Страница 12 из 26
Воодушевленный Высоцкий принялся рассказывать кавказские опять-таки анекдоты. Почти стерильные, в смысле приличия. Но исполнителю потом было не до смеха...
«Володе поставили тройку по поведению в четверти, — завершал грустную историю Кохановский. — После этого мы поняли, что медаль Володе не дадут, мне тоже не нужно, и поэтому стали немножко по-другому учиться».
Все эти вечера — полная туфта, постановил Акимыч, пусть на них идут те, кому делать больше нечего. Тут и голосовать не нужно было, все были согласны. «Хотя они устраивались для нас, но мы считали себя выше этого. Мы предпочитали многое другое», — загадочно говорил дворовый приятель Аркан Свидерский. Но это так, дворовый аристократизм.
Были, в конце концов, танцы, как учебный полигон брачных игр. Тогда в ходу была дежурная острота: что такое танцы? — трение двух полов о третий. В школах лишь на совместных вечерах жертвы раздельного обучения на час-другой (под бдительным педагогическим контролем) оказывались в менее противоестественных отношениях друг к другу. Но исключительно падеграс, падекатр, падеспань, польку. Только, боже упаси, не фокстрот или танго! Вальс — и тот вызывал сомнения. А девчонкам так хотелось хоть немного «пофокстрировать» или «потангировать», только вот кавалеры-скромники упрямо подпирали плечами стены зала.
Более вольными были танцы во дворе, когда теплыми летними вечерами распахивалось настежь чье-то окно на первом этаже, на подоконник выставлялся патефон, а еще лучше — радиола! — и начиналось! Сначала парни с парнями, девочки с девочками, потом уже смелели. Вот только пыль клубами, ужас!..
Местом «выхода в люди» был сад «Эрмитаж». Это была их вотчина, второй дом родной. Лучшее место для беседы, встреч с друзьями, лучшее место для свиданий. Путей проникновения в оазис светской жизни было множество. Только не через забор, к тому же он был высок. В сад пускали бесплатно тех, кто шел в кино или на концерт. Они встречали знакомую пару с билетами, двое проходили. Потом эти два билета передавались через решетку, шли следующие. И так далее.
Были особые, «высоцкие» способы: проходя мимо контролеров, Володя напускал на лицо маску идиота и громко здоровался со стражами порядка: «Датуйте!» — при этом дурацки хихикая и странно перебирая пальцами. Контролер с жалостью думал: «Ну, убогий, больной... Черт с ним, пусть идет себе...»
Они знали там каждую скамейку, каждый куст, знали, где что происходит, знали людей, которые постоянно туда приходили, с некоторыми даже раскланивались. Здесь, на летней площадке Театра эстрады, выступали все тогдашние знаменитости: Утесов, Шуль- женко, Эдди Рознер, Смирнов-Сокольский, Гаркави, Райкин, Миров и Новицкий... На их концерты они ходили по нескольку раз. Там же проходили первые гастроли зарубежных коллективов — от польского «Голубого джаза» до космического чуда — перуанки Имы Сумак с голосиной аж на четыре октавы. Толпа на нее ломилась со страшной силой, билетов не было. Но Володя дал слово: «Мы сегодня все смотрим Иму Сумак». — «Каким образом?» — «Это мое дело. Только не смейтесь, стойте железно».
В своем пиджачке-букле, при галстуке, он подошел в переводчику и сказал: «Я хочу с ней поговорить». Каким-то образом уговорил. Има Сумак вышла. Он начал с ней говорить, объясняться на каком-то наборе слов, очень похожих на английские. А произношение, имитация интонаций у него были блестящие, от природы. Певица внимательно слушала-слушала, потом чуть не заплакала и говорит переводчику; «Я ничего не понимаю, я не улавливаю смысла, может, я диалекта этого не знаю? Что он говорит?» Переводчик уже с ненавистью смотрит на юнца: «Тебя спрашивают: что тебе надо?» А нахал отвечает: «Мы с друзьями хотим послушать концерт Имы Сумак». Им тут же вынесли контрамарки, но предупредили: «Больше не появляйтесь!»
Бывали и на интересных выставках, как правило, представляясь: «Мы из кружка «Хотим все знать».
