Срочно, секретно...

— Устал, — сказал он, откидываясь на сиденье. — Американцы говорят: бывают дни, когда лучше не вставать с постели. А через пару лет пенсия. Поселюсь в предместьях Лондона и буду тихо выращивать цветы, пока так же тихо не сойду в могилу. У нас после шестидесяти не держат. Наверное, это и правильно...

— Возможно. Зато вся ваша дальнейшая жизнь будет усеяна розами.

— Изволите шутить? Ну-ну, давайте! Придет время, и вы задумаетесь о том, что успели сделать.

— Вы к себе несправедливы, Дэн! За свою жизнь вы-то многое успели. Помните, еще рассказывали о Ближнем Востоке, о том, как в шестьдесят седьмом, во время агрессии Израиля, занимались помощью беженцам. А война! Вы же участвовали в высадке!

Хартнер молчал. Его большая, жилистая рука легла на руль. Может быть, он вспоминал лето сорок четвертого, когда с автоматом наперевес бежал по мокрому песку побережья Нормандии, бежал навстречу фашистским пулям, чтобы никогда не повторилась трагедия войны.

— На спуске с моста, дорога номер шестнадцать, катастрофа. Четыре машины всмятку, пятеро раненых, двое в тяжелом состоянии. Полиция предполагает, что отказало рулевое управление. Среди прохожих жертв нет. Все. Теперь соедините с шефом.

Через несколько секунд в трубке щелкнуло, и он услышал голос главного редактора.

— Хэлло, Майкл! Слышал, слышал о твоих подвигах, неплохо сработано. Ты что же, решил бросить политический репортаж и стать полицейским хроникером?

— Совмещаю, шеф. Моя машина могла быть пятой в этой куче, так что я на правах очевидца и почти участника. Да и на сигареты заработаю. Ваш человек все равно, как всегда, опоздает.

— О’кэй, Майкл, нет возражений. Мы уже начали тебя искать, где тебя носило?

— Дела, шеф, дела. Что-нибудь стряслось?

— Пока ничего, но симптомы скандальчика имеются. Час назад позвонил Рой из МАПРС — ты его должен знать, он у них занимается связью с прессой — и кое-что в дружеском порядке рассказал. За те деньги, что мы ему платим, мог бы, конечно, и побольше, ну да черт с ним. Из той чепухи, что он наплел, я понял, что кое-что происходит. Похоже, у них не все в порядке с одним из проектов в этой, ну как ее... — и назвал страну. — Они посылают туда своего парня посмотреть, в чем дело. Если учесть, что там недавно произошел военный переворот правого толка, ситуация может оказаться забавной.

— Думаю, тебе придется слетать туда денька на три-четыре, — продолжил шеф. — Билет забронирован, получишь его на стойке «Эр Франс». Рейс 12698 на Париж, там пересадка — и дальше канадским самолетом в страну. Так... сегодня вторник, значит, скажем, на пятницу держим для тебя две полосы. Если связи не будет, заполним в последний момент светской мурой! — хохотнул главный. — В первую очередь нас интересует ситуация в стране, ну и заодно пригляди за этим международным деятелем. Кстати, этот малый — венгр, запиши его фамилию, диктую: Варга Шандор. Понял? Ну и отлично. Информация может выйти пикантной. Назовем, например, так: «Проект МАПРС на грани краха!» — по-моему, неплохо, особенно если слово «проект» дать петитом, а все остальное покрупней! А, Майкл?! Ну да я в твои дела не суюсь. Вопросы есть?

— Один, сэр! Почему вы так уверены, что я полечу?

— Брось шутить, Майкл! Ты славный малый и мне нравишься, но всему есть предел. Вспомни свою аферу с материалом по транснациональным корпорациям, тебя же просто выкинули на улицу. Кто тебя подобрал? Во второй раз работу найти не удастся, особенно с твоими запросами. Хочешь быть независимым американским репортером — будь, но материал давай... Молчишь, ну и прекрасно! Да и дельце-то как раз по тебе. И помни, старина, — голос главного потеплел, — мы тебя высоко ценим!

