Страница 3 из 47
— На хрена мне комп? Мне монитор нужен. С солидной скидкой. И в рассрочку
— Да ты чё, старик? — озверело завопил он в мобилу. — Один монитор не отдам. И какая скидка, блин? Я ж тебе и так задарма!.. Там, кстати, всё по твоему профилю. Программы, словари. Конечно, можешь по частям, но сто баксов сразу на бочку.
Мелькнуло в голове: «Облом!» Макс хрипло добавил:
— Ситуёвина у меня! Сёдня должен отдать сто баксов — иначе уроют!
Диалог прозвучал красноречиво в тех терминах, что прекрасно нас характеризуют. Если кто не понял, поясняю. Я не читал шведов и норвегов, а Макс вообще ничего не читал. Подумал тогда: «Ну да, как всегда, сгущает краски. Хотя, может, и не шутит. Видел же как-то его братву. Урыть не уроют, но фингал поставят». Не стал обещать, сказал: «Перезвоню».
С высокой позиции на балконе второго этажа, где частенько покуривал и поглядывал на снующих по улице людей, я пытался распознать, кто есть кто среди незнакомого люда.
«Белые не пушистые, в нашей расе больше хищников, а намётанный взгляд горожанина определяет таких с ходу. Некоторые совмещают в себе характерные признаки пушистости и хищности. Во мне, наверное, больше пушистости. Выше я любого хищника», — такие и подобные им совершенно не оригинальные и вялые мысли протекали одна за другой в голове безработного переводчика, расстроенного от только что постигшей его неудачи: нагло пошёл в магазин ради попытки приобрести монитор по кредиту и потерпел фиаско. Проверка финансового статуса клиента заняла считанные мгновения.
Так-то вот, товарищи! Ваши из КГБ — дети малые по сравнению с нынешними деятелями и сегодняшними технологиями. Везде — одно и то же, впрочем, в нашей стране в одном отношении лучше: нет казино. Звякнул коллеге в Таллин. Он в аналогичной ситуации, то есть, на мели. Похохатывая, коллега рассказал, что тоже пытался добиться кредита в банке. Отказали на том основании, что он берёт наличные из банкомата рядом с казино. Тотальная слежка! Повсюду и круглосуточно! Для полноты рабства не хватает только чипизации. Вот когда, сударыни и судари, имплантируют вам чипы, тогда — ёпть! — всем кранты!
Вновь вышел покурить. Прикрыл балконную дверь, чтобы сигаретный дым не шёл в гостиную. На ночь я её оставлял открытой. После горного воздуха, коим дышал в Дагестане, спёртой и душной казалась мне питерская атмосфера. Затеял новую игру: средь хищного люда пытался опознать «вампирш» и «горынычей-кровопийц». Таких — множество, а их суть в энергетическом высасывании ваших душ. На этот раз не заметил ни тех, ни других, что не удивительно: трудно выявить подобных эгоистов среди праздношатающихся или спешащих: на всех какая-нибудь да личина. Их сущность проявляется в действии и при общении: в офисах, аудиториях, классах, на рынках, в магазинах…
Ай нет! Идёт горыныч! Весьма известный! Юрист Михаил Моисеевич, высасывающий как души и деньги физических лиц, так и гонорары успеха из юридических лиц.
А ведь может мне помочь!
И я поприветствовал его с высоты моего балкона.
Нелёгкая его принесла! Постоянно и незримо для меня крутящийся под моими ногами на первом этаже, он изредка обращался с незначительными заказами, и я переводил для него документы или контракты. И вот выяснилось, почему он пристально разглядывал картины в моей гостиной и кабинете! Мою скромную просьбу о сотне баксов он решительно отфутболил. Но предложил купить за ту же сумму осенний пейзаж, что висит в моей гостиной. Забавный диалог между нами воспроизводить нет никакого желания. Каждый способен прикинуться дурачком или человеком, несведущим в живописи. Но итог разговора для меня оказался печальным: картину, что стоит, по меньшей мере, тысячу баксов, отдал за пятьсот.
