Страница 64 из 117
И вот началась борьба, глухая, ожесточенная, смертельная борьба, какая часто разгорается между духовными лицами. Повод к ссоре был налицо, открылось поле битвы, где в бой вступали миллионы, которых требовала постройка новой приходской церкви, более вместительной и более пышной, чем существовавшая до сих пор; приток верующих возрастал, и было ясно, что церковь мала и не отвечает своему назначению. Впрочем, аббат Пейрамаль давно уже задумал воздвигнуть другую церковь, желая в точности выполнить приказание святой девы. Говоря о Гроте, она сказала: «Туда будут стекаться процессии». И аббату всегда представлялись процессии паломников, выходящих из города и возвращающихся туда вечером; так оно и происходило вначале. Но нужен был центр, место сбора, и вот Пейрамаль стал мечтать о роскошной церкви, огромном кафедральном соборе, который мог бы вместить множество людей. Этот пламенный созидатель уже видел, как поднимается из земли собор, как сияет на солнце его колокольня, слышал, как гудят колокола. Он хотел построить во славу божию храм, где он займет место верховного жреца и, вспоминая о Бернадетте, будет с торжеством смотреть на Грот, дело рук бедной девушки, от которого ее отстранили. Созидание новой приходской церкви давало известное удовлетворение аббату Пейрамалю и несколько смягчало накипевшую у него в душе горечь, — ему принадлежала честь этой постройки; этот энергичный, всегда готовый к борьбе человек мог применить здесь свои силы, утолить сжигавший его жар; все же сердце его было разбито, и он больше не ходил в Грот.
Вначале снова вспыхнул энтузиазм. Старый город увидал, что его оставляют в стороне, и сплотился вокруг своего священника, опасаясь, как бы все деньги, вся жизнь не отхлынули к новому городу, захватывавшему земельные участки вокруг собора. Городской совет отпустил на постройку храма сто тысяч франков, которые, к сожалению, решено было вручить, лишь когда над ним будет возведена крыша. Аббат Пейрамаль уже согласовал с архитектором проект грандиозного храма и договорился с подрядчиком из Шартра, который обязался закончить постройку церкви в три-четыре года, если деньги будут поступать регулярно. Пожертвования, несомненно, посыплются отовсюду дождем, и аббат, нимало не тревожась, с беззаботной отвагой ринулся в это грандиозное предприятие, убежденный, что бог не покинет его на полпути. Он был уверен и в поддержке нового епископа, монсеньера Журдана, который освятил первый камень и в своем приветственном слове признал необходимость и достоинства нового начинания. Казалось, кротчайший отец Сампе примирился с разорительной конкуренцией и вынужденным разделом доходов; он делал вид, будто всецело занят заботами о Гроте, и даже велел повесить в соборе кружку для сбора пожертвований на постройку новой приходской церкви.
А затем началась глухая, неистовая борьба. Аббат Пейрамаль, который был очень плохим администратором, ликовал, видя, как быстро растет его храм. Работы шли полным ходом, аббат ничего больше не требовал, убежденный, что святая дева оплатит труды. Он был совершенно потрясен, обнаружив, наконец, что приток пожертвований оскудел, деньги верующих минуют его, словно кто-то за его спиной повернул русло источника. Настал день, когда аббат уже не смог произвести обещанных платежей. Он только позднее понял, как ловко затягивали на его шее петлю. Очевидно, отец Сампе сумел снова переманить епископа на сторону Грота. Говорили даже, что по епархиям рассылались тайные циркуляры, запрещавшие посылать деньги на адрес приходской церкви. Жадный, ненасытный Грот поглощал все; дошло до того, что банковые билеты по пятьсот франков стали изымать из кружки, висевшей в соборе; обкрадывали кружку, обкрадывали приход. Но священник, страстно полюбивший новую церковь, которую он считал своей дщерью, неистово боролся и готов был пролить за нее кровь. Сперва он заключал контракты от имени церковного управления, потом, не зная, как расплатиться, стал договариваться уже от своего имени. Он ушел с головой в эту стройку и героически отстаивал свое дело. Из четырехсот тысяч франков он смог уплатить подрядчикам только двести, а городской совет стоял на своем: он даст обещанные сто тысяч, лишь когда будет возведена крыша. Отец Сампе, как говорили, не прекращал тайных интриг, ставя палки в колеса, где только возможно. Внезапно он восторжествовал: работы прекратились.
