Страница 44 из 55
Они шли по Монмартру и воистину ощущали, что это место подходит им, как нельзя лучше — поскольку оба мучились сомнениями, недоговоренностями, стыдом и неуверенностью.
— Прямо как у нас на Невском, — первой нарушила долгое молчание Самсут.
— Только здесь все одеты поярче. А рисуют, мне кажется, все одно и то же. Послушайте! — вдруг остановился Габузов. — А, может быть… они нарисуют вас? И я бы увез портрет в Питер, а то у меня только это…
С какой-то детской беззащитностью заглянув в глаза Самсут, он полез во внутренний карман и вытащил оттуда вырезанную из «Ангелиофороса» фотографию.
— Что это? — оторопела она. — Откуда это у вас? Вам Дереник дал?
Габузов покачал головой.
— Погодите, неужели вы… Вы, что, там были?!
— Я был… я не мог не… — залепетал Сергей Эдуардович
Странные мысли пронеслись в голове Самсут.
— Вы что, следили за мной?!
— О, нет, нет! Я просто на память…
— Пойдемте! — Самсут дернула его за рукав. — Пойдемте, сядем в какое-нибудь кафе и поговорим, наконец, начистоту!
И они почти бегом поспешили сквозь окутывавшую их невидимыми пряными путами сиреневую дымку, сквозь запахи кофе и ликера, «голуаза» и седых камней. Не замечая никого вокруг, они проскочили площадь Тертр с ее красными зонтиками и, инстинктивно стремясь уединиться, остановились у трех каменных тумб, перекрывавших тротуар, за которыми начиналась зеленая с желтым изгородь. За ней виднелся невзрачный красноватый домик с зелеными ставнями и трубой, на котором в стилизованном картуше золотилась надпись «Au Lapin Agile» и чуть пониже «Cabaret».
— Сюда! — решительно потянула Самсут. — Я один раз уже завтракала у какого-то отца, теперь поужинаем у какого-то кролика.
— Но ведь тут написано «кабаре», — засомневался Габузов.
— Кабаре — это не кабаре, а кабачок, — уверенно сказала Самсут, уже наученная Габриэль, Ануш и Бертой разбираться в подобных заведениях.
Они зашли через скрипнувшую дверь и оказались в полумраке, впрочем, забитом туристами весьма плотно, ничуть не меньше, чем кафе на площади.
— Все равно! — отрезала всякое возможное отступление Самсут. — Сядем.
К счастью, нашелся свободный столик в самом углу, и на вопрос подошедшего официанта Габузов равнодушно махнул рукой:
— А! Не имеет значения! Принесите, что сочтете нужным.
Привыкший ко всему официант пожал плечами.
Они сидели друг напротив друга, и Самсут все старалась подальше подогнуть ноги, чтобы не коснуться колен в потертых джинсах.
— Честно говоря, я очень рада, что мы можем, наконец, объясниться, — начала она первой, потому что понимала, что еще несколько минут такой вынужденной близости, и ощущения, снедающие ее уже несколько дней, до конца завладеют ею. И вместо того чтобы что-то выяснить, она отдастся им полностью и, забыв обо всем на свете, будет просто смотреть в черные глаза напротив.
— О, да! — не поверил ушам Сергей Эдуардович, который тоже очень хотел высказать Самсут свои чувства, но так и застыл с полуоткрытым ртом, потому что далее речь пошла совершенно не об этом.
— Я хочу, наконец, узнать, кто вы, откуда на самом деле взялись и почему принимаете столь живое участие во мне?
— Я… Я… потому, что вы мне дороже всего на свете! — выпалил Габузов, словно бросаясь в холодную воду.
Самсут прикусила губы и зажмурилась. Нет, не слышать этого, ничему не верить, пока она не добьется правды, какой бы ужасной она ни оказалась!
— Я не об этом. Откуда вы вообще про меня узнали? Подождите-ка… Так Хоровац — это вы?
Габузов виновато кивнул.
— Понимаете, все началось с ремонта в моем кабинете… Ну, в нашей юридической консультации. Меня попросили пересесть в кабинет Шверберга… коллеги, а тут как раз на его имя пришел очень подозрительный факс. Из Парижа. Я сразу почувствовал, что дело нечисто и постарался разузнать побольше…
— И узнали.
— Ну да… Заглянул в его компьютер.
— Вас, я вижу, влечет к чужим тайнам.
— Но… — Габузов замялся. — Понимаете, я сразу почувствовал, что дело нечисто. И тут как раз незадолго до этого позвонила одна моя знакомая и пожаловалась, что ее подругу не пускают за границу. Просила помочь…
— Так вы и Карину знаете? Очень интересно. Продолжайте!
