Личный убийца

Олег Игоревич Приходько

ЛИЧНЫЙ УБИЙЦА

ГЛАВА 1

По популярности Старый Опер Каменев мог сравниться разве что с Филиппом Киркоровым. Из муровских окон то и дело слышалось: «Кого сучишь, мусор позорный?! Я честный вор, меня сам Каменев в восемьдесят втором брал!» И «законники» знали: если в распахнутые операми двери блатхаты дунуло перегаром и вместо сакраментального «Руки вверх!» раздавалась команда «Брысь, шуляги на катушках, снова шухер на бану!», то нужно медленно опустить ствол и прислониться к стенке, потому что Старый Опер что вологодский конвой: шутки понимает, но резких движений не любит.

В январе девяносто восьмого звезда Каменева закатилась, как пуговица под кровать. Закатывалась она и раньше, но не надолго, потому что Каменев без МУРа обходился, а МУР без Каменева — нет. МУР без Каменева был все равно что корова без вымени. Оттого старожилы предсказывали перемены в «верхах»: скоро папахи полетят: Старый Опер опять ушел.

В этом январе Каменев брал «пушеров» в Марьиной Роще. Сам он из всех наркотиков предпочитал водку «Русскую» и сигареты «Прима», а потребителей «колес» и «иглоукалывателей» называл «герококами» и за людей не считал.

«Я их выведу, как жирное пятно на светло-бежевых штанах, — обещал он на коллегии Министерства внутренних дел. — Все два миллиона московских «герококов», официально зарегистрированных, и столько же еще не рожденных!» — «И как же ты это сделаешь?» — интересовался министр. «Соответствующим отношением, — пояснял Каменев. — Для вас они — больные люди, которых надо лечить. И потому размножаются они в геометрической прогрессии — от двухсот до четырехсот процентов. А для меня эти особи — мразь и подонки, через них только СПИД и неприятности. Так что чикаться с ними и уговаривать не протыкать тухлые вены грязными иглами я не намерен — и без них забот хватает!» Каменеву одобрительно аплодировали, но санкции на поголовное истребление «герококов» не давали — не то опасались, что массовые репрессии в таких масштабах вызовут ассоциации с «красным террором», не то подсчитали экономическую выгоду России от оборота наркотиков.

Агентурной сети Каменева могло позавидовать ЦРУ, так что информацию о стрелке в Марьиной Роще он получил в ближайшем от МВД месте «спика» и решил продемонстрировать, как следует обращаться с этим контингентом. Прихватив с собой дюжину соратников в бронежилетах, обрушился на торговцев наркотиками, простите, как «Руслан» на Иркутск. Но информация оказалась неточной; кроме низовой категории «пушеров», торгующих зельем для того только, чтобы иметь возможность колоться самим, на стрелке оказались и «дилеры», и «оптовики», и даже один кент — импортер с охраной. Так что без стрельбы не обошлось: двоих оперы обездвижили, пятерых уложили мордами в снег; те, что посолиднее, стали разъезжаться, и Каменев, опытным глазом вычислив самую жирную добычу, устремился на своей оперативной «Волге» в погоню. Дело было в Рождество, и пальба выглядела не по-христиански, но «БМВ» отрывался, патрули куда-то испарились («В церковь они ушли, что ли?!» — рычал Каменев в ухо водителю), так что пришлось всадить в заднее правое колесо свинец, вследствие чего преследуемый автомобиль оказался на льду пруда обочь Ростокинского проспекта, проделал «двойной тулуп» и остановился. В итоге двухметрового роста полковник в одиночку уложил на лед троих вооруженных людей, успевших, впрочем, избавиться от кокаина.

«Курево-гарево, серево-жарево, порево-ширево, газ-баян и девочки-гармошечки, шиньон в форточку, босоножки — на месте» — так незлобиво приговаривал Старый Опер, скрепляя «герококовское» братство наручниками и проворно обыскивая их карманы. Когда через три минуты к месту задержания подоспели наряд ДПС и милиционеры из 25-го отделения, песенка архаровцев была спета.

«И так будет с каждым, кто пойдет против своего народа!» — обещал Старый Опер, принимая поздравления сослуживцев по случаю удачного Рождества. Но в этом он оказался не прав: время, прошедшее от Рождества до Крещения, показало, что далеко не с каждым.

