружок великого князя Александра в шутку прозвали «якобинской шайкой».
В начале царствования Александра I встречи молодых реформаторов стали регулярными, теперь их кружок назывался «Негласным комитетом». Однако реформы были робкими, а результаты весьма скромными. Постепенно Александр все более отдалялся от государственных дел: реформатору Сперанскому он предпочел «эффективного менеджера» Аракчеева. Царь много разъезжал по стране и за рубежом и, по меткому замечанию современника, правил Россией «с почтовой коляски».
Наконец нежелание царя проводить реформы стало очевидным, и тогда сформировалось движение, оппозиционное к бывшему оппозиционеру.
Всех «несогласных» той поры именуют декабристами. На самом деле далеко не все просвещенные и свободолюбивые люди входили в названные тайные союзы, и уж совсем немногие ратовали за уничтожение монарха и монархии. Существовало много более умеренных просветительских «вольных обществ», таких, как «Зеленая лампа», которую посещал и Пушкин. Наконец, идеалы просвещения и свободы проповедовали в многочисленных масонских ложах. Одна из лож была основана с разрешения государя и названа в честь молодой императрицы «Елизавета к добродетели». «Елизаветинские масоны» носили звезду с вензелем императрицы, ложа славилась щедрой благотворительностью.
В творческой среде сложился своего рода культ почитания Елизаветы Алексеевны. Князь Вяземский писал, что она «единственный человек в семье», — так обычно переводят эту фразу с французского. А можно перевести «lе seul homme de la famille» как «единственный мужчина в семье». Это будет вернее, исходя из стилистики текста, изобилующего остротами, да и по существу: внешне хрупкая прелестная женщина обладала завидным мужеством, которое позволяло ей выживать в непростых обстоятельствах да еще поддерживать мужа, а он частенько в этом нуждался.
Сокрытые до поры силы и возможности Елизаветы усматривали в ней и люди научного склада. Незадолго до нашествия Наполеона известный ученый Паррот, хорошо знавший семью императора, прислал Александру I секретную записку: он предлагал, в случае отъезда императора в армию, провозгласить Елизавету Алексеевну регентшей. «У нее высокий дух, верное видение вещей», — писал ученый.
Александр I не последовал совету Паррота. Но императрица и без того много сделала во время Отечественной войны для раненых, сирот и обездоленных. Она следовала за императором в заграничном походе 1813 года, буквально в арьергарде наступающей русской армии. Знаменитая французская писательница мадам де Сталь, ознакомившись с благотворительной деятельностью Елизаветы Алексеевны, назвала ее «ангелом-хранителем России».
В 1820 году, когда тучи сгустились над головой Пушкина, к императрице обратился Карамзин с просьбой заступиться за опального поэта. Вероятно, благодаря ее участию Пушкин отправился не в Сибирь, а в южную ссылку.
Тогда же состоялось тайное собрание «Союза благоденствия» на квартире Федора Глинки, полковника генерального штаба и поэта. Стихи он писал так себе, но человек был достойный. У Глинки обсуждался главный вопрос: быть России республикой или оставаться монархией? Все решительно выступали за республику, и только Глинка стоял за монархию, но при условии, что на трон будет возведена Елизавета Алексеевна. Свою позицию он обосновывал тем, что императрица умна, образованна, в ее окружении есть толковые люди, например ее секретарь Лонгинов, получивший образование в Англии. Простой народ привык к заздравным молитвам в честь Елизаветы, а люди сведущие смотрели на нее как «на страдательное лицо из всей царской фамилии, всегда брали в ней особенное участие, и поэтому, смело можно сказать, все сердца на ее стороне». Вдобавок России не привыкать к женскому правлению, почти весь прошлый век правили императрицы. А главное, что у Елизаветы нет наследников, это дает в будущем возможность мирного перехода к республиканскому правлению.
Глинку не поддержали, но он не отступился и стал активным членом «Общества Елизаветы», в которое входил и секретарь императрицы Лонгинов. По просьбе «елизаветинцев» императрица оказала благотворительную помощь одному несчастному семейству. Об этом было объявлено в журнале общества «Соревнователь Просвещения и Благотворения», а сам Глинка добавил стихи:
Позднее к мнению Глинки присоединился декабрист барон Владимир Штейнгель. Незадолго до восстания он убеждал руководителей, «что в России республика невозможна, и революция с этим намерением будет гибельна… Если же непременно хотят перемены порядка, то лучше признать царствующею императрицей Елизавету Алексеевну…». Утром накануне восстания он принес подготовленный им манифест, который оканчивался такими словами: «…нам осталась мать в Елизавете. Виват — Елизавета Вторая и Отечество!» Штейнгеля на этот раз поддержали Сергей Трубецкой и Гавриил Батеньков, но переубедить остальных они не смогли…