— Она продиктовала имя. Ваше имя. Но в документе Шверберга в качестве одной из наследниц тоже упоминалась Самсут Матосовна Головина. Определенно речь шла об одном и том же человеке…
— И решили действовать? Позвонили мне, назвались дурацким именем, ничего толком не объяснили… Короче говоря, сделали все, чтобы я приняла вашу историю про наследство за чей-то глупый розыгрыш.
— Я хотел все сказать вам при личной встрече. Но вы не пришли…
— А во второй раз не пришли вы! И я приняла за вас совсем другого человека. И улетела на Кипр, где меня… где я… Впрочем, это неважно. А потом я попала в Грецию, где… впрочем, это вы знаете… Кстати, а вы почему оказались в Греции?
— Я прочел запись разговора Шверберга с Перельманом, узнал, что вы там и что вам грозит опасность, хотел предупредить. Но опоздал…
— О, Господи! — простонала Самсут. — Сначала вы опоздали в икорный бар. Потом опоздали в Греции, потом здесь — позволили похитить меня этому маньяку де Рецу, который мог сделать со мной все, что угодно… Ну кто вас просил лезть в мою жизнь?! Ну, не получила бы я этот чертов паспорт, не узнала бы про это чертово наследство, сейчас отдыхала бы себе спокойно на Полтавщине, с сыном, с мамой… Скажите на милость, зачем, зачем вам это было нужно? Чтобы получить часть денег, да?
После этих ее слов Сергей из красного сделался белым, запыхтел, заерзал.
— Ну, и сколько же вы хотели? — устало спросила Самсут, понимая, что все рухнуло, не начавшись, что ее просто обманул дикий воздух Оверни и лживый… аромат Парижа. — Половину?
— Нет… дело не только в деньгах… совсем не в деньгах, но… — Габузов запнулся, не зная, с чего бы половчей начать объяснение. Все так сложно переплелось: прошлое, настоящее, деньги, проклятие, любовь… Любовь… — Понимаете, ваша прабабушку тоже звали Самсут Матосовна, и у нее…
— Еще и прабабушку приплели! При чем здесь моя прабабушка?!.. Стойте, а откуда вы про нее узнали?
— Я… — дрожащей рукой Сергей достал из внутреннего кармана смятые листочки и протянул их Самсут, — я прочел это… прочел и понял…
Взглянув на листки, Самсут побелела.
— Вы… вы рылись в моих вещах! Подглядывали, подслушивали — а теперь еще и это! И все ради каких-то гнусных денег! Забирайте хоть все! — вдруг, не сдержавшись, крикнула она, чувствуя, как к горлу подступают не только злые слезы обиды, но и неуправляемый гнев, приступов которого она в детстве так боялась у отца.
Она вскочила, роняя хрупкий трехногий стульчик.
— Все забирайте! Я здесь не при чем! Я вообще не наследница! Вот приедет Гала — разбирайтесь с ней!.. Она, кстати, еще совсем ничего, особенно для таких молодчиков, как вы! В самый раз! Женитесь на ней и получайте свою половину! А то и больше!.. Хапайте! Все! Все! Но только… — Самсут изо всей силы ударила по столу, и крошечная сиреневая лампочка, подпрыгнув, полетела на пол с жалобным звоном. На них уже смотрели с интересом. — Только не смейте мне даже на глаза показываться, папочка новоявленный!..
Спотыкаясь и задевая посетителей, Самсут рванулась к выходу. Встревоженная Беттина вылезла из-под ворота футболки и тоненько запищала, тычась усами в шею Самсут.
— Бедные мы с тобой, бедные, — всхлипнула та. — Никому мы не нужны! Ни в Париже, ни в Питере!
Остановив первую попавшуюся машину, Самсут поехала к Габриэль с решением сегодня же ночью исчезнуть из Парижа, никому не сказав ни слова. Все! Хватит с нее приключений! А уж в Питере никто не станет ее доставать со всякими наследствами и с продажной любовью!..
Бросив на столик какие-то деньги, Габузов выбрался из «Юркого кролика» и поплелся, сам не зная куда. Каким-то неведомым образом он спустился с Монмартра и, миновав Гранд-Опера и площадь Согласия, оказался на другом берегу Сены, проходя через которую ему не раз являлась удобная мысль спрыгнуть вниз — дабы разом со всем покончить. Там он прошел весь бульвар Сан-Мишель, углубился в Люксембургский сад и упал на скамью.