Час ночи

Софья Георгиевна стала его верной помощницей. Сама она, при всей своей жадности, вскоре отошла от собственного «дела», передав Зою Васильевну со всей её парфюмерией мужу. Слишком большое впечатление произвёл на неё арест одной из продавщиц того магазина и некоторых её постоянных клиенток. И хотя Владимир Сергеевич только посмеивался над этой новостью, сама Софья Георгиевна решила, что риск здесь всё же слишком велик и лучше она будет помогать Вове — тогда при провале, в крайнем случае, арестуют его, а ей ничего грозить не будет. Этими предательскими соображениями она, естественно, с мужем не поделилась, да тот и не допытывался, резонно рассудив, что при его доходах жене следует лишь умело тратить, а также обращать деньги в более надёжные ценности, что тоже было делом далеко не простым и даже небезопасным. При всём том Софья Георгиевна всегда была в курсе его текущих дел и операций.

Что касается Зои Васильевны, то с ней Софья Георгиевна продолжала поддерживать самые близкие отношения, время от времени властно подавляя её попытки бунта.

Одинокая Зоя Васильевна, весело и беззаботно пропорхав молодость, вдруг обнаружила, что о замужестве думать уже поздно и никакие самые лучшие французские мази и другая косметика не в состоянии скрыть тяжёлых отвислых складок на шее и щеках, предательской желтизны иссушенной кожи и потускневших глаз с синеватыми мешочками под ними. Начали редеть и волосы — роскошные, с каким-то особым отливом, каштановые кудри, предмет особой гордости Зои Васильевны и тайной зависти самой Софьи Георгиевны, ибо даже её золотистая корона меркла перед причёской подруги. Когда Зоя Васильевна заметила, что её чудесные волосы потеряли свой блеск и стали предательски редеть, она поняла, что всё в области чувств для неё окончено, и тогда самозабвенно отдалась другой страсти — коммерции, про себя мотивируя это тем, что ей не от кого ждать помощи, когда придёт старость, и надо создавать какой-то резерв. Эта идея постепенно превратилась у неё в манию. Она стала себе отказывать сначала в различных радостях и излишествах, а потом и в необходимом, скаредно высчитывая каждую копейку. Если, к примеру, она утром шла к Софье Георгиевне, то дома не позволяла себе выпить и стакана чая. Бельё и верхние вещи, самые дешёвые, она донашивала до такой ветхости, чиня, штопая и латая, что даже на тряпки употреблять их становилось невозможно: они расползались в руках.

Зато в пропотевшем, свалявшемся матраце накапливались мешочки — крепкие мешочки с «камушками», золотыми монетами, колечками и даже чудом попавшими к ней долларами. Мешочки скрывались в старом матраце навсегда и с этого момента ни разу не вынимались. Счёт своим богатствам Зоя Васильевна вела только в уме, не осмеливаясь довериться бумаге, при этом часто путалась, сбивалась, мучительно сомневалась в итогах, но достать мешочки и пересчитать их содержимое не решалась. Ей всё время казалось, что кто-то только и ждёт этого момента, чтобы напасть и ограбить её. Нет-нет, она всё это достанет, если появится он, о котором она, вопреки всем доводам рассудка, всё же не переставала думать по ночам. Глупенький, он даже не знает, что его ждёт у неё, какая счастливая, какая безмятежная жизнь, ведь она же ему всё отдаст, всё оставит. Да, он ничего не знает! И она беспокойно, в каком-то непонятном томлении ворочалась в своей неудобной постели и подолгу не могла уснуть. А днём она с жадной, нетерпеливой насторожённостью приглядывалась к каждому мужчине, с которым сводил её случай.

Впрочем, все эти переживания не мешали ей в главном — в её коммерческих делах. От мысли, что она может что-то потерять, что-то недополучить, у неё начиналось сердцебиение и нервно подёргивалось веко.

Вот то же началось и сейчас, когда она услышала последние слова Софьи Георгиевны. Ну конечно! Опять они подсовывают ей эту дешёвку, эту ерунду, от которой отворачиваются даже самые непритязательные из её клиенток. Ну а модные, современные дамы уже и не надеются, что она принесёт им или их мужьям что-нибудь стоящее. Конечно, эта парочка думает, что с ней, с Зоей Васильевной, за которую некому заступиться, можно обращаться как угодно. Но у неё ещё есть зубы, и она может больно укусить. Пусть не рассчитывают, что она вечно будет подбирать то, что не годится другим.

