Небо под потолком

Так что от аспирантуры он отказался, имея в виду работу для содержания семьи. И ребенка ему хотелось.

Тогда и получился первый скандал. Новобрачная устроила типичную семейную сцену, словно репетировала ее всю предыдущую жизнь. Ее совсем не устраивал задрипанный госслужащий. Нужен был молодой перспективный ученый. Пусть в материальном отношении на первых порах и проигрывающий служащему — ничего, можно потерпеть ради будущего.

Он в первый и последний раз проявил твердость и идти проситься обратно в аспирантуру категорически отказался.

Жена не оставила честолюбивых планов. И, поскольку полезными связями обзаводиться он не умел, сама их заводила. Самыми ощутимыми результатами ее протекционистской деятельности стали однокомнатная квартирка на Юго-Западе и должность начальника той самой конторы, куда он сейчас с тоской собирался. Дальнейшие дела застопорились, и продвижения по служебной лестнице никак не получалось. В последние год или два жена, похоже, со своей участью смирилась.

Тем более что с детьми так и не вышло. Была у супруги в молодости смутная история, после которой родить она уже не могла. Что-то глупое, связанное с первой любовью и неудачным абортом. Она долго лечилась, ездила в Москву и на воды но… В конце концов вопрос этот в семейных разговорах был закрыт, и к нему не возвращались даже в плане приемного ребенка. Чужой он и есть чужой. Раз Бог своего не дал, другого не надо.

Он уже докуривал вторую за сегодняшнее утро сигарету (первая — натощак), когда в коридоре прошаркали тапочки, затем зашумела сливаемая в туалете вода и дверь кухни открылась.

— Фу-у, надымил… — Мрачная супруга (она вообще, просыпаясь, всегда была не в духе) решительно прошла к окну, открыла форточку. — Сколько раз тебя просила с утра в квартире не курить. И так дышать нечем!

"Хоть бы "Доброе утро" сказала", — подумал он, помахал ладонью, разгоняя совершенно уже незаметный сигаретный дым, и пошел одеваться.

— Постель не заправляй, — сказала ему вслед жена.. — Мне сегодня в управление, еще часик посплю. — Убирать постель тоже было его обычной утренней повинностью.

Затягивая узел галстука, он прикинул, что стоит, наверное, сделать себе на обед хоть небольшой бутерброд, но потом махнул на это дело рукой — очень не хотелось заходить на кухню еще раз.

Однако заглянуть туда все же пришлось — на холодильнике остались сигареты и разовая пластиковая зажигалка. Жена яйцо уже съела и теперь отхлебывала из чашки кофе, затягиваясь между глотками длинной коричневой сигареткой, не пожелав стрельнуть его рабоче-крестьянскую "Нашу марку". Возвращать упрек насчет утреннего курения он не стал, сгреб свою пачку в карман пиджака и, сказав: "Я ушел", закрыл дверь. Жена не ответила.

На улице было практически лето. В самый бы раз пройтись до работы пешком, но он знал, что удовольствие от такой прогулки вскоре сменится неприятной усталостью, воротник рубашки отвратительно взмокнет, и настроение, оставшееся от полетов во сне, к приходу на работу испарится без остатка. Так что, как и ежедневно, нужно было втискиваться в забитый до отказа троллейбус и ехать десять остановок.

Контора размещалась в двухэтажном кирпичном здании на неширокой, с потрескавшимся асфальтом улице. Собственно, была она на втором этаже, поскольку просторные комнаты на первом были сданы под склад какой-то фирме. Это тоже совершилось без всякой прибыли как для конторы, так и для него лично. Был звонок сверху, потом приехали молчаливые небритые ребята кавказского оттенка, показали официального вида бумагу с разрешением на аренду и стали таскать из рефрижератора картонные ящики с английскими и немецкими надписями. По надписям выходило, что в ящиках компьютеры и прочая техника. А что в действительности — неведомо. Могло быть и оружие. Уж слишком мрачно выглядели эти ребята. Фирма-арендатор занималась своими делами и никогда днем не устраивала погрузок-разгрузок товара. Исключительно ночью. Он заволновался, позвонил наверх, и оттуда ему корректно, но строго объяснили, что не его собачьего ума это дело. С тем он и успокоился.

