Страница 6 из 33
— Мы устроим также лабораторию и мастерскую, — добавил Грибов, — где я буду работать с Рукавицыньш и Успенским. Работников хватит— у нас будет восемь человек.
— Считайте и меня, — сказал Лазарев. — Как только перешлем вам машины, я буду добиваться перевода в Туруханск.
— Нет, Сергей, — возразил Грибов, — ты очень не спеши, нам нужно держать связи, иначе мы превратимся в робинзонов. Я думаю, что на работу уйдет года два…
Лазарев нахмурился и, отведя Грибова в сторону, проговорил вполголоса:
— Слушай, Лев, я в тебя верю без всяких оговорок, но Лондон, — кто его знает, долго ли будет ждать. Я боюсь, что там скоро разочаруются, если через несколько месяцев воздушный флот не начнет блокады царизма. Мой совет, — куй железо, пока горячо…
Потом, обратясь ко всем, он громко и властно заявил:
— Товарищи! Партия доверила Льву Сергеичу Грибову очень важное дело, и мы все должны ему беспрекословно повиноваться. Как честные революционеры мы сейчас же дадим это обещание.
— Даем, даем! — ответили все наперебой.
— А теперь, — продолжал Лазарев, — прошу вас, товарищи, оставить меня с Грибовым и Шнеерсоном для секретного совещания.
VII
Это все происходило в 1883 году в самое тревожное и тяжелое время для партии «Народная Воля». Аресты, провалы организаций, провалы типографий и боевых складов следовали друг за другом. Наконец, последний удар — предательство Дегаева, разгром военной организации и аресты Веры Фигнер, Пахитонова, Ашенбреннера и многих других.
Но бойцы не ослабляли революционной воли, и за границей усиленно подготовлялся съезд всех уцелевших партийных работников, чтобы дать новый толчок революционной деятельности в России.
Грибов кое-что уже слышал об этом, и с этого Лазарев начал свою беседу, когда остался с Грибовым и Шнеерсоном.
— Теперь появилась новая силища, — говорил он, — Герман Лопатин. Он молод, умен, энергичен, и все мы, кто знает его, надеемся, что он завертит дело во всю. Нет никаких сомнений, что съезд выберет его для работы в России.
— Я боюсь, — заметил Шнеерсон, — что всякие либеральные идеи, которые теперь в моде, ослабят террор, и мы размякнем.
— Не думаю, — возразил Лазарев, — но все же, как я предупреждал Льва, нам нужно торопиться. Я верю, что Лопатин поднимет боеспособность партии. Когда же мы будем готовы, мы создадим неслыханный террор.
— В чем же дело? — спросил Грибов, — я не вижу оснований, чтобы моя идея была забракована.
— Я несколько боюсь съезда, — продолжал Лазарев, — там могут на всю нашу затею посмотреть как на несбыточную фантазию. Теперь, после уроков Парижской Коммуны, все больше и больше сторонников аграрного и фабричного террора. Отдельные выступления могут не встретить поддержки.
— Позволь, — горячился Грибов, — все это вздор. Мы можем создать воздушный флот в два-три года, а подготовлять крестьянскую массу нужно десятки лет. Рабочих-пролетариев у нас нет, если не считать единиц, а студентов и того меньше. На кого же опереться? Ведь мы все-таки страна мужицкая; мужиков десятки миллионов! Если мы поднимем даже тысячи крестьян, то тысячи других крестьян в солдатской, полицейской и жандармской форме раздавят нас по указу свыше! Мы погубим массу людей и ничего не добьемся. Стой, Сергей, не перебивай! Можно поднять восстание тогда, когда в наших руках будет оружие и верные фаланги бойцов. Тогда мы сможем итти против царских пушек и штыков. Иначе нас ждет печальная участь Разина и Пугачева!
У них затянулись страстные бесконечные споры, при чем Шнеерсон, как всегда, горячился больше всех, яростно поддерживая Грибова. Наконец, они согласились на том, что будущее неизвестно, а пока нужно делать все, что можно и нужно для общей цели. Машины Грибова пригодятся всегда, какие бы формы ни приняла борьба с самодержавием. Это было тем убедительнее, что сама партия сочла нужным поддержать начинание Грибова.