«До десятого класса никто из нашей компании водки в рот не брал, — утверждал Свидерский. — На праздники, может, и приносили бутылку сухого вина или хорошего «массандровского» портвейна...»
— Зато потом во всех ларьках у нас был кредит, — гордился Володя Малюкин, — нас все знали, нам верили. Вот если мы приходили и хотели, скажем, выпить воды или даже вина — «мальчики, пожалуйста...» А назавтра или через день мы приносили деньги. В «Эрмитаже» водка была по 95 копеек 100 грамм, а билет за вход — рубль. Пролез просто так, считай, еще на сто граммов сэкономил...
А рядом с «Эрмитажем» было кафе с тентами — они вечно полоскались, оторванные ветром. Ребята окрестили заведение «Рваные паруса».
Со временем дружеские встречи случались все реже и реже, ребята постепенно отдалились друг от друга. Высоцкий пытался разобраться в причинах охлаждения. А охлаждения, собственно говоря, никакого не было, с окончанием школы естественным образом завершался определенный и неизбежный жизненный этап. И в этом не было ничего необычного. Так было, есть и будет так.
Каждый уже всматривался в свой завтрашний день. Кто видел его ясно, кто в тумане. Это сегодня, после смерти Высоцкого, обнаружилось такое количество соседей по парте, что эта скамья была, надо полагать, километра в два длиной.
— ...Ох, Вовка, быть тебе актером, — как-то вечером сказала мама Толи Утевского, нахохотавшись однажды вечером над его очередными домашними «показами». Святая женщина, и легкая ее рука! Она знала, что говорила, ведь в молодости все же несколько сезонов отслужила в театре и подавала, говорят, надежды.
Он любил бывать у своих соседей Утевских, которые жили тут же, на Большом Каретном. Инстинктивно тянулся к Анатолию. А тот охотно, без притворства разыгрывал перед девушками роль старшего брата беспокойного подростка, за которым глаз да глаз нужен, потому время встречи с вами, моя милая Ниночка (Светочка, Галочка, Валюша и пр.), у меня лимитировано. Простите, у меня для вас не больше часа. Пойдемте же скорее!.. Прошу!
Уже вечером Володя показывал эту мизансцену в «живых картинках» перед взрослыми зрителями, и всем было весело. Иногда, под настроение, читал басни, порой серьезные стихи. В те годы с Угевским-младшим приятельствовал Саша Сабинин, молодой человек без определенных занятий, но подававший сценические надежды. И Толян как-то попросил его:
— Сань, ты ведь, насколько я знаю, какую-то театральную студию посещаешь... А у меня тут сосед по подъезду, Вовка Высоцкий, ты его видел, по-моему, парень интересный. Здорово басни читает, анекдоты травит, стихи декламирует... Может, послушаешь как-ни- будь?..
— Ну, а почему бы нет? — Сабинину просьба приятеля, само собой, польстила — ему предлагали послушать, оценить, высказать мнение. Хотя он сам пока ходил в учениках. — Давай, Толян, хоть сейчас, пока время терпит. Зови пацана, если он дома.
Анатолий тут же сбегал к Высоцким, позвал Вовку: только не тушуйся.
Сабинин позже рассказывал: «Увидел парнишку с хриплым голосом... Вовка... сразу мне понравился, потому что был очень веселый и одновременно застенчивый. Он был моложе нас, лет пятнадцати, но страшно тянулся к старшим. Стал читать мне всякие басни — «Слон-живописец», «Волк на псарне». Читал Крылова «Кот и повар» смешно и интересно... И сразу было видно, что передо мной одаренный человек А так как у него был идеальный слух, он еще умел всякие диалекты, нюансы передавать».
В то время Сабинин посещал драмкружок в Доме учителя на улице Горького, который вел Владимир Николаевич Богомолов, молодой мхатовский артист, будущий профессор Школы-студии МХАТ. Сабинин пришел к мастеру и сказал: есть парнишка такой, Вова Высоцкий. Тот согласился: приводи...
На Богомолова новичок произвел хорошее впечатление — юный, обаятельный. «Почти сразу стало ясно, что это еще и необычайно искренний и жизнерадостный человек, — вспоминал Владимир Николаевич своего ученика. — Он любил смеяться и смешить других — последнее ему нравилось особенно, и поэтому он хохотал, кажется, громче и заразительнее тех, кого смешил.