Страница 99 из 122
Многие фантасты-утописты, даже самые лояльные, в 1930-е годы разделили судьбу Чаянова.
Утопия Александра Чаянова — одна из немногих (если не единственная) попыток в ранней советской фантастике детально изобразить социальное и экономическое устройство общества и уж точно «Путешествие…» — последнее произведение, посвященное не абстрактному всепланетному коммунистическому обществу, а обустройству России[10].
С этого момента тематические границы нашего обзора неизбежно размываются, и мы вынуждены говорить об утопиях вообще. В советской литературе о будущем «русское поле» растворилось или, точнее, раздвинулось. Для утопистов советской эпохи казалось немыслимым построение идеального общества в рамках одной страны. Расползание «Новой русской идеи» по планете представлялось процессом закономерным и неизбежным. Россия если и фигурировала в произведениях, то исключительно в качестве географической точки.
Голубые Города
«…мы построим на местах, где по всей земле наши братишки догнивают, — построим роскошные города, могучие фабрики, посадим пышные сады… Для себя теперь строим… А для себя — великолепно, по-грандиозному…»
Понять, осмыслить, художественно воплотить глобальные социальные сдвиги, потрясшие Россию, ухватить и пропустить через себя настроения противоречивой эпохи — задача, посильная только Большому Художнику. Будем объективны: на 80 процентов цех молодой советской фантастики составляли литературные дилетанты. Искренне желавшие утвердить знамя НФ в литературе, иногда способные, добротные литераторы, но — не Художники. Произведения, поднявшиеся до уровня осмысления современности, — большая редкость в советской НФ 20-х годов. С романами о будущем ситуация была еще плачевнее.
И все-таки было несколько произведений утопического жанра, так или иначе отразивших романтико-трагедийное ощущение эпохи.
В 1922 году в Канске мизерным тиражом была издана за счет средств автора повесть Вивиана Итина «Страна Гонгури». Возможно, эта одна из первых советских утопий так и затерялась бы во времени, если бы ее не заметил А. М. Горький, с подачи которого в 1927 году в несколько переработанном и дополненном варианте повесть была переиздана в 1927 году в Госиздате под названием «Открытие Риэля».
Произведение построено на двух сюжетных планах — реальном и вымышленном. Молодой красноармеец Гелий, Оказавшись в плену белочехов, ожидает расстрела. Его сосед по камере — старый доктор, сочувствующий большевикам, погружает юношу в гипнотический сон, в котором Гелий осознает себя другой личностью — гениальным ученым будущего Риэлеме. Итин талантливо и вдохновенно рисует картину гармоничного, счастливого будущего, когда из словаря вычеркнуто слово «война», люди увлечены духовным самосовершенствованием, самозабвенно отдаются не только постижению наук и искусств, но и любви. Так бы и осталась утопия всего лишь еще одной красивой сказочкой, если бы автор вдруг не ввел в повествование трагическую ноту. Ученый Риэль открыл вещество онтэ, позволившее людям покорить тяготение, изобрел аппарат, при помощи которого можно заглядывать в различные эпохи. Он обласкан обществом, любим самой красивой девушкой планеты — Гонгури. Но беспокойному ученому все мало. Он стремится проникнуть в самые сокровенные тайны Мироздания, достичь полного совершенства, но осознав, что это ему не по силам, кончает жизнь самоубийством.
Такой неожиданный поворот сюжета, резко конфликтующий с жизнеутверждающим пафосом предыдущих сцен, резко выталкивает «Страну Гонгури» из строя бесконфликтных коммунистических утопий и одновременно выстраивает мостик между красивой мечтой и «недостроенной» реальностью. Ведь и «реальный» юноша Гелий в конечном счете погибает. Связь между вымыслом и жизнью грубо разрушается — путь к счастью не бывает легким.
В 1938 году поэт и утопист Вивиан Итин был арестован по обвинению в шпионаже и расстрелян в Новосибирске.
Еще выше трагедийная нота звучит в небольшой повести А. Н. Толстого «Голубые города» (1925). Толстой тоже совмещает реалистический и фантастический планы повествования, момент перехода почти незаметен. Главный герой — юный красноармеец и талантливый архитектор, в сыпном бреду видит свою мечту — голубые города счастливого будущего: «Растениями и цветами были покрыты уступчатые, с зеркальными окнами, террасы домов. Ни труб, ни проволок над крышами, ни трамвайных столбов, ни афишных будок, ни экипажей на широких улицах, покрытых поверх мостовой плотным сизым газоном. Вся нервная система города перенесена под землю. Дурной воздух из домов уносился вентиляторами в подземные камеры-очистители… В городе стояли только театры, цирки, залы зимнего спорта, обиходные магазины и клубы — огромные здания под стеклянными куполами». Преобразились не только города, но и вся планета: исчезли границы, там, где когда-то были мерзлые тундры и непроходимые болота, — «на тысячи верст шумели хлебные поля». Но красивая мечта сталкивается с суровой действительностью. Для Буженинова, мечтателя и идеалиста, изломанного революцией и гражданской войной, идея построения голубого города будущего становится навязчивой, смыслом всей жизни, манией. И он поджигает вполне реальный город, несовместимый с его мечтой: «План голубого города я должен был утвердить на пожарище — поставить точку…». Толстой обрывает повествование неожиданно и жестко: «Буженинов Василий Алексеевич предстанет перед народным судом».
