Грёзы о Закате

Уже припекало.

ЭПИЛОГ

Ему показалось? Нет, не показалось: его разбудил детский плач. Эх мамаша! Да дайте же ребёнку грудь! Или пустышку. Плач внезапно прекратился. Слава богу! Алесь открыл глаза и не понял, где он. Нестерпимо хотелось пить. В следующий миг его осознанного бытия позыв от переполненного мочевого пузыря задавил желание, возникшее в обезвоженном организме.

В светлицу сквозь застеклённое оконце в стене проникал солнечный свет, освещая бревёнчатую стену. Первый диалог с собой был короток: «Откуда же здесь стекло? И кровать с никелированными спинками?» — «Да, княже, похоже на то, что тебе всё пригрезилось!» — «Если пригрезилось, почему так отчётливо всё или почти всё помню?» — «Это поначалу. Проснулся — помнишь. Потом забудешь.» — «А тихо то как! Неужто я в деревне?» — «Похоже на то.»

Алесь с большим трудом сел на кровати, спустив ноги на пол. Надо было срочно найти местный нужник. Невыносимо для организма, когда этак невтерпёж! Рядом с кроватью на полу он обнаружил детский горшок. Наполнил сей сосуд почти доверху. Задвинув горшок под кровать, хотел было встать, но ноги подвернулись, и он упал. Минуту-другую лежал на скоблённом и чисто вымытом полу. Наконец-таки осмысленно увидел, что отрастил бороду, и это оказалось для него неприятным откровением. С большим трудом поднялся и, узрев кувшин на столе, с другой стороны кровати, направился на полусогнутых к столу, опираясь руками на матрас, спинку кровати, снова на матрас. Путешествие вокруг кровати, слава богу, прошло без приключений. С жадностью выпил полкувшина тепловатой воды, хотя мог бы и больше. С трудом поставил кувшин на стол. Там лежала большая губка, служившая, очевидно, для обтираний, а также оловянная миска с остатками куриного бульона и какие-то кастрюли и стеклянные банки. От посудин, особенно от той, что под кроватью, резко попахивало. Запашок из-под мышек, да и от всего давно не мытого в бане тела и желтоватого в промежности нательного белья, одуряющий для обоняния, ясно подтверждал, что болел он долго. Безуспешно пытался припомнить, как он оказался в этой избе, но не вспомнил. Как же он сожалел во сне о своей неспособности что-либо забывать! Сейчас он осознал, что в его памяти образовался некий провал. Долго же он болел, судя по бороде.

Тёплый летний свет, лившийся сквозь оконце, манил, но «попаданец» после путешествия вокруг кровати чувствовал себя обессиленным, а потому решил: «Чуть позже». И возобновил прерванный диалог с собой: «Вожделенный Закат ты, княже, так и не узрел в видениях.» — «А жаль! Остров Руян остался для меня неведомой землёй.» — «Не только для тебя. Как говорит Андрей, историк и любитель пива, этот остров — terra incognita для всех европейцев. Туристы, что посещают Рюген, смотрят, но не видят, что там таится. Как, княже, убедился, что альтернативы истории быть не может?» — «Да уж, это точно. Весь тот бред и фантазии — всего лишь конструкты моего воображения. Однако ж складно придумывал. Причудливо. Оклемаюсь — и фантастику начну писать.»

Некий шум и шаги по лестнице прервали внутренний диалог. Дверь отворилась, и на лице вошедшей пожилой женщины, показавшейся ему в первое мгновение мужеподобной, отразилось неподдельное изумление. Женщина, одетая в длинный деревенский сарафан, попятилась и закрыла за собой дверь. Было слышно, как хлопнула ещё одна дверь.

Вернулась не одна. Привёла мужика, а вернее сказать, старика. В отличие от женщины, он казался не худым, а усохшим, и старенький мундир без погон и пуговиц был ему великоват. Женщина присела на кровать и не сводила с Алеся глаза. Она была и моложе и кряжистее по сравнению с мужем. «В молодости, наверно, на железной дороге вкалывала» — с этой мыслью Алесь попытался спросить, кто они такие?

Вместо ясного вопроса слабо прозвучал хрип:

— Хто вы? Хде я?

— Володимир я Сергеич. Моя жена, подруга дней моих суровых Любовь Александровна. Вологодские мы.

— В Вологде, значит?

— Вологодский — моя родовая фамилия. Хутор наш Неелово. Как тебя звать-величать, сынок?