— Да, ты меня знаешь, Соня, — с угрозой повторила она.

— Ах, душечка, ну вечно ты дико драматизируешь всё, — проворковала Софья Георгиевна со сладкой улыбкой. — Вова в безвыходном положении, пойми ты, ради бога!

— А вы поймите, что я из-за вас теряю клиентуру. А заводить новую, как ты знаешь, — это жуткий риск.

— Но ты же получаешь не только от Вовы. У тебя ведь идёт и прелестный импорт. Так что можно маневрировать.

— Попробуй. Это маневрирование стоит жутких нервов. Вот, например, вчера. Показывала в одном доме туфли. Решила подкормить, подогреть интерес. Обычно приношу туда ерунду. А на этот раз вот решилась. Пришли, конечно, соседки. Туфли, скажу тебе, прелесть! Англия, Италия. Все мерят, глазки горят. Вдруг звонок. Грубый мужской голос: «Кто у вас?» Это середина дня. Муж на работе. Я обмерла. Обе соседки вмиг улетучились. Эти курочки думают, что если что случится, то они в стороне. А я бы их всё равно притянула. К счастью, приятель дамы пришёл. Представляешь? Купили всё, даже сумку, в которой всё лежало. Заодно пошёл и вульгарнейший эластик. Но ты только подумай, что я пережила! Кошмар!

Зоя Васильевна увлеклась, на дряблых пергаментных щеках проступил румянец, а в голосе звучали горделивые нотки. Вот, мол, какая я отважная и находчивая, и вот какая у меня работа — не всякая выдержит!

— Ну вот видишь! Пошёл и эластик, — весело заметила Софья Георгиевна. — А ты всё плачешь.

— Ай, брось! Ты же прекрасно знаешь, что это был не наш эластик. И потом если бы не тот приятель… Он покупал ей всё подряд. Боже, какая любовь! Нам такая и не снится! — И уже совсем другим тоном, без всякого перехода, Зоя Васильевна жёстко объявила: — Я знаю, что недавно получил Владимир Сергеевич. Знаю. Вот это мне и надо. Понятно? Я давно уже своим это обещала. Учти, дамам — соболь и норка, мужчинам — ондатра, пыжик, бобёр.

— Всё это безумный дефицит, — осторожно заметила Софья Георгиевна. — И всё, насколько я знаю, дико подорожало, ты учти.

— Набиваете цену? Старая вас уже не устраивает?

— Если платят больше, то надо брать больше. Это же так естественно, дорогая!

— Да? А раздевать лучшую подругу — это тоже естественно? Разорять её — это тоже естественно?!

— Не кричи! — вспыхнула Софья Георгиевна. — Никто тебя не разоряет. У тебя, слава богу, капитал…

— Не считай мой капитал!.. Не суй нос!.. Я тебе его откушу когда-нибудь, увидишь!.. — Зоя Васильевна не на шутку обозлилась, и остервенелый крик её раздавался уже на всю квартиру. — Свои считай!.. Свои!.. Их у тебя больше! Дачи строите! На чьи шиши?! На мои, может быть?!

— А ты как смеешь меня упрекать? — тоже повысила голос Софья Георгиевна. — Я тебя в люди вывела! Ты из моих рук зарабатывать начала! Нищая, нищая потаскуха — вот ты кем была!

— Ах, это я такой была? А ты? Да если я начну считать твоих мужиков, от слесаря, водопроводчика до…

— А-а!.. — истерично закричала Софья Георгиевна. — Дрянь!.. Мерзавка!.. А если я начну…

Вероятно, они ещё много наговорили бы друг другу, а может быть, произошло бы и что-то похуже, но тут в передней неожиданно раздались мелодичные переливы звонка.

Подруги мгновенно умолкли и вопросительно, с тревогой переглянулись.

— Разве ты кого-нибудь ждёшь? — прерывисто дыша, спросила Зоя Васильевна.

— Абсолютно никого. И… и это не наш звонок. Это… Это абсолютно чужой… — пролепетала Софья Георгиевна, поправляя двумя руками причёску.

Ох как не любили они обе такие неожиданные звонки и визиты, как боялись их! Софье Георгиевне иногда даже казалось, что это укорачивает ей жизнь.

Она поднялась со стула и, стараясь успокоиться, — поплыла в переднюю. У двери она прислушалась и, ничего за ней не уловив, спросила: