Страница 16 из 50
— Козачья нация нынче уничтожена в своих правах и вольностях. Англия знает, какое это страдание для всей нации быть в неволе, тем более что козачья нация является свободолюбивой.
Петр I был уже научен горьким опытом тайных сговоров, поэтому приказал захватить Войнаровского. Местному агенту Фридриху Биттигеру было поручено организовать похищение и денег на это не жалеть. Кроме того, в Гамбург командировали группу офицеров под командованием Александра Румянцева (он впоследствии вывез из Вены царевича Алексея Петровича).
11 октября 1716 года Андрей Войнаровский, отобедав у Авроры, вышел к своей карете, но тут подкатила другая, с зашторенными окнами, эмигранта втолкнули в нее и увезли в русское дипломатическое представительство. Уже на следующий день об инциденте с украинцем дипломаты доносили своим правительствам. Чуть позднее о том же писали ведущие газеты европейских столиц. Особенно резко выступили, естественно, Швеция и союзная ей Франция. Власти Гамбурга пребывали в растерянности — страдал престиж вольного ганзейского города.
Петр I мог решить проблему очень просто: драгунские полки фельдмаршала Шереметева стояли в Магдебурге, в одном переходе от Гамбурга. Но царь не захотел укреплять репутацию «русского медведя» (так его первым назвал английский журналист Даниель Дефо, впоследствии автор «Приключений Робинзона Крузо», правда, потом извинялся за «медведя» перед русским посланником). Петр нашел более изящное решение. В Гамбург приехала гофмейстерша императрицы, бывшей в то время на сносях, — Екатерине почему-то захотелось рожать именно в Гамбурге. Гофмейстерша подыскивала приличный дворец и хороших лекарей. Между прочим, она встретилась с графиней Кенигсмарк и сообщила, что, если Войнаровский сдастся добровольно, царь поступит с ним «благосклонно». В результате 5 декабря Войнаровский неожиданно обратился в гамбургский магистрат с просьбой выдать его русским властям, что и было с готовностью исполнено. Войнаровского тотчас увезли в Россию в той же карете с зашторенными окнами.
Семь лет в Петропавловской крепости не назовешь «благосклонностью», впрочем, если сравнивать с колесованием… Затем Войнаровского отправили в Якутск, с ним ехала только жена. Да, любовницы сопровождают мужчин в оперу или во дворец, но в ссылку за ними едут только жены.
На этом окончилось «дело Мазепы» и началось «слово»: «герой свободы» переместился из жизни в литературу, в историческую науку и в публицистику.
Культ личности Мазепы
Первым, кто попытался изобразить положительный литературный образ Мазепы, стал русский поэт-декабрист Кондратий Рылеев. В поэме «Войнаровский» и Мазепа, и его племянник предстали демократами и тираноборцами. Правда, им свойственны сомнения. Войнаровский вспоминает, как Мазепу в последние дни терзала совесть, как являлись ему тени замученных Искры и Кочубея. Как смутился он, когда пленный козак с русской стороны бросил ему в лицо:
Так и сам Войнаровский, уже в глухой сибирской ссылке, погружен в «думу смутную», вспоминает роковые дни измены:
Однако героизация Мазепы и Войнаровского в поэме так сильна, что Пушкин отметил: «Некоторые писатели хотели сделать из него (Мазепы) героя свободы». А на Украине поэма Рылеева была воспринята образованной молодежью с энтузиазмом и в середине XIX века, как писал современник, «„Войнаровский“ и „Исповедь Наливайки“ переписывались в наших тетрадях рядом с произведениями Шевченко».
