Страница 82 из 83
О, что это был за кофе — крепкий, настоящий. Первый кофе за три года. Потом был первый за три года человеческий обед. Полковник принёс его на подносе: томатный суп, лангет с жареной картошкой и мороженое. Выходило это у него ловко, как у стюардессы высокой квалификации.
За обедом я впервые за много лет держал в руках вилку и нож. Я отметил для себя, что стоило мне взять нож в руки, как телохранителей охватило сверхъестественное напряжение. Не сводя глаз, следили они за моей рукой. «Чёрт побери, наверное, я разучился правильно пользоваться ножом?..» Но нет, дело было не в манерах — они просто боялись, что я вдруг решу покончить жизнь самоубийством! Когда мне понадобилось посетить туалет, в тесную кабину попытались втиснуться и оба телохранителя… М-да…
До Берлина оставалось километров сто, не больше. В салоне неожиданно появился один из членов экипажа и поспешно затянул шторки на окнах. Я успел заметить вдали звено истребителей, летевших параллельным курсом! На фюзеляжах были яркие красные звезды!
Свобода была уже совсем рядом.
Мы приземлились на авиабазе Гатов в английском секторе Западного Берлина. «Гориллы» нервничали всё больше и больше. Старший предупредил меня:
— Мы вооружены и имеем приказ стрелять, если вы попытаетесь бежать…
Оказывается, им было поручено не только предотвратить самоубийство, но и не допустить, чтобы я попробовал бежать накануне своего освобождения и возвращения домой. Бормоча что-то о том, что приказ есть приказ, старший телохранитель защёлкнул на моих руках наручники. В это время появился полковник. У «чиновной стюардессы» отвисла челюсть от изумления: он прислуживал заключённому! Служащие аэродрома также открыли рты, когда увидели, что из самолёта «для особо важных лиц» выходит штатский в наручниках. Подобного здесь не бывало.
По базе разнеслись слухи о странном событии.
У трапа меня и «горилл» ждала машина, хотя до гауптвахты было всего несколько сот метров. Возле самолёта толпились какие-то солдаты. И несколько типов в штатском.
Местные журналисты, немедленно оповещённые о происходящем (за соответствующее вознаграждение, конечно), мигом сообразили, в чём дело. Выезд Лонсдейла из тюрьмы в сопровождении полиции и прибытие загадочного «особо важного лица» в Гатов в наручниках могли означать только одно. Журналисты тут же бросились к месту, на котором два года назад советский разведчик полковник Абель был обменён на Пауэрса. Догадка была верна только наполовину. В Берлин, действительно, прилетел Лонсдейл. Но корреспонденты ошиблись насчёт места предстоящего обмена.
На гауптвахте базы не было ни души. Я шутил впоследствии, что, видимо, в связи с моим приездом была объявлена специальная амнистия. Меня поместили в одну из камер и разрешили, на этот раз одному, посетить туалет. Телохранители уже успели убедиться в том, что я не собираюсь бежать или убивать себя.
Из офицерской столовой принесли ужин, который мне показался даже более чем приличным. Пока я поглощал его, один из телохранителей находился в камере. Мне пришла в голову мысль заменить картонные ящики, в которых было упаковано моё нехитрое имущество, да сумки с молнией. Я сказал об этом «горилле». Через несколько минут тот вернулся и сообщил, что военная лавка базы уже закрыта.
— Неужели её нельзя открыть? — спросил я. — Сходите, пожалуйста, к офицеру безопасности базы и передайте мою просьбу. Заодно попросите прихватить какой-нибудь приличный транзисторный приёмник. Неизвестно, сколько дней я пробуду здесь.
Минут через двадцать появился подтянутый молодой человек с двумя чемоданами в руках. В лавке, сказал он, нет больших сумок, придётся купить чемоданы. Я согласился. В одном из чемоданов было три приёмника: я выбрал один и за всё расплатился.
Камера была набита моими книгами. Часть я ещё не прочитал. Я разыскал томик, в котором был помещён документальный рассказ о том, как происходил обмен полковника Абеля. Пролистал эти страницы.
