Страница 17 из 69
Павелку поволокли в сторону вокзала. Там его затащили в помещение гестапо и бросили на длинную дощатую скамью. Офицер направился к телефону, а тот эсэсовец, который требовал открыть чемодан, встал в трех шагах от скамьи, держа автомат наизготовку.
Франтишек откинулся к стене и решил посмотреть на свою рану. Удар был настолько сильным, что ствол автомата не только прорвал куртку, но и распорол кожу на боку, сразу под реберной клеткой. Павлека провел рукой по ране и посмотрел на ладонь — она была вся в крови. Тогда, делая вид, что вытирает ладонь о брюки, он осторожно из часового кармана брюк достал ампулу с ядом. Потом поднес руку к лицу, словно хотел посмотреть, хорошо ли ее вытер, и в тот момент, когда рука была у него перед глазами, он быстрым движением отправил ампулу в рот.
Попыток гестаповцев спасти его он уже не чувствовал.
Прага, 28 октября 1941 года
Абендшен стоял в кабинете Франка по стойке смирно, хотя это ему и не совсем удавалось: его манеры, как он ни старался, всегда оставались немного гражданскими.
— Гейдрих при каждой встрече спрашивает меня о результатах работы с Тюммелем, — раздраженно говорил Франк. — Нам нужен какой-то результат. Лучше положительный. Каковы ваши успехи?
— Пока, можно сказать, топчемся на месте, герр группенфюрер, — посетовал Абендшен, — Позавчера патруль задержал английского радиста. Теперь у нас есть шифровальный блокнот: с его помощью криптографы уже пробуют расшифровать предыдущие радиограммы. Есть надежда, что это им хотя бы частично удастся. Полагаю, что радист шел к Моравеку, то есть тот опять остался без связи.
— А что говорит сам радист? — полюбопытствовал Франк.
— К сожалению, радист успел принять яд, — хмуро признался Абендшен, — Его даже не успели предварительно допросить в вокзальном участке.
— Раззявы, — выругался группенфюрер. — Пора бы привыкать к тому, что мы все чаще будем сталкиваться с профессионалами, а не с евреями-учителями, играющими в шпионов.
— Судя по действиям радиста, — возразил Абендшен, — его тоже трудно назвать профессионалом. Другое дело, что и патруль допустил некоторые ошибки.
— Я выясню, кто в этом виноват, и накажу этих разгильдяев, — пообещал Франк.
— Извините, группенфюрер, — покачал головой Абендшен, — я согласен, что им надо указать на ошибки, но надо все же как-то и поощрить. Ведь они проявили достаточную бдительность. Выловить из толпы человека, не имея ни описания, ни каких-либо примет не так-то просто. У ребят есть чутье, и это очень хорошо. Это заслуживает внимания. Другое дело, что они, посчитав, что раненный при попытке к бегству радист сломлен, расслабились. Думаю, второй раз их на этом не проведешь.
— Вот и надо, чтобы первый раз запомнился на всю жизнь, — уже не так сердито проворчал Франк.
— Я проверил работу патрулей, — пояснил свою позицию Абендшен. — Этот парень, по крайней мере, один раз прошел проверку документов. Вот тот патруль заслуживает строгого наказания. Правда, определить, кто именно проверял у него документы, будет довольно трудно. Вам, конечно, видней, но я бы выпустил приказ, в котором бы отметил патруль, задержавший радиста, и указал на необходимость быть более внимательными остальным. В этом случае пользы было бы больше.
— Ладно, я подумаю об этом, — пообещал Франк. — А ты нажми на своего Тюммеля, нажми посильнее, расколи его.
— Нажимом мы ничего не добьемся, — покачал головой гауптштурмфюрер. — Тюммель старый разведчик. Он прекрасно знает, как проводится допрос. С ним нельзя использовать стандартные приемы. Я в этом убедился на собственном опыте. В этих случаях он сразу же чувствует, чего от него добиваются, и начинает подыгрывать. Но я найду к нему ключик. Обязательно найду. Я ни на минуту не сомневаюсь, что именно он и является этим агентом. Я просто поражаюсь пронырливости этого парня: он вхож к нам, свой человек в СД, у него уйма друзей в центральном аппарате армии.
— Значит, ищи нестандартный подход, — сказал Франк, — если мы с ним промахнулись, абвер нам этого не простит.