Работало под началом Никиты совсем немного людей — шестеро. Среди них всего один мужчина — заместитель Василий Александрович. "Заместитель по политчасти", — любил повторять он, находя, очевидно, это очень смешным. Несмотря на хромающее чувство юмора, Василий Александрович был личностью перспективной и готовой в скором времени упорхнуть куда-нибудь повыше. Так сказать, зам на выданье. И он сам, и все вокруг не сомневались, что повышение не за горами. Вот, может быть, даже в следующую среду…

Прочие сотрудники были женщинами. Вернее, по-настоящему женщиной, солидной и в возрасте, была только одна — Наталья Семеновна, бухгалтер. Остальных четверых Никита про себя называл девицами-неудачницами. Ни в институт, ни в коммерцию, ни замуж, так просто, чтобы время пересидеть с надеждой на лучшее будущее. Они в основном и пересиживали, что совсем неудивительно при их-то окладах. Работу в полном объеме с них требовать было смешно и стыдно. Он и не требовал. Хотя совершал явную ошибку, потому что подчиненные его за это не уважали. Как же будешь уважать начальника, если он даже стружку с тебя снять не может. Одно слово — тряпка.

А тряпку вообще-то звали Никитой Павловичем Шереметьевым. Но он как в молодости привык себя называть просто Никитой, без отчества, так и не смог отвыкнуть. А окружающие не всегда и знали, что у него отчество есть. В случаях, когда нужно было обратиться, говорили "вы". Только начальство иногда вспоминало, как его зовут полностью. Он смирился с таким положением. Он вообще со всем мирился.

Вчера, около полудня, позвонил Л.М. В миру Л.М. был известен как Лаврентий Михайлович Нешин. Отчего родители дали ему столь непопулярное имя, никто не знал. Может быть, из чувства противоречия или от тоски по прежним временам, когда толстый человек в пенсне наводил ужас на всю страну. А может, и просто понравилось имечко. Но сам Лаврентий имя это не любил и охотнее отзывался на уменьшительно-ласковое — Лаврик. Учились они с Никитой в одном классе все десять лет. Только потом Никиту забрали в армию, после нее он поступил в институт, а Лаврик двинулся сперва по комсомольской линии, затем по профсоюзной и сейчас уже был крупным деятелем в этой области, несмотря на то что в новые времена профсоюзы как бы утратили свое былое значение и ни на что особенно не влияли. Но Лаврику это было только на руку, поскольку основной его деятельностью стал бизнес, в свою очередь прикрывавший совсем уж темные дела. Короче, был Лаврентий одним из заправил местной мафии, которой, как авторитетно заявляли руководители правоохранительных органов, в городе не существовало.

Вот в профсоюзах и стал Лаврик Л.М-ом. Сокращение такое ему понравилось — звучало солидно и несколько по-американски. А раз ему понравилось, то и окружающие стали привыкать. Привык и Никита, со школьных лет побаивавшийся своего приятеля — уж слишком тот был целеустремлен и напорист. Никита не припоминал случая, чтобы, чего-то захотев, Л.М. этого не добивался. Л.М. же к Никите питал некоторую слабость и изредка позванивал, не втягивая, впрочем, его в свои дела. Вероятно, понял практическую бесполезность школьного дружка. Или не хотел марать чистые детские воспоминания. При встречах не откровенничал, ударялся в сентиментальные воспоминания о детстве. Кое-что, конечно, Никита знал о делах Л.М., но сам никогда ни о чем не выспрашивал, полагая весьма разумной формулу "Меньше знаешь — крепче спишь". Если честно, то и брезгливость некая была, сопряженная с опасением.

Итак, вчера позвонил Л.М. Голос его был глух и бесцветен.

— Ну, ты уже в курсе?

— Да-а, в общих чертах, — состорожничал Никита. Мало ли что имел в виду Л.М. Это могло быть все, что угодно: от сгнившей партии помидоров до смены президента страны.

— Нет больше нашего Митьки, — сказал Л.М. И так горько это прозвучало! Хотя Никита доподлинно знал, что с Митькой, Дмитрием Илларионовичем Серетиным, у Л.М. в недавнем прошлом были большие разногласия. И из-за чего, вернее, из-за кого! Смешно сказать: из-за бабы! Лора Свердлова, актриса местного театра драмы и комедии, особой разборчивостью не отличалась. Она склоняла чашу своих симпатий то к одному влиятельному в городе человеку, то к другому. И получала видимое невооруженным глазом удовольствие от той свары, которая возникала при каждом таком наклоне. Девица, подобно придворным дамам минувших веков, старалась извлечь из противоборства самцов как можно больше выгоды.