Потом попробовал приёмник. Транзистор работал отлично. Музыка… Впервые за три года… Покрутив настройку, поймал Москву. «Последние известия». Чертовски приятно слышать родную речь! Тоже как музыка…
Разбудили меня в четыре часа утра. Телохранители были уже на ногах. Один из них предложил готовиться к отъезду.
— А как же завтрак? — спросил я.
— Неужели вы способны сейчас есть? — изумился старший телохранитель.
— Я голодал у вас больше трёх лет, — ответил я. — Дайте же мне поскорее подкрепиться…
Потом я брился, завтракал и слышал, как машины прогревали моторы и выезжали из гаража, расположенного рядом с гауптвахтой. В пять утра телохранители отвели меня к чёрному «мерседесу». Местный представитель английских спецслужб уже поджидал нас. Он уселся рядом с водителем. Как только выехали с территории авиабазы, я узнал, где мы находимся и куда едем. Занимался серый рассвет, было по-утреннему свежо и сыро. По ложбинкам стелилась дымка.
«Похоже на кино, — подумал я, — машина с контрразведчиками, сырой утренний туман… Эффектно…»
Ехали медленно, хотя на улицах никакого движения не было. Лишь одна машина то обгоняла нас, то останавливалась у обочины, пропуская вперёд. И всякий раз из неё выскакивал человек в белом плаще, который фотографировал «мерседес» и его пассажиров. Руководителю операции, сидевшему рядом с шофёром, явно не нравилась эта процедура; он прятал лицо от фотоаппарата. Он был настоящий конспиратор: не проронил ни слова, даже чтобы поздороваться, когда я и «гориллы» подошли к автомашине в Гатове. Возможно, он боялся, что я запомню его голос. Впрочем, и я тоже был недоволен нахальством неизвестного фотографа. Сперва я думал, что это сверхпронырливый фоторепортёр, пронюхавший, где будет происходить обмен. Но это мог быть и западногерманский полицейский шпик, который вёл демонстративное наблюдение за работой английских контрразведчиков.
Наконец мы выбрались на шоссе, ведущее в Гамбург. Водитель удивился, что на этой, обычно оживлённой трассе нет ни одной машины. Я невольно улыбнулся его наивности: было совершенно ясно, что на время операции по обмену движение приостановлено с обеих сторон. Вдали показался западноберлинский пограничный контрольный пункт. Рядом стояли несколько фоторепортёров. Это были «запасные», выставленные здесь на всякий случай. «Асы» пера и объектива дежурили в американском секторе — там, где полковника Абеля обменяли на Пауэрса. Вовремя заметив фотоаппараты, я успел отвернуться. Вот почему пресса в то утро не сумела получить моих снимков.
Миновали западноберлинский контрольный пропускной пункт, не останавливаясь, въехали в нейтральную зону. Было 5 часов 25 минут утра. Значит, обмен назначен на 5.30. «Мерседес» прибыл на пять минут раньше срока. Приходилось ждать. Дымка рассеивалась. После долгих лет я впервые слышал пение птиц.
Ровно за 30 секунд до назначенного времени на стороне Германской Демократической Республики поднялся шлагбаум. Оттуда выехала автомашина. Она резко развернулась и остановилась на левой половине шоссе мотором к шлагбауму.
Как я узнал позднее, с англичанами договорились считать середину шоссе условной границей. Там даже была проведена белая линия длиной в несколько метров. Из машины вышел человек. Я сразу узнал его — это был старый друг и коллега.
Он приблизился к «мерседесу» и улыбнулся.
Я тоже улыбнулся в ответ.
Мы не сказали друг другу ни слова.
Подозрительный тип с фотоаппаратом, несколько раз фотографировавший меня в пути, направился к автомашине с Винном. Он осмотрел Винна, всё ещё сидевшего внутри, и вернулся на английскую часть дороги. Субъект в белом макинтоше убедился: в машине действительно сидел Винн. Я понял, что ошибся и принял за фоторепортёра сотрудника английской разведки, ответственного за всю эту операцию.
Из «той» машины вышли четыре человека. Среди них был и Винн. Он выглядел испуганным и жалким, совершенно не похожим на его подретушированные фотографии, которые печатали газеты. Двое мужчин, стоявших по бокам, слегка поддерживали его. Казалось, отпусти они руки — и он рухнет прямо на шоссе. Увидев всё это, я забеспокоился.