Страница 8 из 60
Я молча кивнул.
— Продать не предлагали?
— Предлагали, — ответил я и подумал: «Это имеет какое-то отношение к убийству соседки? Спрашивал бы ты, мужик, по существу».
— Часто?
— Что часто? — не понял я.
— Предлагали продать.
— А, это… Немерено. В среднем раз в месяц наезжают купцы. Я их посылаю подальше. Прошлым летом даже обещали поджечь, если не уступлю… — я усмехнулся, — …за семь тысяч долларов. Какие-то два доходяги. Мне показалось, они прикатили сюда прямиком из «Скворечника».[6]
— И что дальше?
— Дальше? До сих пор поджигают. Мне-то что. Дом застрахован.
— Дом… Дом-то и пес с ним… с домом-то, — пробурчал Сергей и подергал раму. — А жизни-то у вас с женой есть запасные? Сгорите как… — Он с грохотом распахнул окно и высунулся наружу, выставив напоказ настолько протертые на заднице брюки, что через них просвечивало белье.
«Не миллионер, — сделал я вывод. — Или на нем, скорее, каждодневный рабочий костюм, из тех, что, как правило, носятся несколько лет до тех пор, пока не начинают расползаться по швам».
— Константин Александрович, — оперативник обернулся ко мне, — а скажите, этот балкончик и лесенка… Вроде черного хода?
— Да. Но мы ими не пользуемся уже несколько лет. Там все сгнило, может обрушиться. Я рискну туда сунуться, только если меня действительно подожгут и не удастся выбраться через дом.
— Ага… А выход туда, наверное, из соседней комнаты?
— Да. Мы с женой называем ее летней гостиной. — Я не мог понять, почему оперативник вдруг заинтересовался старым трухлявым 6алконом и крутой узкой лестницей, сооруженной, с внешней стороны дома. Давным-давно, когда я был еще маленьким, на этом балконе в погожие вечера мы всей семьей пили чай. Но с тех пор прошло двадцать лет, и сейчас я не рискнул бы выпустить туда даже кошку, если бы она у меня была.
— Вы позволите мне осмотреть эту гостиную? — Сергей прикрыл створки окна и направился к выходу из спальни. Половицы под ним испуганно заскрипели. Я удивленно пожал плечами и проводил гостя в соседнюю комнату. Мне не жалко. Хочет смотреть, пускай смотрит. Если не боится пыли и паутины.
Оперативник обнюхал дверь на балкон от пола до потолка, не поленился отвернуть шпингалеты и высунул нос на улицу, не рискнув все же ступить за порог. Потом удовлетворенно кивнул, сказал мне:
— Ну, все. — И отправился на первый этаж, предоставив мне честь закрывать не желавшую возвращаться на место дверь. Я успел сложить на нее все маты, прежде чем завернул назад шпингалеты. И дался же менту мой рассыпавшийся балкон!
Оперативник тем временем принялся за Ангелину.
А до скольки она возилась с грибами? А во сколько я отправился спать? А когда начала выть собака? А почему мы даже не знаем, как звали нашу соседку, которую сегодня зарезали? А можно ли, не выходя на улицу, пройти с нашего участка на соседний, скажем, через дырку в заборе? А как так случилось, что грибы, которые мы собирали вчера, успели уже так хорошо подсохнуть?
Ангелина делала большие испуганные глаза и честно пыталась отвечать на вопросы. А я громко хихикал в душе над этой комедией. Оперативник еще не успел разобраться в том, что имеет дело с красавицей, которая даже в гестапо под пытками не смогла бы связать воедино две фразы. Ей можно смело доверять государственные секреты — даже при огромном желании она не сумеет ничего разболтать.
— Ладно. На сегодня достаточно. — Выдохшийся Сергей подсунул мне протокол допроса свидетеля, заставил расписаться на каждом листе, буркнул на прощание: — Пойду я. Устал как собака. — И, засунув в папку свои бумаги, направился к выходу. На пороге он обернулся, многозначительно посмотрел мне в глаза и предупредил: — Вы, возможно, еще потребуетесь. Повестку направлять по этому адресу?
Я кивнул и почему-то почувствовал себя виноватым. Будто бы я и зарезал ночью соседку. Притворился, что хочу спать; незаметно спустился из летней гостиной по наружной лестнице, пользуясь тем, что жена на веранде чистит грибы и ничего не слышит; проник на соседний участок через дырку в заборе… Ну и все прочее.