Тарас Григорьевич явно сожалел, что Мазепа не исполнил задуманного:
Вскоре после опубликования пушкинской «Полтавы» в России появился загадочный документ — рукопись под названием «История Русов или Малой России». Ее привез с Украины Григорий Полетика. Он приписывал авторство «Истории» Георгию Конисскому, архиепископу Белорусскому. Первая часть «Истории» в основном повторяла древнерусские летописи, зато вторая представляла «новый взгляд» на формирование украинской нации и государственности. И Мазепа предстал там во всей красе, как устроитель земли малороссийской. Многие сразу отметили, что «История Русов» — именно сочинение, притом публицистическое, а не историческое. Потом выяснилось, что архиепископ Конисский не имеет к нему никакого отношения, что его написали, скорее всего, сам Полетика и его сын Василий. Уже первые оценки историков характеризовали рукопись как «мутный источник», в котором содержится «много неверностей» и «ложные воззрения на прошлое Малороссии».
С конца XIX века в российской и советской исторической науке считалось неприличным использовать «Историю Русов» как документальный источник. Только украинские авторы зарубежья охотно пересказывали ее. Так, историк Александр Оглоблин объявил «Историю Русов или Малой России» — «декларацией прав украинской нации» и «вечной книгой украинского народа». Настоящая фамилия Оглоблина была Мезько, он происходил из знатного белорусско-украинского рода Лашкевичей, затем взял фамилию отчима. В 1922 году Оглоблин стал профессором Киевского рабоче-крестьянского университета, через четыре года защитил докторскую диссертацию. Сразу после фашистской оккупации Оглоблин был назначен первым бургомистром Киева. Благодаря его усилиям вновь пошли трамваи, заработали телефонная сеть, водопровод, электростанция. В период его правления начались казни в Бабьем Яре. Одним из первых расстреляли предшественника Оглоблина — председателя Киевского горсовета Ивана Шевцова. После войны Оглоблин бежал в США. Главную свою книгу — монографию «Гетман Иван Мазепа и его правление» Оглоблин написал к 250-летию смерти Мазепы. «Правление Мазепы — это время возрождения Украины — политического, экономического, культурного», — утверждал он. По его мнению, цели Мазепы были благородны, замыслы дерзновенны: «Восстановление мощной автократичной гетманской власти и строительство державы европейского типа, со сбережением системы козацкого строя». Совместимо ли все перечисленное в принципе: автократия, европейское государство и козачья вольница? А главное, из какого «мутного источника» почерпнул он эти сведения, остается загадкой.
Другой автор «из прекрасного далека», И. Борщак, восклицал: «Украина, Мазепа! Два слова памятны для всех, кто задумываются над историей Восточной Европы. Гораздо меньше знают они об их роли в западноевропейской истории» (Канада, 1931). Еще один, Теодор Мацкив, утверждал: «Едва ли не наиважнейшим итогом политики и жизни Мазепы был украинско-шведский договор, который имел такое стратегическое значение, что его оценили уже современники» (Германия, 1988).
Все это перекочевало в сочинения историков и публицистов постсоветской Украины. Заголовок в киевской газете «Иван Мазепа: оправдан историей» — исчерпывает все содержание статьи; «Самый блистательный из правителей Украины», — мимоходом утверждает журналист в заметке из пяти строк; «Мазепинское возрождение… мазепинское барокко… И где оно теперь?» — негодует автор, намекая, что москали все порушили; «Мазепа поднял на высокий уровень интеллект, духовность и самосознание Украины, поставив ее в один ряд с высокоразвитыми европейскими странами…» — ну и так далее.
Очень популярен якобы исторический сюжет «Батуринская резня» — здесь есть где разгуляться воображению и перу. «Говорят, полноводный Сейм покраснел от крови, — пишет кровожадная журналистка. — Русские солдаты быстро мастерили плоты, прибивали к ним казаков и пускали по речке… Не пощадили ни женщин, ни стариков, ни младенцев». Видимо начитавшись таких статей, Виктор Ющенко, в бытность свою кандидатом в президенты, посетил Батурин, воздвиг там крест в память 21 тысячи (!) погибших и предложил ежегодно отмечать день их памяти. А в день инаугурации уже президент Ющенко получил в подарок сомнительную реликвию — нательный крест отлученного от церкви Мазепы. (Неужели он носит его на груди?!)