Смерть в рассрочку

— Правильно, Анатолий Павлович, выводы самые банальные, — кивнул Сиворонов.

— Но, пожалуй, самые важные для полноценного существования человека с не засоренными всякой высокопарной чепухой мозгами: деньги и власть. И если мы договоримся, к этим несомненно привлекательным выводам ты будешь иметь самое непосредственное отношение. О деньгах я уже говорил. А теперь еще и власть, Видишь, как стремительно поднимаются твои акции.

— Значит, берете в долю, — улыбнулся Ермолин. — А что все-таки у вас на первом месте?

— Не знаю, кого ты имеешь в виду, используя множественное число, а лично я полагаю, что на первом месте должны быть деньги. Это та же власть, только надежнее, потому что не зависит ни от жульнических выборов, ни от дурацких референдумов серой массы любимого народа. Разве только популярности будет не хватать для честолюбия. Но это можно пережить или добрать попозже.

— На сей счет есть и другая формула. Звучит она примерно так: от денег к власти — одна дорога, от власти к деньгам — тысячи. Закажи-ка еще пива, Виктор Степанович. Сегодня я у тебя гость. Приглашал ты.

Официантка поставила перед каждым полные, с шапками пены, кружки. Когда она отошла, Сиворонов поменял их местами, кружку Ермолина взял себе, свою подвинул ему.

— Говорят, чужое всегда слаще, — сказал он, уловил в глазах Ермолина недоумение и, посмеиваясь, пояснил, — первые бокалы я принес сам, раз пришел первым. А тут черт его знает, что она могла туда бухнуть для вкуса. Это место для встречи назвал ты.

— О чем и сообщил тебе заранее, — с улыбкой добавил Ермолин. — Поэтому смотрю сейчас на эту вот бронзовую девицу с веслом и гадаю, когда она шарахнет меня этим веслом по голове.

Сиворонов расхохотался и показал глазами на стоявшую в некотором отдалении вторую, гипсовую, скульптуру дискобола:

— Мне тоже показалось, что у этого мужика слишком напряженная поза. Если попадет этой штуковиной, пробьет навылет.

Посмеявшись, они принялись за пиво. Ермолин первый нарушил молчание:

— Если не ошибаюсь, ты, Виктор Степанович, был в Афганистане в восемьдесят втором и восемьдесят пятом?

— Да уж ты ошибешься, — хмыкнул Сиворонов. — Наверное, не только месяцы, но и дни знаешь.

— Да, все сходится, — сказал Ермолин. — Как это мне раньше не пришло в голову… Именно в то время дважды провалились планы командования по уничтожению Ахмад Шаха Масуда. Наша группа спецназа дважды блестяще подготовила операцию, и оба раза в последний момент по рации был дан отбой личным кодом командира, который был известен очень немногим. Твоя работа?

— Грешен, — развел руками Сиворонов. — Под моим чутким руководством. А то, что тебе раньше ничего такого не пришло в голову, это естественно. Иначе чего бы я стоил.

— Снабжение Масуда нашим вооружением, боеприпасами, обмундированием, видимо, тоже ваших рук дело, — скорее утверждая, чем спрашивая, продолжал Ермолин.

— Если думаешь, что буду отрицать, ошибаешься. Не буду.

— Я знал, что у вас много своих людей в министерстве обороны, но не думал, что до такой степени… Впрочем, чему удивляться, У них там вообще еще тот зоопарк, каждой твари по паре. В Генштабе народ все-таки поприличней. Не так?

— Тоже порядочный свинюшник, — отозвался Сиворонов. — Ну, может, немного почище. Разве что ваше управление несколько выделяется, да и то…

— А я, значит, одна из этих свиней? Только немного почище?

— Ну, зачем так, Анатолий Павлович, — пожурил Сиворонов. — Я же сказал, что ты тигр. И давай оставим в покое зверинец.

— Какой уж там тигр, — возразил Ермолин, — если ты демонстративно не боишься рассказывать мне о ваших уголовных делах. Видимо, тем самым внушаешь мысль об абсолютной надежности своих тылов, только не в глубину, как на фронте, а в высоту, как при криминально-политическом разбое.

— Что это тебя на мораль потянуло, — улыбнулся Сиворонов. — Даже как-то неприлично при деловом разговоре.

