Рок

Вадик, как всякий уважающий себя исследователь, решил погрузиться в американскую жизнь полностью и отказался от предложения Риты, которая хотела отвезти его на Манхеттен в своей машине. Небрежно махнув рукой, он пешком отправился на остановку автобуса, где под жарким полуденным солнцем томились две молодые загорелые девчонки, седая леди неопределенного, но почтенного возраста, прижимавшая к иссохшей груди собачку, и какой-то работяга в униформе электрической компании.

Автобус, подкативший к остановке через каких-нибудь полчаса, дизайном напоминал о безвозвратно ушедших благословенных пятидесятых годах, но выглядел так, будто только что сошел с конвейера. В салоне работал кондиционер, и, устроившись у окна, Вадик долгие полтора часа наблюдал американские пейзажи, а также ту самую двухэтажную Америку, которую в свое время описали Ильф и Петров.

Наконец автобус добрался до Бэлт Парквэй и покатил по берегу вдоль Бруклина, в котором жили, рождались и умирали русские, которые никогда не были и так никогда и не станут американцами. Когда автобус проезжал под мостом Верезано, Вадик, как и сотни тысяч людей до него, открыл рот и не закрывал его до тех пор, пока это достижение человеческого технического гения не осталось позади. Вадику пришло в голову, что под этим мостом вполне могли уместиться все мосты Петербурга, и от этой мысли он поначалу пришел в восторг. Но, вспомнив штучную работу Охтинского моста, который вернул теперь свое старое имя и снова назывался мостом Императора Петра Великого, хмыкнул и, как нормальный питерский шовинист, подумал, что хоть Верезано и потрясает своей невероятностью, Охтинский все равно лучше.

Успокоившись при этой мысли, Вадик засунул в рот очередную резинку и, посмотрев в сторону Бруклина, решил, что там ему наверняка нечего делать, потому что уж больно безрадостными были эти пятиэтажные американские трущобы, кое-где перемежавшиеся трехэтажными кондоминиумами, то есть - теми же многоквартирными постройками. И жили в них такие же, как и в далекой России, Марьи Васильевны и Ревекки Моисеевны.

Наконец автобус въехал на Манхеттен и остановился недалеко от Бэттери парка. Двери зашипели и открылись, и Вадик вышел на твердую землю острова, удивительно напоминавшего Васильевский. Основное сходство было в продольном расположении авеню, сразу же напоминавших о Большом, Среднем и Малом проспектах, и множестве стрит, нарезавших длинный, как селедка, Манхеттен на поперечные дольки. Стритов было за двести, и этим Манхеттен, конечно же, перещеголял Васильевский остров. Зато на Васькином даже за Двадцать четвертой линией не было никаких трущоб, а также всяких там Гарлемов, по которым белому человеку было, по слухам, ходить небезопасно.

Оглядевшись и почувствовав некоторую приподнятость духа, вызванную пребыванием в легендарном Нью-Йорке, Вадик направился к берегу, невольно повторяя маршрут Знахаря, когда тот точно так же осваивал американскую землю. Выйдя к воде, он уселся на каменную скамью и, так же, как десятки миллионов его предшественников, устремил взгляд на торчавшую посреди залива позеленевшую от времени и сырости Статую Свободы, стоявшую к нему спиной.

День был теплым, но с океана сквозило, и, посидев минут десять и не найдя в этом занятии ничего интересного, Вадик поднялся и, непочтительно повернувшись к Великому Атлантическому океану задом, направился в каменные джунгли, высившиеся перед ним. Конечно же, современный продвинутый питерский мальчик Вадим не пялился на небоскребы, как деревенский пентюх на здание ГУМа, но впечатление оказалось неслабым, и он все-таки испытал стандартный культурный шок, который, впрочем, через каких-то полчаса бесследно прошел.

Навстречу Вадику двигались толпы людей, одетых кто во что горазд, и он с интересом разглядывал их. Смуглые индуски в сари, развязные негры в приспущенных штанах, ортодоксальные евреи, чьи пейсы развевались по ветру, как ленточки бескозырки, бизнесмены в деловых костюмах и с «дипломатами», волосатые хиппи образца семидесятого года, явно русские мясистые тетки с традиционными сумками и еще множество представителей рода человеческого. И все они спешили.

