Страница 28 из 28
…Вот здесь лежал человек. Может — упал от усталости, может — его повалили. Следы короткой борьбы.
Передний совсем с трудом передвигает ноги, спотыкается. Задний бодр, ступает твердо.
Вот здесь двое сидели, на некотором расстоянии друг от друга. Там, где сидел слабый, — пустая водочная бутылка. Там, где сильный, — консервная жестянка, обертка от плавленого сыра, объедок копченой колбасы. Он ел один!
Вот кострище. И снова следы борьбы. На снегу капли крови.
Опять тропа бесстрастно свидетельствует о том, что шли двое — слабый впереди и сильный сзади.
Вот неожиданно следы свернули в сторону. Тот, первый, пытался бежать — сломанные ветки, клочья одежды на сучьях. Упал, запнувшись за корягу. Опять борьба. Опять кровь.
У подножия Шаманихи — совершенно незаметный даже в десяти шагах, замаскированный амбарчик на столбах. Слабый не подходит к нему, он лежит. Горстью снега он вытирает кровь. А сильный бежит. Бежит к амбарчику. Полусгнивший самострел сработал с запозданием — огромная стрела воткнулась в дерево в десяти шагах.
…Разрушенный амбарчик — капище идолов. Их здесь сотни — больших и малых, деревянных и металлических, укутанных в полуистлевшие тряпки и голых. Серебряные тарелочки, на которых раньше в церквах подавали просфоры. Церковная чаша для причастия. Меха, меха, меха. Один из идолов одет в полицейский мундир. К кончикам аксельбантов привязаны медные пластинки с изображениями зверей и птиц. Берестяный туес и вываленная из него груда монет — медных, серебряных. Вероятно, было и золото.
…Обратный путь. Тот, сильный, уходит один! Слабый ползет за ним. Первый ускоряет шаг. Слабый, собрав силы, встает. Крадется. Бросается на своего врага. Короткая борьба. Похоже, что слабый толкает сильного куда-то в сторону, тянет его.
Вот она — волчья яма, где конец всей этой истории.
У края ее — труп старика с культями вместо рук. Лицо его разбито. Исколотая чем-то острым одежда на спине заскорузла от крови. Его кололи шилом! Умирая, он подполз к краю ямы и голова его свесилась туда: он наслаждался итогом борьбы, мучениями своего врага… Зубы оскалились в предсмертной улыбке.
А там — на дне глубокой, пахнущей сыростью и гнилью ямы — тот, кто был виновником этой страшной истории, — фотограф. С перебитой при падении ногой, прижатый к стене большим трухлявым обрубком бревна, он полусидел, полулежал, не в силах шевельнуться. Около него лежала горстка золотых монет… В руках он держал бронзовый подсвечник с фигурой купальщицы, взятый, вероятно, из кабинета зубного врача чеховских времен. Глядя на него безумными глазами, фотограф гладил фигурку дрожащими руками и бессвязно шептал:
— Золотая Баба… Золотая Баба… Ты нашла меня… Я нашел тебя… Мы будем богаты…
Когда его вытащили, его пришлось связать: он бросался на каждого, кто, как ему казалось, хотел взять у него подсвечник, кусался и бился.
Все найденное в капище увезли на пяти нартах в местный музей.
Безумного фотографа увезли в больницу. Он так и не выпускал из своих окостеневших от напряжения рук злополучный подсвечник с купальщицей.
Через месяц я вернусь в наш родной город на камеральные работы. Проектировщики ждут результатов изысканий. Наш нивелировщик шутит, что если наш вариант утвердят (он много выгоднее!), то станцию в этом районе надо назвать Золотой Бабой. Но начальник партии говорит, что это хотя и поэтично, а ни к чему, тем более, что слово «баба» уже совсем уходит из нашего лексикона. Он предлагает дать станции имя Дружба. Мне тоже кажется, что это лучше.
До скорой встречи, дорогой Стефан Аристархович!