— Зовите меня Алесем. Алесь Буйнович. Инженер я. Металлург. Скажите, давно я у вас? И как оказался здесь?

— С осени. Я тебя Алесь в болотце нашёл. По следу видел: ты долго полз, а в болотце попал — и застрял. Болотина та от нашего хутора неподалёку. Привёз к себе и думал, как проснёшься, в больницу тебя везти. А ты всё спишь и не просыпаешься. Призвал знахаря нашего, фельдшера, и он определил, что у тебя летаргия, и посоветовал не везти в больницу. Ухода там нет, а без ухода, дело известное, быстро можно концы отдать и в вечное плавание отправиться. Тако решили оставить тебя. Спал ты уж очень беспокойно всю осень, зиму и весну. Мы тебе лежак возле печи поставили. А в начале лета сюда в светёлку перетащили… Сейчас баньку приготовлю, приведём тебя в божеский вид.

— Спасибо, Сергеич. Благодарен вам.

— Похож ты, Алесь, на нашего сына. Его в прошлом году на войне убили, — сказала с едва сдерживаемой душевной болью Любовь Александровна, и вытерла краешком платка глаза.

— Примите мои соболезнования. Как в силу войду, помогу вам по хозяйству. Мне торопиться некуда. С работы, думаю, меня уволили. С женой расстался. Она меня тоже уволила.

Алесь мрачно усмехнулся и подумал: «А какие наши годы?! Свет на Насте клином не сошёлся!» Где-то на периферии сознания возникло воспоминание о почерневших лицах товарищей, и тоскливо-горестно защемило в душе. Вспомнил, что те трое, суетившиеся вокруг его мёртвых товарищей, что-то искали. Обыскивали трупы! Ключи от машины искали, заразы! А почему лица Фёдора и Паши почернели. Отраву выпили! Может быть, те трое были им знакомы? Может быть, знакомые им что-то жуткое подсыпали в водку?

— Сергеич, раз ты по моему следу шёл, ты должен был найти тела моих товарищей. На берегу реки. Там ещё машина их была.

— Нет, Алесь, ни товарищей, ни машины не видел. А полз ты долго. Твой след точно, до реки меня довёл.

— Ясно. Угнали машину. Убитых закопали. Теперь ищи ветра в поле. А как мне объясняться теперь? — Алесь тяжело вздохнул.

Любовь Александровна встала с кровати.

— Вы беседуйте, а я пойду, баньку протоплю. Обед-то давно в печи томится. Здесь в сундуке твои вещи, Алесь, и бельё, что берегла для сына. Ни разу так и не надёванное.

— Спасибо ещё раз, Любовь Александровна! Премного вам благодарен! — Алесь взглянул на её руки. Судя по натруженным рукам этой женщины и участливому взору, именно её труды и заботы помогли оклематься от долгой болезни. Вздохнув, сказал: — Понимаю, доставил вам хлопот.

Любовь Александровна улыбнулась печально, но улыбка не разгладила морщины вечной скорби на её лице.

— Привычны мы.

Её походка была лёгкой и стремительной, несмотря на возраст.

Проводя взглядом женщину, Алесь спросил у Сергеича:

— Не к спеху, конечно, но как-нибудь мне надо съездить в Череповец и забрать документы. Их без меня никто не найдёт. Дверь и замок хлипкие, так я додумался устроить тайник в полу. Так что мой паспорт и диплом до сих пор там, под доской лежат.

Сергеич кивнул головой.

— Съездим, конечно. Мне тоже надобно одно дело решить и должок востребовать, да на внуков взглянуть. Сперва, Алесь, сил наберись. Ослаб же.

— Меня детский плач разбудил. То ваш внук или внучка плакала?

— Мои внуки в Череповце. Из соседней деревни девочку приносили. Моя Люба — травница, и люди больше к ней, а не к фельдшеру идут. Ладно, Алесь, пойду-помогу жене. Ты покамесь полежи. За тобой попозже приду.

Радость и необычайная легкость заполонила душу. «Ну и слава богу, все злоключения позади! А женам Паши и Фёдора объясню» — на этой мысли он споткнулся. Если женщины поймут, то ментам одного объяснения маловато будет. Потом махнул рукой: не виноват же в их смерти! Так чего ж переживать? Чтобы отвлечь себя от тревожных мыслей, связанных с неправедными правоохранительными органами, решил открыть сундук и взять бельё и камуфляж.