Вот такой безумный сценарий. Если бы мне в тот момент сказали, что уже завтра он получит право на жизнь и менты начнут обвешивать его доказательствами, я бы ойкнул от удивления. Тогда я еще верил в непредвзятость Фемиды, в то, что милиция меня бережет. Я был тогда слеп. Я был тогда страшно далек от всей той мышиной возни, которая происходит обычно на задворках закона. Я был… Каким же я был тогда наивным ягненком! На след которого уже вышла волчья стая…
Леня удобно расположился в старинном — еще пятидесятых годов — дерматиновом кресле. Достал из большой дорожной сумки бутылку «Балтики», с громким хлопком избавил ее зубами от пробки и протянул мне.
— Ся-а-адь. Отдохни, — проскрипел мой младший братишка, и я послушно устроился в кресле напротив него. — Рассказывай, чё там за геморрой. Блин, ну и ментов набежало!
Вкратце я уже описал Леониду все события сегодняшнего дня. Теперь он жаждал подробностей. Так сказать, к пиву. Как древний римлянин, который кроме хлеба требовал зрелищ.
Зрелищ, так зрелищ! Хочет братец услышать подробности — мне что ли жалко? И я принялся — наверное, уже в сотый раз — рассказывать про свои сегодняшние мытарства. Опустил то, как мне нездоровилось утром. Описал, как умел, леденящий душу собачий вой. Расцветил яркими красками образ мертвой женщины с дыркой в груди. Поведал о том, как уже через десять минут после моего звонка понаехали менты и, несмотря на дождь, отовсюду сбежались зеваки. Собаку увели с собой соседи из дома напротив. Меня сразу взяли в оборот опера. А в результате, за весь сегодняшний день я подписал столько всевозможных бумаг, сколько обычно не подписывал и во время дежурств. Я был нарасхват. Менты даже не погнушались попросить меня, как врача, высказать свое мнение по поводу трупа. Я тогда скромненько промолчал. Я тогда просто не понял, чего от меня хотят…
Брат уже клевал носом, когда я закончил. Ангелина с бутылкой пива устроилась у меня на коленях. Возле окна негромко квакала «Европой плюс» дешевая китайская магнитола. Дождь прекратился, и в окно заглянуло красное предзакатное солнце.
— Эх, помянем старушку! — Леонид потянулся, сладко зевнул, выставив напоказ ослепительно белые зубы, и отсалютовал мне своей бутылкой. — Хорошая баба, да вот померла.
С чего он взял, что покойная была хорошей бабой, я не знал. Скорее всего, брат просто благоразумно следовал правилу «о мертвых или хорошо, или ничего». Что ж, не помянуть Эллу Смирницкую — грех. Я тоже приподнял свою бутылку и отхлебнул из горлышка теплого пива.
… О том, что убитую звали Эллой Смирницкой, я узнал только сегодня от оперативника — того, который очень интересовался нашим балконом. Кроме этого, он в двух словах, рассказал мне о том, что соседка была довольно известна в определенных кругах. Если простому смертному вроде меня ее имя совершенно ни о чем не говорило, то для серьезных людей, связанных с крупным бизнесом или политикой, Элла Смирницкая была чуть ли не культовой фигурой. Эдаким эталоном того, как некий отдельно взятый индивидуум может легко уживаться одновременно с несколькими совершенно полярными и непримиримыми ветвями свихнувшегося российского общества. И делать на этом большие деньги. Единственная дочь крупного партийного чиновника и известной театральной актрисы, Смирницкая получила образование юриста, но через пять лет работы решительно отбросила в сторону удачно раскручивающуюся карьеру адвоката ради иной, весьма специфической практики. Это произошло как раз в тот момент, когда в стране настали крутые перемены.
Нет, она не ушла, как это тогда было модно, в коммерцию. Она не стала регистрировать кооперативы и совместные предприятия. Смирницкая просто предложила свои услуги определенным людям, и никто из этих людей от них не отказался. Сотрудничество с этой экстравагантной дамой приносило огромную экономию и денег, и времени, и работников. И даже порой позволяло расслабиться, не ожидая выстрела киллера или наезда ОБХСС. Элла Смирницкая умела на удивление легко улаживать конфликты. Получив от родителей в наследство обширную сеть добрых знакомств с большими людьми и добавив к ним за пять лет адвокатской практики свои собственные связи, она умудрялась считаться своей и в кабинетах прокуратуры, и в воровских малинах; и на тайных производствах цеховиков, и в обшитых дубовыми панелями офисах Смольного. Она могла выступить как третейским судьей, так и посредником в даче крупной взятки какому-нибудь чиновнику. Она умела сохранять хорошие отношения буквально со всеми, выдерживая при этом определенную дистанцию. У нее не было семьи и личных привязанностей. И у нее не было врагов. Она даже, несмотря на свое заметное положение и высокий материальный достаток, никогда не пользовалась охраной. Непонятно, кому понадобилось ее убивать.