Страница 111 из 112
Вот на этом можно было бы поставить точку. Толстую и вялую, как осенняя муха… Но рано ставить точку, рано.
Нам не удалось закрыть Алексея Кириллова. Не удалось! Ни одного факта, ни одной улики против него не было. От слов своих он открестился начисто… А диктофон? А диктофон — сволочь такая! — записал только начало разговора. Потом у него батарейки сдохли… Но даже если бы они не сдохли, запись навряд ли послужила бы основанием для привлечения Алексея к ответственности. Тем более что он оказался шизофреником, уже много лет состоящим на учете в ПНД.
Ситуация сложилась патовая: есть реальный убийца, которого нельзя закрыть. И есть два мнимых разбойника, которые почти наверняка огребут срок за чужие дела…
Я пошел к следаку и рассказал ему всю эту историю. Он выслушал внимательно и с интересом. Потом спросил:
— Ну и чего вы хотите?
— Скандала и Хитрого надо освобождать.
— Конечно, — сказал следак. — Обязательно. И заодно уж к награде их представить.
— Я серьезно, — ответил я. — Не нападали они на Худокормова.
Следак смотрел на меня внимательно, с прищуром. Как Ленин на буржуазию. Я тоже смотрел на него внимательно.
— Они уже дали признательные показания, — сказал следак.
— Вот так?
— Именно так.
— Их нужно освободить.
— Обнорский! — сказал следак. — Они разбойники. Даже если они в глаза не видели Худокормова, то на них куча других дел.
— Вот за другие и привлекайте.
— Да нет на них ничего по другим эпизодам. Нет! Вы понимаете это?
— Да, понимаю.
— Так какого ж хрена? На часах Худокормова мы их реально закрыть можем. И закроем. Обязательно. И в городе станет чище.
Я долго молчал. Я, наверно, очень долго молчал… Следак не выдержал и спросил:
— Что вы молчите?
— Вспомнил… Вспомнил кошелек, который Жеглов опустил в карман Кирпича.
— Ну если вы сравниваете нашу ситуацию с той, жегловской, то ведь это вы, Обнорский, «опустили кошелек» в карман Скандалу и Хитрому. Так?
— Не так, гражданин следователь, не так. Я ошибся. Я не знал в тот момент правды. Теперь я знаю, что Скандал и Хитрый не грабили Худокормова. Да, они подонки, они, видимо, не раз грабили людей. Но за чужие грехи они платить не должны.
— Слова! — брезгливо бросил следак.
— За словом следует дело. Если вы не предпримете мер к освобождению Скандала и Хитрого, я буду вынужден собрать пресс-конференцию и рассказать об этом деле.
Теперь онемел следак… Я посидел, подождал, что же он скажет, но он молчал. Я встал, двинулся к двери.
— Послушайте, Андрей Викторович, — окликнул меня следователь, когда я уже взялся за дверную ручку. Я остановился. — Послушайте, ведь вы сами себя выставите в идиотском виде. Получается, что сначала вы вывели милицию на людей, которые не совершали преступления. И люди в результате оказались за решеткой. А потом вы же с пеной у рта начинаете доказывать их невиновность… Что о вас скажут ваши же коллеги, господин расследователь?
— Я думаю, они разберутся, — ответил я и вышел вон.
Сегодня — тридцатое сентября. Мой день рождения. Раньше я любил этот праздник. Любил принимать поздравления и получать подарки… Сегодня в Агентстве тихо. Пусто. Ушел Зудинцев… Ушла Завгородняя. Мадам Горностаева тоже ушла — в декрет. А вместе с ней — Скрипка, он как будущий отец должен приносить в семью много денег. И он нашел такое место. Я его понимаю. Нонка в больнице. И Зураб… Нонка к нам уже не вернется. И ее верный Паганель Самуилович, наверное, тоже — ему предложили снова играть на виолончели в оркестре. Соболин теперь кинозвезда — вовсю снимается у Худокормова, и ему уже пообещали роль в следующем сериале. Соболина из больницы не вылезает, сиделкой там пашет, ухаживает за Нонкой и Зурабом. Соболин сказал, что и Анютка скоро тоже уйдет — будет сидеть дома, а он на сериалах достаточно заработает. Безумный Макс ушел на телевидение — администратором, и Спозаранник туда же — делать свою передачу. Шах ушел… Родя стал миллионщиком и ушел в запой… Лукошкина! Ах, Лукошкина. И ты оставила меня…
Сегодня мой день рождения, а в Агентстве пусто. Агеева и Повзло смотрят на меня так, как будто это не день рождения, а поминки. Впрочем, так оно и есть. Так оно и есть, дорогие мои. Что, вы еще этого не поняли?