Не спешили только бездомные, расположившиеся на поребриках и у стен.

Спешить им было некуда, и они потягивали таинственное пойло из бутылок, спрятанных в серых бумажных пакетах. Вадик знал, что употреблять спиртное на виду у всех запрещал американский закон, и сразу же вспомнил о том, что по питерским улицам бродят тысячи людей, открыто сосущих пиво прямо из горлышка. Сам он так не делал никогда и предпочитал наливать пиво в стакан.

Поглазев на бродяг, он решил зайти перекусить в какую-нибудь недорогую харчевню, но тут его взгляд наткнулся на вывеску, говорившую о том, что здесь всего лишь за десять долларов в час можно выйти в Интернет. Заведение называлось «Бешеная мышь», и на витрине был изображен Микки Маус, с безумным видом отплясывающий на компьютерной клавиатуре.

Вадик был умным двадцатилетним мальчиком. Мало того, про него можно было смело сказать, что он - юный компьютерный гений. Но все имеет обратную сторону, и Вадик, конечно же, был сетевым маньяком. При виде заманчивой вывески он тут же забыл обо всем, кроме того, что сегодня с самого утра еще ни разу не присел перед монитором.

То есть, как говорят алкоголики, - уже два часа дня, а еще ни в одном глазу.

Итак, Вадик решительно шагнул в распахнутую дверь «Бешеной мыши», намереваясь посидеть совсем немножко и просто посмотреть, не произошло ли в Сети чего-нибудь новенького. Так, полчасика, не больше.

Сунув двадцатку молодому чернокожему менеджеру с ямайскими косичками, Вадик уселся за один из компьютеров и первым же делом нарушил строгое указание Знахаря в файлы Марафета без его личного распоряжения не лазить. Вадику было интересно, что там происходит, и, поколдовав над клавиатурой, он увидел, что интересующий его путь заблокирован. Он попытался зайти с другой стороны, но там оказалась та же история. Конечно же, Вадик мог взломать все, что угодно, но для этого требовалось время, да и местный компьютер был слабоват, так что, сделав еще несколько попыток, он плюнул на это бесполезное занятие. К тому же он вспомнил, о чем говорил ему Знахарь. Поэтому, решив, что даже обстоятельства заставляют его следовать указаниям босса, Вадик полез в сайты, касавшиеся системных новинок, и уже через несколько минут отвлечь его от монитора мог только звук разорвавшейся за спиной гранаты.

* * *

Марафет сидел в офисе и делал втык Саперу.

Сапер, коренастый брюнет с поломанным носом и мятыми ушами, стоял перед столом начальника, опустив голову, и горестно шмыгал носом. Он отвечал за фильтрацию прибывающих на территорию Марафета, а именно - на Западный берег, людей, и вчера позорно упустил четверых гимнастов из Белоруссии, прилетевших из бывшего СССР поздно вечером. Они, конечно, никуда не денутся, но сейчас их местонахождение было неизвестно, и это значило, что придется терять время, тратить лишние деньги, а если они переберутся на Восток, то и вовсе будут потеряны для короля Запада.

Король Запада был вне себя и напоследок пообещал Саперу, что лично купит грузовик бетонного раствора, чтобы испытать на практике итальянский способ увековечения нерадивых подчиненных. Отпустив не на шутку струхнувшего Сапера, Марафет сломал две сигары, затейливо выматерился, потом, наконец, закурил третью и откинулся на спинку кресла, энергично выпустив облако дыма в потолок.

В это время раздался телефонный звонок и, взяв трубку, Марафет рявкнул:

- Ну что там еще?

Это был Каюк.

- Георгий Иваныч, есть новости по ставкам. Марафет осторожно положил сигару в пепельницу и уже нормальным голосом спросил:

- По ставкам? Зайди ко мне.

Два дня назад, после разговора с Каюком, касавшегося потерянных пятидесяти миллионов, Марафет полчаса сидел один, напряженно обдумывая ситуацию, затем вызвал Каюка и сказал ему, что выделяет на поиски сетевого взломщика один миллион долларов. Поиски должны начаться немедленно, а именно - в ту же минуту. Каюк кивнул и выбежал из кабинета.