Страница 11 из 16
Извинения звучат неискренне. На самом деле этому человеку меня не жаль. Просто хочет, чтобы я знала — он в случившемся не виноват. Жду, что Гендак скажет дальше.
— Орна, вам известно, за что вас наказали?
— Напала на другого заключённого, — отвечаю я. После долгого молчания разговаривать непривычно, а с распухшими губами — ещё и трудно.
— Нет, не из-за этого. Дело в том, на кого вы напали.
— Что в нём такого особенного?
— Чарн — отличный кузнец. Мало кто из наших пленников умеет ковать оружие. Поэтому он для нас — ценное приобретение, а вы вывели его из строя.
— Рука скоро восстановится, и нескольких оборотов не пройдёт. Скажите спасибо, что я её не сломала.
— Это вы скажите спасибо — себе. Иначе вас наказали бы гораздо более жестоко.
Вглядываюсь в его лицо. Гендак откидывается на спинку кресла, поглаживает усы.
— Вы не слишком хорошо общаетесь с другими заключёнными. Вернее, совсем не общаетесь. Можно узнать почему?
— А вам какое дело?
— Просто любопытно.
Молчу. Нет, такого ответа мне недостаточно.
— Не хотите отвечать?
— Сначала скажите, зачем спрашиваете.
Наступает долгая пауза. Обращаю внимание, что движения Гендака медленные, очень чёткие. Когда молчит, замирает вовсе. Но мысль работает напряжённо. Он соображает, рассчитывает.
— Я всю жизнь посвятил изучению вашего народа, — произносит Гендак. — Ваших людей. Эскаранцев.
— Узнай своего врага и победи его?
— Лучше — примирись с ним, — возражает Гендак.
— Ваш народ не хочет мира, — с горечью произношу я.
— Ваш тоже.
Против этого не возразишь. И клана Каракасса это особенно касается. Долгая война приносит им немалую прибыль, потому она и тянется уже целых семь лет.
Гендак устраивается в кресле поудобнее. Стараясь, чтобы он не заметил, проверяю, крепко ли я привязана, но увы — освободиться своими силами не получится. Жду продолжения.
— Противостояние между нашими народами имеет долгую историю, — начинает тот. — Никто из ныне живущих не помнит времён, когда мы не воевали или не конфликтовали. Дошло до того, что все считают такое положение вещей нормой. Но я с этой точкой зрения не согласен. Считаю, эскаранцы и гурта должны лучше узнать друг друга. Это поможет им жить в мире и согласии.
Не очень-то я ему верю.
— После всего, что было? Понять — одно дело, но от этой войны пострадало слишком много людей. И что же, по-вашему, они смогут забыть причинённое им зло?
— Надо же с чего-то начинать.
Говорит Гендак убедительно, однако я с ним не согласна. Никаких дружеских отношений между нашими народами быть не может, и лично я этому только рада. Перебить бы их всех до последнего за то, что они сделали. Вспоминаю, как людей забирали врачеватели, как меня избили и бросили в ту пещеру. Как убили моего мужа. Никогда их не прощу, ни за что. Но гнев мой немного остыл. Теперь я в состоянии его контролировать.
— Ваши Старейшины считают, будто законы Маала приказывают воевать с моим народом. Разве ваше стремление к миру не идёт с ними вразрез?
Гендак разводит руками:
— Мудрость Маала была поистине велика. Я же просто пытаюсь понять ваших людей. А для чего будут использовать мои знания, для войны или для примирения — над этим я не властен.
— А органы у нас вы тоже за этим забираете — чтобы лучше нас понять, да?
— Этим занимаются другие учёные мужи, преследующие иные задачи. Дело в том, что физиология эскаранцев и гурта во многом схожа. Кроме того, на ваших людях можно тестировать новые лекарства и яды, да и для начинающих врачевателей практика неплохая. Солдаты гурта редко берут пленных. Единственная причина, по которой вы до сих пор живы, — мы рассчитываем, что вы принесёте нам пользу. Когда же ваша полезность будет исчерпана, мы от вас избавимся.
Что ж, зато честно. И угроза ясна. Не будешь сотрудничать — пойдёшь под нож.