— Действительно неуместно, — согласился Ермолин.

— А тылы у нас и в самом деле надежные, — продолжал Сиворонов. — И не боюсь я не потому, что такой уж шибко храбрый, а потому, что некого бояться, извини, включая тебя. Все равно ничего не сможешь сделать с этим народом, даже если у тебя и появится вдруг такое сумасшедшее желание. Тебя же первого нам и заложат. Но я уверен, что сумасшедшего желания у тебя не появится. Ты для этого слишком хороший аналитик.

Некоторое время они молчали, попивая пиво.

— О чем мыслишь? — поинтересовался Сиворонов.

— Да вот думаю… за что помирать-то будешь, Виктор Степанович?

— Брось ты эту болтовню, — неожиданно обозлился Сиворонов и с его лица опала вся внешняя благостность, будто он рывком сдернул противогаз. — Я помирать еще долго не собираюсь. И почему, скажи на милость, умирать надо за что-то? За что умирают от старости столетние аксакалы или как их там, саксаулы? — ухмыльнулся он. — Одинаково сдыхают и гений Ленин и злодей, каким его ты наверняка себе представляешь, Сталин, Эйнштейн и последний зачуханый эскимос. Ну, не совсем одинаково, но все равно сдыхают. Ты — интеллигент не то в третьем, не то в пятом поколении, знаешь четыре иностранных языка, экономику и искусство, и я — вологодский мужик почти что от сохи, а от обоих останется удобрение для земли. Только еще неизвестно, кого из нас скорее начнут, чавкая, — они же невоспитанные — жрать черви. Плевать я хотел на все ваши абстрактные, аморфные идеи, общечеловеческие или национальные духовные, социальные и другие ценности. О них болтают и пишут тысячелетиями, а люди все так же норовят вырвать кусок изо рта у соседа, как и в пещерные времена. И так будет всегда. Пока не додумаются эту самую совесть закладывать в человека биологически, на уровне генов.

— Последняя мысль просто великолепна, — сказал Ермолин. — Но неужто тебе не приходилось встречать…

— Приходилось, — перебил Сиворонов. — До первой серьезной обработки. А потом взахлеб продают и идеи и совесть, и свои и чужие. Меня интересуют не идеи, а конкретные цели, которые совпадают с моими. И не отдельные вожди, за которых миллионы дураков отдавали жизнь. Но, кстати сказать, получается так, что мои личные цели и интересы почти всегда совпадают с целями и интересами государства.

— Это понятно, — с какой-то почти утешительной интонацией в голосе согласился Ермолин. — Ведь у вас всегда считали: что хорошо для КГБ, то хорошо для страны. Однако нелишне уточнить: ваши интересы совпадают не с интересами государства, а с интересами правящей, как теперь говорят, команды. А это в корне разные понятия. И о вождях ты напрасно так, Виктор Степанович. Надо же и совесть иметь, хоть ты и сомневаешься в реальности этой гипотезы. Вашей конторе при всех правителях жилось вольготно. На вас неизменно опиралась каждая новая власть, вы сами стали этой властью — жестокой, разнузданной, развращенной, подлой и неподотчетной. Прошу прощения, не тебя лично имел в виду. И если ваши интересы совпадают, то за такую власть можно бы и жизни не пожалеть. А то, что ты не боишься, неудивительно. Значит, слишком глубоко в тело государства въелись метастазы рака. И удалять их никто не собирается. Доктора, сами смертельно больные, спешат поделить гонорар у постели умирающего. Для вас ничего не меняет и правление этого пришибленного властью реформатора и патологического болтуна Горбачева. Только легче станет в мутной воде рыбку ловить. Хотя я, наверное, ошибся с определениями. Пришибленный властью болтун вряд ли смог бы так целенаправленно разваливать и гробить страну. Уже сейчас довольно явственно обозначаются жадные морды будущих хозяев демократического государства. Им вы тоже будете нужны. Похоже, что ты уже на них и работаешь, а? Но мы, армия, делаем все, чтоб служить не паханам, а народу. Извини за высокий стиль. Для нынешнего времени я, очевидно, дурно воспитан.

— Вот и выговорился, — сказал Сиворонов и покачал головой. — Очень ты нас не любишь, верно?

— Любовь к вашей конторе может существовать только в виде социально-психологического извращения. А я не мазохист.