Надо же было такому случиться, чтобы как раз 19 января, на Крещение, Каменев, выходя из сизо № 2 (в народе больше известного как Бутырская тюрьма), куда приезжал для беседы с подопечными совсем по другому делу, нос к носу столкнулся с человеком в длиннополом черном пальто и белом пуховом шарфе, гладко выбритым и пахнущим лосьоном «Элида Фаберже». Он тоже выходил из Бутырки, выходил навсегда, по случаю чего весь его благополучный облик излучал торжество: приветливо показав Каменеву золотую коронку, он сел в поджидавший автомобиль «Мазда-626» цвета пуштулимского мрамора и укатил. Тут только Каменев вспомнил, где они встречались раньше: ровно двенадцать дней назад он преследовал этого человека по улицам столицы, подвергая прохожих риску, уворачиваясь от пуль, а потом застегивал на его запястье «браслет»! Ровно двенадцать дней назад Каменев вынул из его кармана «бернаделли» с удлиненным магазином на восемь патронов, и никакой ошибки тут в принципе быть не могло. По совокупности преступных деяний светило паршивцу от пяти до десяти, так куда же он, собственно, смывался и на каком основании?..

— И на каком основании?! — рычал Каменев в кабинете своего начальника через сорок пять минут. — До каких пор я буду свой лоб под их пули подставлять, тем более что лоб у меня один, а пуль у них много?.. Я еще понимаю — из зала суда, но из Бутырки? Не допросив, не досидев, не докурив последней папиросы?!

Начальник был хорошим человеком, но на иерархической лестнице ему была отведена не самая верхняя ступенька. Терпеливо попыхивая вересковой трубкой, он дождался, когда в пятиминутном монологе полковника наступит пауза для забора воздуха, и сказал:

— Ты, Сан Саныч, свою работу сделал. Выношу тебе благодарность — погоди, я наперед знаю, что ты хочешь сказать, никакой трубочкой я ее сворачивать не буду, — а остальное, понимаешь, не в твоей компетенции. Этот Либерман оказался в машине случайно, на ствол у него есть разрешение, к наркобизнесу он касательства не имеет, что неопровержимо доказано следствием и одобрено прокуратурой.

— Все? — спросил Каменев.

— Все.

— Тогда послушай меня…

— А тебя я уже наслушался — во! — по самое «не хочу», Каменев! — повысил голос начальник. — Мне после твоих речей, понимаешь, кошмары снятся. Пусть тебя прокурор слушает!

«А не пойти ли мне домой к Леле, — подумал тогда Каменев, — и не поесть ли горячих беляшей под холодную водку?»

— Кто он такой? — спросил он у начальника неожиданно упавшим голосом.

Начальник выбил трубку о край пепельницы в виде черепа.

— Не пудри мне мозги, — прокомментировал он свои действия. — Ты прекрасно знаешь, кто он такой.

— Нет, не знаю! Но хочу знать, как мне себя с ним вести после того, как я сниму погоны и буду патрулировать улицы на добровольных началах. Кто?!

Начальник снял очки в роговой оправе, достал из футляра с монограммой замшевую салфетку.

— Он — Либерман, — ответил со значением.

— Если бы он был Иоанном Крестителем, я бы еще понял, по какому случаю его отпустили, — сказал Каменев, но не ушел, потому что еще не решил, писать заявление прямо здесь или подняться к себе в кабинет.

— Он сын того самого Либермана, который финансирует программу борьбы с организованной преступностью. Если ты положишь на одну чашу весов проделки сынка, а на другую — «Мерседесы», вертолеты, бронежилеты, оружие, видео-, радиоаппаратуру, оргтехнику и компьютеры в оперативных центрах и нашей академии и многое другое, что закупается на деньги его предприятий и банков, то даже с завязанными, как у Фемиды, глазами почувствуешь, что вторая чаша перевешивает первую. Ты, Сан Саныч, Старый Опер, то есть старший оперуполномоченный МУРа, а не участковый инспектор, думать должен!

Тогда Каменев подумал и решил, что заявление он напишет у себя, но не простое, а ультимативное: либо он уходит из МУРа к чертовой матери, либо Либерман-младший будет сидеть — долго, прочно, на хорошо привинченном к полу табурете.