Инонница, ночь с 3 на 4 ноября 1941 года
Обершутце Курт Фогель подбросил еще несколько сухих веток в большую кучу хвороста и оценил общий объем. Решив, что этого будет вполне достаточно, он собрал в охапку всю кучу и медленно пошел к дороге. Идти в темноте по роще было трудно, пару раз он чуть было не упал, споткнувшись о торчащие из земли корни. Наконец, он форсировал глубокий придорожный кювет и вылез на твердую почву. До машины было не более тридцати метров.
Фогель подошел к задней дверце фургона и крикнул:
— Кто еще не окончательно замерз, откройте дверь, сейчас будем согреваться.
Дверцу открыл роттенфюрер Вернер.
— Тебя только за смертью посылать, — проворчал он.
— Попробовал бы сам в темноте побродить по лесу, — огрызнулся Фогель.
В фургоне было не так уж и холодно и, если не снимать шинель, то вполне можно было сидеть. Однако всем хотелось комфорта, но никому не хотелось бродить по лесу. Фогель бросил свою охапку сразу же у входа, а Вернер присел у маленькой сваренной из толстых листов железа печки. Кроме них в машине находился еще напарник Фогеля Фриц, который в данный момент нес дежурство на радиостанции. Он сидел в наушниках перед большой панелью и крутил ручки. Старший машины унтерштурмфюрер Хольцман сидел, развалившись в кресле, и курил. Шофер машины Карл предпочитал оставаться в кабине: он считал, что там теплее, просторнее и спокойней.
— Проклятая зима, — ворчал Вернер, ломая сучья и запихивая их в топку, — то ли дело лето. А тут еще такие морозы.
— Разве это морозы? — усмехнулся Хольцман. — Представь себе, что ты в России, под Москвой, я читал в газетах, что там жуткие морозы. Кажется, ниже двадцати.
— Меня туда никакими коврижками не заманишь, — покачал головой Вернер.
— Пошлют, и поедешь, куда ты денешься, — пожал плечами Хольцман.
— Работает радист, — прервал их диалог Фриц.
Вернер бросил свое занятие и метнулся к своему рабочему месту — брать пеленг было его задачей. Он натянул наушники, попутно выяснив у Фрица, на какой частоте работает радист. Покрутив ручки, он щелкнул переключателями рации, связывающей их со второй машиной.
— Я — Вольф один. Я — Вольф один. Частота три-один-ноль. Пеленг два-девять-три. Точка А-4. Перехожу в точку Б-2. Пошел на Б-2, — крикнул он уже в переговорную трубу, соединяющую фургон с кабиной водителя.
В динамике рации зашипело, потом послышался ровный голос:
— Я — Вольф два. Я — Вольф два. Мой пеленг ноль-четыре-шесть. Точка Ц-1. Перехожу в точку Б-4.
Хольцман быстро натянул резинки на большой карте.
— Совсем рядом, — сказал он, — где-то в крайних домах. Надо вызывать штурмовую группу.
Он надел наушники, пощелкал тумблерами и взял в руки микрофон.
— Я — Вольф один. Я — Вольф один. Абордажу выйти в точку Б-3.
— Точка Б-2, — раздалось из переговорной трубы.
— Я — Вольф один. Я — Вольф один, — сразу же начал передачу Вернер, — частота прежняя. Пеленг два-ноль-два. Точка Б-2. Сигнал слишком сильный. Жду вашего пеленга.
Динамик тут же щелкнул, и оттуда раздалось:
— Я — Вольф два. Я — Вольф два. Пеленг один-четыре-три. Точка Б-4. Сигнал сильный. Жду указаний.
— Второй дом слева от дороги, — объявил Хольцман, — Направляю штурмовую группу, — он снова взял микрофон, — Абардаж, я — Вольф один. Дом номер четыре по Пражскому шоссе. Радист еще работает.
Он снял наушники, открыл дверь фургона, выскочил на дорогу и закурил. Машина стояла метрах в двухстах от деревни. Была уже половина двенадцатого, и почти ни в одном доме не было света. Во втором доме он тоже не сумел отсюда разглядеть свет.
Он успел всего лишь раза три затянуться, как увидел, что к дому на большой скорости подлетел крытый грузовик. Хольцман выбросил недокуренную сигарету, запрыгнул в машину и крикнул:
— Ко второму дому.