Страница 58 из 60
И к этому выстрелу надо отнестись очень ответственно. Здесь дается только одна попытка. А промахнуться нельзя. Нельзя ни в коем случае! Ведь этот выстрел, возможно, будет самым важным за всю его жизнь. Этот выстрел будет финальным!
Промахнуться нельзя!
Я наткнулся на какой-то незнакомый мне болотный цветок, сорвал его, ароматный и яркий, и, уже приноровившись к скачкам с кочки на кочку, довольно уверенно продвигался в неведомые глубины болота. Туда, где в недосягаемой для меня дали темнела полоска тайги. И совсем уж далекие то ли сопки, то ли грозовые тучи. До них мне никогда не добраться.
Я уверенно пер вперед. В никуда. В неизвестность. С кочки на кочку. От березки к березке. Иногда поднося к измазанному черной грязью лицу незнакомый цветок и жадно вдыхая его аромат. И с нетерпением дожидаясь пули, которая должна прилететь с ближнего берега. Скорей бы. Мне надоело играть в войну. Я очень устал. И я давно ощутил себя камикадзе, который, оставив на взлетной полосе аэродрома шасси от «нуля», отправился в свой последний полет. И отсчитывает остатние минуты, отмеренные жизнью. Нет, даже не минуты. Секунды…
Я перешагнул на очередную кочку и снова поднес к лицу нарядный цветок. Шумно втянул в себя воздух.
Уф-ф, хорошо! Никогда не подумал бы раньше, что умирать так легко.
Эпилог
Девочка вышла из дома и облокотилась на невысокие перила крыльца. Трясущейся рукой достала из кармана халатика изломанный коробок и, сломав несколько спичек, наконец смогла прикурить сигарету. Уже четвертую за последние полтора часа. Вообще-то курила она очень мало, но сегодня — совершенно другое дело. С того момента, как проснулась в половине двенадцатого дня, на нее сразу же навалились какие-то особенно изощренные кумары. Хуже было только тогда, когда переламывалась, но она плохо запомнила эти жуткие дни. Потом тоже, конечно, было не сахар. Нахлобучка следовала за нахлобучкой; по любому малейшему поводу, а чаще и вообще беспричинно ее пробивало на слезняк. Постоянно давила депрессия. Но сегодня — почему именно сегодня эта депрессия приобрела какие-то ужасные размеры. Может быть, толчком к этому послужило то, что проснулась сегодня под аккомпонемент сирены, которая выла в дядиной зоне и оглашала все окрестности. Девочке доводилось слышать ее и раньше. Почти каждый день, а то и по несколько раз на дню в какой-нибудь из почти что десятка колоний, расположенных недалеко от поселка, срабатывала сигнализация, но ее сразу же отключали. А вот сегодня сирена вопила все то время, пока она, еще лежа в постели, курила первую сигарету; пока умывалась и чистила зубы; пока ругалась с мамашей, пытавшейся напоить ее чаем. Да ладно бы только сирена. Девочке показалось, что она слышала еще и автоматные — или пулеметные? — очереди. Нет, даже не «показалось». На зоне действительно стреляли. А минут через сорок палили из автомата еще раз, но где-то совсем далеко. Она тогда точно так же вышла покурить на крыльце, и ветер донес до нее отчетливый отзвук длинной автоматной — или все-таки пулеметной? — очереди. А может быть, она это просто придумала? Ведь она совершенно не знает, как должны звучать отдаленные выстрелы…
Вой сирены в колонии прекратился, наверное, не ранее чем через полчаса. И от наступившей неожиданно тишины Кристина почувствовала себя неуютно. Мягко сказать: неуютно. От тишины заложило уши!.. Да. Наверное, именно от тишины начался такой колотун, какого еще не бывало со времен ломки. И, конечно, депрессия. И, естественно, нахлобучка. И, что удивительно, на этот раз не насчет того, чтобы хотя бы разочек поставиться, хотя бы глотнуть колес. Нет, наркотики сегодня отошли на второй план, и их место заняла другая головная боль: что там у них произошло, в этой колонии? Что-то плохое? Кто-то сбежал? Кого-то убили? Как там дядя Толя? И главное, как там Костя?..