«Голубые города» — вероятно, самая возвышенная и трагическая утопия 20-х годов. Она надолго стала символом недостижимости красивого будущего, утонувшего в серости, обыденности настоящего.
В бреду видит будущее и умирающий поэт из рассказа Николая Асеева «Завтра» (1925). Он пытается представить себе грандиозные картины мира, в котором мог бы жить и выздороветь. Люди овладели энергией, перемещают по воздуху целые города, заменяют изнашиваемые органы.
Вообще в утопиях 20-х годов картины будущего часто возникают в воображении смертельно больных героев. Что ж, символика здесь легко прочитывается: больной, умирающий организм — современное общество, которое остро нуждается в позитивном обновлении.
В чудесной, возвышенной НФ повести Андрея Платонова «Эфирный тракт», написанной в 1926–1927 гг., но впервые опубликованной только в 1967 году, будущее тоже тесно соприкасается с настоящим. Казалось бы, человечество достигло небывалых высот в науке, ликвидированы границы и политические конфликты. Но почему тогда в этом «прекрасном и яростном» мире существует газета с названием «Беднота»?! Значит, не все так благополучно в этом светлом будущем?
Когда спящий проснется
Машина, техника связаны для нас с сознанием движения в социализм. Машина — условный рефлекс, который возбуждает образы борьбы, достижений, желаемого будущего.
В подавляющем же большинстве утопии 1920-х годов изображали либо процесс, либо конечный результат интеграции мирового сообщества во Всемирную Коммуну под началом Советской России. Правда, особое внимание уделялось не столько социальным процессам в обществе будущего, сколько успехам на научном фронте.
Молодая Республика делала ставку прежде всего на развитие промышленности. Поэтому неудивительно, что многие фантасты не призывали природу в союзники, а соперничали с нею. И позиция «Человек — хозяин природы» типична не только для НФ 20-х, но и для всей советской фантастики.
Творимая в эпоху повсеместной электрификации и всеобщей увлеченности научными знаниями, утопическая Россия виделась авторам в первую очередь как высокотехнологическое государство, где именно наука цементирует общество, от нее зависит все — и социальный уровень жизни, и духовный. Особой любовью среди утопистов пользовалось градостроительство.
Одно из самых характерных, типических произведений той поры — роман Якова Окунева «Грядущий мир. 1923–2123» (1923). Земля XXII века — Всемирная Коммуна, всю планету покрывает Мировой Город: «Земли, голой земли так мало, ее почти нет нигде на земном шаре. Улицы, скверы, площади, опять улицы — бескрайний всемирный город…» В этом урбанистическом обществе все до предела унифицировано, даже люди ходят в одинаковых униформах, и мужчины и женщины на одно лицо — волосяной покров здесь не приветствуется. «Каждый гражданин Мирового Города живет так, как хочет. Но каждый хочет того, что хотят все…» Не хотелось бы дожить до такого будущего, но авторам прошлого такая модель казалась идеальной[11].
10
Правда, можно еще вспомнить опубликованный за рубежом роман опального генерала и талантливого писателя П. Н. Краснова «За чертополохом» (1922), посвященный реставрации российского общества. Действие романа развивается в 1960-е годы. Отгородившаяся от остального мира гигантским чертополохом Россия возродила династию Романовых и вернулась на пути праведные, поставив во главу принципы «самодержавия, православия, народности». Но это произведение, являющее собой любопытный образец эмигрантской литературы, конечно же, нельзя рассматривать в рамках советских утопий.
11
Может, такое наблюдение покажется крамольным, но идеал будущего советских фантастов удивительным образом согласуется с идеями масонов, которые также мечтали о создании некоего Мирового правительства. В одной из статей, опубликованных в масонском журнале «Двуглавый Орел» за 1929 г., ставились вполне конкретные задачи: «Подготовить Соединенные Штаты Европы, создать сверхнациональную власть, задачей коей будет разрешение конфликтов между нациями». На съезде «Смешанного Масонства» в 1927 г. эти задачи еще более конкретизированы: «Необходимо всюду и при каждом удобном случае речами, писаниями и делом внушать дух мира, благоприятный для создания Соединенных Штатов Европы, этого первого шага к Соединенным Штатам Мира». Вероятно, логично ввести в качестве синонима «коммунистической утопии» понятие «масонская утопия». Во всяком случае, это будет забавно.