— Я вам ответил, теперь ваша очередь, — напоминает Гендак.
Отвечаю не сразу — думаю, что лучше сказать.
— Я не разговариваю с другими заключёнными, потому что никто из этих людей мне не близок. Говорить с ними не о чем. Они меня не волнуют.
— А за пределами тюрьмы есть что-то, что вас волнует?
Мой сын. Сын, которого я никогда не увижу. Который дерётся на этой проклятой войне где-то далеко отсюда, думаю я и отвечаю:
— По большому счёту нет.
Меня отправляют обратно в камеру. Лезу вниз по лестнице, а другие заключённые глаз с меня не сводят. Глаза Чарна на покрытом синяками и кровоподтёками лице пылают злобой. Повреждённая рука висит на перевязи. Кожей чувствую его ненависть, но знаю, что ничего предпринять Чарн не осмелится. Я всем дала понять, что со мной лучше не связываться.
Лестницу вытаскивают, и решётчатое окно наверху захлопывается. Иду в угол и молча сажусь. По пути бросаю взгляд на Фейна. Он смотрит на меня, как и все остальные. Кажется, в моё отсутствие его никто не бил.
Не знаю, почему для меня это важно. Просто хотела убедиться, и всё.
Глава 32
Город скрывается глубоко под землей, куда не проникает свет дня. Он занимает всю гигантскую пещеру, неровный каменный ландшафт усеивают огоньки бесчисленных фонарей и светящихся окон. Лампочки ползут вверх по стенам пещеры и свисают с потолка, тёмные сталактиты на котором играют роль люстр. Отблески металлических жил и призрачное свечение лишайника, похожего на далёкие созвездия, искрятся там, докуда пока не добрались огни большого города. На этой тёмной глубине эскаранские племена построили этот мерцающий, переливающийся город и назвали его Вейя — «подземный дом».
Я прекрасно знаю этот город, его площади и аллеи, мосты и памятники, бары, злачные места и тайные общества. Знаю, в каких шахтах разводят экзотических зверей для нелегальных боёв, где за большую плату на кожу могут нанести фальшивые знаки власти, где изготавливают некачественное зелье огненный коготь и продают его двеомингам из трущоб. Посещала и более изысканные заведения, где аристократы курят, пьют и заключают сделки. Видела скульптуры на кладбище Серых холмов, об истинном значении которых знает только создавший их древний народ. Видела и мать, ребёнок которой умер от голода прямо у неё на руках, а та была так пьяна, что даже не заметила.
Город принял меня в свои объятия. Здесь можно было делать что хочешь — раствориться в толпе или вести активную жизнь. Я бродила по Вейе, словно хищник по своей территории, и стремилась узнать её со всех сторон. Я не уставала исследовать город, иногда в роли пассивного наблюдателя, иногда — как активный участник. Тот, кто знает — властвует.
На берегу реки сияли огни и бурлили толпы, даже в то время, когда вся Вейя спала. Мужчины с цепкими взглядами и их элегантные спутницы сидели на верандах дорогих баров и потягивали напитки из изящных кубков. Куртизанки и альфонсы подсаживались за столики мужчин и женщин, ужинавших в одиночестве. Воздух наполнял запах готовящейся рыбы и благоухание ароматических масел в фонарях.
Я облокотилась на ограждение, отделявшее променад от круто спускавшейся вниз набережной. Поблизости стоял один из пяти Домов Света Вейи, от которого во все стороны расходилось бледное сияние. У кромки воды выстроились дома богачей. Одни были выполнены в форме волны, другие — полного семян стручка, третьи — спиральной колонны. Камень, дерево и керамика идеально сочетались друг с другом, несмотря на кажущуюся хаотичность. У вейских архитекторов фантазия богатая. Здесь произведения искусства можно встретить на каждом шагу.
Замечаю на променаде своего информатора. По нему сразу видно — этот человек здесь хозяин и знает город как свои пять пальцев. Ему нет нужды напускать на себя важность. Люди и так чувствуют, что он человек серьёзный и с ним лучше не шутить. Даже уличные грабители его не трогают, хотя сами не отдают себе отчёта почему. Купцы общаются с ним как с равным, хотя сразу видно — этот человек ни богатством, ни положением не обладает.