Позавчера он заскочил к ним только на пару часов. Наскоро перепихнулся с мамашей, пока Кристина тактично вышла из дома за молоком и долго гуляла по Ижме, заставляя себя не спешить с возвращением. Потом, когда она наконец вернулась, Костя провел с ней полчасика, сослался на занятость и был таков. А ведь ей так хотелось провести с ним весь день. Сходить на берег реки, выпить по баночке пива. Естественно, потрепать ему нервы… А может, он из-за того и сбежал, что она постоянно нахлобучивает не только себя, но и его. Орет, ревет, закатывает истерики. Выдумывает какие-то обиды, требует от него героина. Один раз даже пыталась огреть его палкой… Да, плохая! Да, совершенно невыносимая! Да, думать и разговаривать может только о герыче! Но ведь Костя должен понимать, насколько ей сейчас плохо. Как сильно ее кумарит. Как трудно ей бороться с собой. И с обстоятельствами. Он ведь врач и, в отличие от всех остальных окружающих ее недоумков, которые смотрят на нее не иначе как на наркоманское отребье, обязан видеть в ней человека, который всего лишь не дружит с башкой. Как на больную девчонку, которая обязательно выздоровеет уже меньше чем через год. И станет ничуть не хуже других девчонок, ни разу в жизни не торчавших на герыче, не нюхавших марафета и не глотавших колес, отличаясь от них только тем, что на руках у нее еще надолго останутся следы от дорог…
Кристина достала из пачки еще одну сигарету, собралась уже было чиркнуть спичкой, но… Она насторожилась. Ей показалось, что расслышала откуда-то с юга еще один отзвук выстрелов. Или ей померещилось? Она сосредоточилась. Она вся обратилась в слух… Еще одна короткая очередь. А буквально через десяток секунд — длинная. Теперь она была почти на сто процентов уверена, что где-то стреляют. Далеко-далеко. Интересно, и что у них там происходит? Может быть, в том районе находится полигон? Надо будет спросить у дяди.
Девочка еще долго внимательно вслушивалась в доносившиеся до нее звуки — шум редких машин, лай собак, крики детей, петушиные вопли. Но из всего этого скудного аккомпанемента поселковой жизни она еще только раз смогла выделить нечто похожее на одиночный выстрел. Это случилось минут через десять после последней, длинной, очереди. И все. И тишина… Если что-то и было еще, то его заглушил другой шум. И все-таки интересно, что за война там приключилась?
Еще не менее часа Кристина стояла на высоком крыльце, опершись на перила. Если брать в расчет и двор и дом, то только с этого «наблюдательного пункта», крыльца, — не считая, конечно, крыши — через высокий глухой забор можно было увидеть небольшой участок реки и короткий отрезок пыльной разбитой дороги, на котором сейчас обосновалась небольшая колония кур.
…Почему-то Костя вчера не пришел. Правда, такое раньше случалось не раз, когда он не появлялся у них и день, и два подряд. Но тогда он всегда предупреждал: «Крис, малышка. Завтра я занят. Так что придется тебе поскучать». А вот позавчера…
Кристина наморщила лобик, пытаясь припомнить, говорил ли Костя позавчера что-нибудь насчет того, что на следующий день будет занят.
…Вроде бы нет. Даже точно, нет. И более того, она отлично помнит, что он обещал прийти обязательно. И не пришел. Вот ведь!.. И сегодня им и не пахнет. Дрянь!..
Девочка грязно выругалась сквозь зубы. Хотела закурить еще одну сигарету, но пачка оказалась пустой. Она зло швырнула ее на дорожку возле крыльца. Потом извлекла из кармана несколько мятых десяток и целую горсть медяков. Дважды пересчитала деньги и удовлетворенно хмыкнула. Она уже пришла к решению. Вынесла приговор, окончательный и бесповоротный. И теперь точно знала, что будет делать.
…Никому она не нужна. Ни матери, ни дяде Толе, ни этому Костоправу, будь он неладен. Хотя до сегодняшнего утра о последнем она была лучшего мнения. А оказалось, что он такой же лживый мерзавец, как и все остальные. Ну, ничего! Она им покажет! Она им докажет, чего все они стоят, когда скушает на ночь пару коробочек ноксерона и оставит возле своей кровати записку… Такую записку!.. Такую предсмертную записку, что все эти взвоют!