В высоких ботфортах и камзоле, украшенном сияющим орденом, Меншиков неслышно возник предо мною и глянул на меня с явным интересом. Вероятно, давно не видел юных лиц в своём дворце. Мельком обозрев с головы до ног сиятельную персону, я уставился на его награду в форме звезды. Меншиков понял моё невысказанное желание и хрипло произнёс: «Орден не отдам. Уберёг его от нечестивцев. Они меня всего лишили. Ежели желаешь, ищи мой клад. Он в подполье». — «Зачем мне ваш клад. Буду офицером, генералом и героем, как мой папа». — «Надежды юношей питают! О-хо-хо-хо!» Смех Александра Даниловича гулким эхом отзывался в пустых аудиториях Меншиковского дворца, пока бывший хозяин обходил дозором помещения, и, невзирая на наличие дверей, проникал из одной аудитории в другую сквозь стены. В том сне было много иного, но память сохранила лишь один яркий эпизод.
Разбуженный отцом, взахлёб рассказал ему о странном сне. Отец криво усмехнулся и произнёс не менее странные слова, суть которых до меня дошла лишь по прошествии многих лет.
— Не к тебе одному приходит Алексашка. Многие скурвились. Нынче генералы радеют только о дачах. Пойдём, сыне, на выход.
И я последовал за отцом по опустевшему по причине летнего времени дворцу, что в те годы вмещал Военную академию тыла и транспорта. Отец там преподавал слушателям академии.
Приоткрыв глаза и узрев время на циферблате часов на панели моей старой «Лады», осознал, что вместо минуты молчания в память об отце простоял у дворца Меншикова добрые пять минут. Мои родители погибли вместе с родителями Макса. Полетели отдохнуть и полечиться в известном всем Трускавце. Не долетели. Похоронил своих в закрытых гробах. В соседнюю могилу, в воду, что просочилась на её дно, опустили два гроба с останками отца и матери Макса. Во что-то надо верить. Так и мы верим, что схоронили останки наших родителей…
Когда Михаил-горыныч унёс картину, оголённая стена с осиротевшим шурупом наполнила меня печалью; душа взвыла от непривычной пустоты. Давным-давно всё пространство стены заполнял дагестанский ковёр. Навоевавшись и насмотревшись в Чечне на подобные ковры, я снял изделие ручной работы со стены и сбагрил его, чтобы он не напоминал мне о крови, пролитой моим наполовину поредевшим взводом. У приятеля, большого, но непризнанного Мастера, купил несколько холстов. Не сразу, а поэтапно. Мастером он стал в моих устах в тот же миг, когда узнал об имени жены: она звалась Маргаритой. За тот осенний пейзаж, что, по его словам, на аукционе запросто можно сбыть за тысячу, он запросил пятьдесят баксов. Теперь, volens nolens, ехал к нему с «пузырём», без которого было велено не появляться.
Он жил на Первой линии, в обшарпанном доме. Как-то поведал мне, что обшарпанность домов ему дорога как художнику. Шведы же, как заведённые, после впечатлений о музеях, выдавали тирады об обшарпанности зданий в городе, что даже хуже, чем в Норвегии, и о том, что Петербург «is beyond repairs», то бишь, не подлежит ремонту.
Когда-то у Мастера была мастерская; из-за отсутствия финансов он вынужден был отказаться от всякой роскоши, а место работы, по мнению жены, занимало видное место в перечне излишеств; квартира наполнилась запахами красок, разбавителей, лаков — и размолвками с женой. «Ну, не понимают они нас», — так удручённо сетовал он по поводу всех бывших жён художников, когда его настигла беда: Маргарита покинула Мастера. И сына с собой забрала.
С высокого мыса руйский волхв указывал князю путь на восход. В предутреннем сумраке уже разгоралась заря, играя бликами на сбруе Рюрика и насыщая отсветы кровью и золотом. Очарованный мощью живого письма широкой кистью и мастихином, я подавил вздох сожаления: не по карману сия музейная ценность.
— Для тебя, капитан. Года два работал. Вишь, как лессировочки играют!
— Шутишь? Мои амбары пусты, а на днях последняя мышка сбежала, хвостиком вильнула с корабля и отплыла за море к свеям.
— Не городи чушь. Доставай, что принёс! На этот раз не отвертишься — нарушишь свой сухой закон.
Три бутылки перцовой водки произвели на него впечатление. Нет худа без добра, и по подсказке Подруги викинги приходили не с пустыми руками, а исправно подносили дань в стеклянных ёмкостях с наклейками «ABSOLUT». Не для себя взымал дань. После Чечни редко принимал на грудь, а если принимал, так рюмку-другую, не более. Увы, на то есть причина. Не бог весть какая: язва желудка. Так мне врач сказал. Можно сказать повезло: ни ранений, ни наград, не считая присвоения капитанского звания, ни иных последствий, кроме язвы.