— Ну брось ты, Андрей, — говорит Агеева. Она сидит на столе, качает красивой ногой и стряхивает пепел с сигареты прямо на пол. — Ну брось ты, Андрей. Бывало и хуже. Наберем мы людей. По Питеру бродят в поисках работы стаи толковых, умных мальчиков и девочек. У них глаза горят. А мы их работать научим. Мы еще — о-го-го!
И Коля Повзло ей подпевает:
— Ага! Мы еще пройдем с развернутыми знаменами и под барабанный бой! Ошеломленный мир ляжет у наших ног.
— А как же? — говорит Агеева. — Мы еще спляшем канкан. Верно, мальчишки?
— Да, — киваю я. — Канкан мы запросто сбацаем… Но по площадям с развернутыми знаменами пройдем навряд ли.
— Почему?
— Потому, драгоценная моя Марина Борисовна, что я чего-то упустил. Я что-то прошляпил. И вот — в коридорах тишина. Бессмысленно строить новое здание на старом фундаменте. Да и вообще — вся эта киносуета в Агентстве показала, насколько все условно. Меня не покидает ощущение, что кино стало реальностью, а мы провалились в некий виртуальный мир…
Повзло сказал:
— Зачем так пессимистично, шеф?
— Реалистично, Николай. Не более того. Да еще этот фанат-шизофреник помог мне взглянуть на некоторые вещи отстраненно, с иной точки зрения.
— С шизофренической? — подкузьмила Агеева.
— Если угодно. Кстати, шизофреники часто обладают способностью видеть нечто новое там, где обычный человек ничего разглядеть не может. Есть даже предложение включать шизофреников в экипажи инопланетных экспедиций. Люди с парадоксальным мышлением могут делать удивительно верные выводы там, где «здоровые» бессильны.
Коля крякнул и спросил:
— Так что же тебе подсказал шизофреник?
Я собрался ответить, но в коридоре вдруг раздались шаги. Быстрые, уверенные, они приближались. Мы сидели молча. Ждали… Гадали: кого это черт несет?
Черт принес Сашку Зверева. Он застыл в дверях, осмотрел нас и сказал:
— А чего это вы как на похоронах?
— Ты, Зверев, забыл, что у меня сегодня день варенья, — грозно сказал я.
— Не надейся, Андрюхин, не забыл. Я аккурат по этому поводу. На предмет выпить…
— А подарок? — воскликнули разом Повзло и Агеева.
А Сашка засмеялся и сказал:
— Вот! — и вытащил из-за спины бильярдный кий.
А я сказал:
— О-о!
И мы сели праздновать мой день рождения. Вчетвером, в пустом Агентстве… Без барабанного боя и развернутых знамен. Мы только наполнили бокалы, как в коридоре раздались шаги.
— Кого там черт несет? — воскликнули мы.
— Меня, — ответил Родя. Он встал в дверях — трезвый и грустный.
— А ты чего это как на поминках, миллионер? — спросили мы.
А Родя сел на стул, махнул рукой и сказал:
— Какой я, к черту, миллионер!?
— Как это — какой? Владелец заводов, газет, пароходов.
— Фиг! — воскликнул Родя. — Фиг! Сегодня бумагу из Аргентины получил — все накрылось!
— Ах! — сказала Агеева. — Нашлись другие наследники, Родион?
— Если бы, — с тоской произнес Родя. — Если бы это!
— А что?
— Эта старая стерва, тетушка, семь лет укрывала доходы. Налоги не платила. Все имущество описало налоговое министерство. Все — фабрику! Дом! Счета! Яхту!.. Все!
И тут мы стали хохотать. Мы стали хохотать так, что коньяк выплескивался из бокалов…
Мы хохотали, а Родя смотрел на нас, как смотрят на сумасшедших. Летели за окном просвечивающие на солнце листья, янтарно светился в бокалах коньяк. Мы хохотали.
Родя улыбнулся. Неуверенно. Почти робко. Потом — смелее. Потом — весело. А потом он засмеялся… У Родьки все еще болели ребра после аварии, и он держался руками за грудь. Так мы стояли впятером и хохотали. Наверно, со стороны мы действительно были похожи на сумасшедших. Мы расплескали коньяк. И когда собрались выпить, благородного напитка осталось совсем на донышке.