Это был конец. Аббат Пейрамаль, широкоплечий горец с головою льва, зашатался, сраженный прямо в сердце, и повалился, словно дуб, разбитый молнией. Он слег и больше не встал с постели. Ходили слухи, будто отец Сампе старался под благочестивым предлогом проникнуть в приходский дом: он хотел убедиться, что грозный противник действительно сражен насмерть; добавляли даже, что его пришлось выгнать из комнаты умирающего — ему никак не подобало там находиться! А когда побежденный, исполненный горечи священник умер, торжествующего отца Сампе видели на похоронах — удалить его оттуда никто не осмелился. Утверждали, что он держал себя там отвратительно, ничуть не скрывая своей радости. Наконец-то он устранил со своего пути последнее препятствие — избавился от человека, который был облечен законной властью и внушал ему страх. Теперь, когда оба труженика во славу лурдской богоматери были устранены — Бернадетта в монастыре, аббат Пейрамаль в могиле, — ему не нужно будет ни с кем делиться. Грот принадлежит только ему. Он будет собирать все пожертвования и распоряжаться по своему усмотрению бюджетом примерно в восемьсот тысяч франков. Сампе решил довести до конца гигантские работы — обеспечить собору самостоятельность и полную независимость; он поставил себе целью содействовать расцвету нового города и еще больше изолировать старый, отодвинуть его на задний план, точно убогий приход, и затмить блеском всемогущего соседа. Все доходы и все преимущества отныне окончательно были закреплены за новым городом.
Однако новая приходская церковь, хотя работы в ней приостановились и она стояла в лесах, была более чем наполовину закончена, даже боковые своды возведены. И если бы город вдруг вздумал ее достроить, она стала бы явной угрозой Гроту. Надо было добить ее до конца, превратить в груду развалин. Тайная работа продолжалась; отец Сампе проявлял невероятную жестокость, медленно разрушая воздвигнутое здание. Прежде всего он завладел новым священником, и этот простодушный человек даже перестал распечатывать денежные пакеты, адресованные в приход: все заказные письма тотчас же направлялись святым отцам. Затем стали критиковать место, выбранное для новой церкви, заставили епархиального архитектора подать докладную записку о том, что старая церковь достаточно крепка и вместительна. Но главным образом воздействовали на епископа, доведя до его сведения, какие серьезные денежные затруднения возникли с подрядчиком. Этот Пейрамаль был властолюбцем, упрямцем, чуть ли не сумасшедшим и своим необузданным рвением едва не опорочил религию. И епископ, позабыв, что сам освятил первый камень, написал послание, наложившее на церковь запрет: там не разрешалось совершать никаких богослужений, и это доконало ее. Начались бесконечные процессы; подрядчик, получив только двести тысяч франков из пятисот, причитавшихся ему за выполненные работы, стал наседать на наследника кюре, на церковный и городской советы; последний продолжал отказываться от выдачи обещанных ста тысяч франков. Сперва совет префектуры объявил, что разбор подобного рода дел не входит в его компетенцию, а когда государственный совет отослал ему дело обратно, вынес постановление, что городской совет обязан передать наследнику сто тысяч франков, а наследник — закончить постройку церкви, оставив церковное управление в стороне. Снова была подана жалоба в государственный совет, который отменил решение префектуры и прекратил дело, обязав церковное управление или наследника уплатить подрядчику. Но церковное управление и наследник оказались неплатежеспособными, и дело на этом закончилось. Процесс продолжался пятнадцать лет. Городской совет решил наконец уплатить сто тысяч франков; таким образом, подрядчику причиталось теперь всего двести тысяч. Но судебные издержки и другие расходы значительно увеличили сумму долга, вдобавок наросли проценты, и она достигла шестисот тысяч, а так как для завершения постройки требовалось еще четыреста тысяч, то пришлось бы затратить целый миллион франков, чтобы спасти развалины от окончательного разрушения. Теперь святые отцы могли спать спокойно: они нанесли церкви смертельный удар, с ней было покопчено.