Бросив теоретические прения, они приступили к планам устройства колонии. Определили количество леса, досок, гвоздей; составили списки необходимых инструментов, железа и меди в разных видах и всяких сортов проволоки; высчитали запасы хлеба, пороха и т. д. По настоянию Лазарева решили приобрести четыре ружья для стрельбы пулями и два дробовика, а также все необходимое для охоты и рыбной ловли.
Грибов поднял вопрос о топливе, но Шнеерсон успокоил его, говоря, что по Енисею постоянно плывет лес из заломов. Заломы, это — груды обрушившихся в воду деревьев. Зацепится одно дерево за отмель, к нему пристанет другое, третье, накопится масса леса и запрудит реку. В некоторых притоках такие заломы тянутся на десятки верст. Таким образом с верховьев Енисея и его таежных притоков много леса выносится даже в Ледовитый океан; стволы деревьев можно ловить баграми по всей реке.
Кроме того, в тундрах во многих местах есть торфяные залежи и каменный уголь, который лежит иногда прямо на поверхности земли или выдается из берегов реки.
— Я с своей стороны уверен, — сказал, собираясь уходить, Лазарев, — что мы получим из-за границы все машины и материалы. Кроме того, я постараюсь достать в Енисейске все, что можно. Между прочим, будьте на-чеку и крепость стройте покрепче. Могут быть нападения.
— Да, да, — подхватил Шнеерсон, — кое-где было уж. Полицейская сволочь подбивает туземцев, и те, опоенные водкой, насилуют, истязают и убивают политических.
— Кстати, — добавил Лазарев, прощаясь, — советую на пароходе не ехать. На лодках будет незаметнее.
VIII
В конце мая, как и предполагалось, колонисты выехали. Две огромные крытые лодки енисейского образца, напоминавшие волжские рыбницы, с тремя обыкновенными лодками на буксире спустились по реке Турухану в обширное лоно дедушки Енисея. Командиром флотилии был Рукавицын, а проводником старик-енисеец, по имени Тус. Вслед за флотилией, на другой день, должны были двинуться плоты из обделанных бревен и досок под руководством Орлова. Они спешили теперь изо всех сил, чтобы скорее попасть в Гольчиху и скорее выстроить там хоть какое-нибудь жилище до выводки страшных комариных полчищ, появляющихся в конце июня.
Но медлительный Енисей лениво катил свои воды и мало помогал своим течением торопливым веслам людей. Пред путниками развертывались огромные плеса, раздвигая берега верст на пять, на шесть. Тоскливо и сурово смотрели на них эти низкие, пологие берега, поросшие дремучей тайгой, убегали вдаль и тонкими ниточками терялись в смутном мареве, где сливаются воды и небо.
Погода стояла ясная, и как бы застывшая водная гладь исполинской реки отливала фиолетовыми оттенками, берега казались совсем черными, а кругом разливалась беззвучная тишь.
Они могли плыть дни за днями, а сверху над ними также неизменно нависал бы купол бледного неба, по которому, не закатываясь, кружилось солнце, снизу все так же зыбилась бы стеклянная гладь фиолетовых вод и маячили бы по краям горизонта две черные гряды берегов. Кончается вот одно плесо, впереди показывается тупой округлый мыс, а за ним опять плесо и так без конца. Но, чем дальше вниз по течению, тем шире становится Енисей, а ближе к устью разливается он на сотни верст, и не видать уже берегов, и не знаешь, река это или море.
Сначала Грибовы и их спутники любовались величественными картинами, но вскоре однообразие их стало утомительным. На третий день пути они уже не обращали внимания на окрестности и вели разговоры об устройстве колонии.
— А что же мы никак не назовем своей будущей резиденции? — шутливо воскликнул Успенский. — Ведь, в некотором роде, мы основываем новый городок…
— Я тоже об этом думала, — живо откликнулась Варвара Михайловна, — и в честь будущих завоеваний предлагаю назвать «Крылатой фалангой».
Предложение было единодушно принято.
— Браво! Правильно! — отозвались Грибов и Рукавицын, которые сидели на носу лодки и вычерчивали мелом на доске планы будущих построек.
Около них сидел на корточках Тус в своем туземном костюме и что-то мурлыкал с полузакрытыми глазами. При оживленных восклицаниях он встрепенулся и заулыбался своим скуластым, лицом, обросшим жидкой седой бороденкой.