Еще из офиса Варга позвонил домой и попросил жену приготовить все необходимое. Он всегда помнил ее глаза, они были точь-в-точь такие же, как у дочери, и эти четыре укоризненных глаза смотрели на него, когда он переступал порог квартиры. Пропала экскурсия в средневековый замок, пропал дружеский обед — и Шандор чувствовал себя виноватым.

Выйдя из подъезда, он оглянулся. Высоко над ограждением балкона появились две головки, и Варга помахал им рукой. Улица была пуста, и только какая-то чопорная старуха прогуливала двух карликовых пуделей. Именно из-за тишины и патриархальности Шандор и выбрал этот район города для проживания.

Хартнер ждал его в машине. Аккуратно сложив газету и убрав ее в боковой карман двери, он, не глядя на Варгу, включил зажигание, и «фольксваген» сорвался с места. До вылета оставалось немногим больше часа. Шандор знал, что Хартнеру часто бывает одиноко — дети выросли, с женой он расстался, — но упрямый англичанин так никогда и не принял его предложение прийти посидеть вечерок в домашней обстановке. Он готов был встречаться в ресторане или где угодно, но, следуя странной логике, никогда не переступал порога квартиры Шандора.

За окном машины замелькали окраины, вереница рекламных щитов, выплыла и осталась сзади большая торговая площадь с оптовыми магазинами под фирменными вывесками. Педаль газа все ближе прижималась к полу, и на лице Хартнера начала появляться улыбка. Он всегда утверждал, что скорость успокаивает его и веселит душу. По сторонам автобана тянулись бесконечные поселки, своими домами и аккуратными магазинчиками больше похожие на маленькие города. Хартнер начал тихонько насвистывать, Варга закрыл глаза — впереди ему предстояла долгая дорога, но думать о ней не хотелось, и мысли сами собой возвращались к дому.

Часы на диспетчерской башне аэропорта показывали начало седьмого, когда автоматические двери зала отлета раздвинулись и пропустили двух мужчин. Варга подошел к стойке авиакомпании и заговорил с девушкой в голубой униформе. Хартнер сразу направился в бар. Через несколько минут оба сидели на высоких табуретах у стойки и потягивали апельсиновый сок. В полутемном зале было малолюдно, откуда-то доносилась приятная ненавязчивая музыка. Шандор молчал.

— И все-таки вы зря согласились...

— Не стоит об этом. — Варга закурил и, выпустив облако ароматного дыма, спросил Хартнера: — Вы когда-нибудь встречались с человеком по имени Макклоски?

— Давно. — Хартнер не спешил продолжать. — Тот Макклоски, наверное, уже спился, хотя малый и неплохой. Впрочем, фамилия не редкая...

— А Мадзини, что он собой представляет?

— Вам лучше знать. — Хартнер допил сок и посмотрел на Варгу. — Как-никак вы с ним в одном департаменте работаете, не я.

Кабинет директора коммерческого отдела «Мед-Инко» был огромен и пуст. Много раз Вебер собирался оживить интерьер, выкинуть старый, огромных размеров стол, но каждый раз что-то мешало. Потом, по прошествии времени, он окончательно привык к обстановке и уже не замечал ее. Слишком устал, чтобы видеть что-то, кроме этой проклятой работы.

Вот и последнее звено! — Вебер закрыл папку, откинулся на спинку кресла и бездумно посмотрел в окно. Там, за, поглощающим шум стеклом, в раскаленном уже с утра воздухе качались и плыли сотни таких же окон, Вебер ненавидел эти окна. В холод и дождь в них жила тоска, в жару их затягивали бельма серебристой отражающей пленки — и тогда ему казалось, что за ним незаметно наблюдают, он почти физически чувствовал под лопаткой перекрестье прицела. В такие дни, когда его одолевали приступы страха, он старался держаться в глубине комнаты, будто в случае чего это могло помочь.

Странно устроена жизнь, думал Вебер. Еще год назад только от того, чтобы прикоснуться к этому досье, он прыгал бы от счастья. Теперь он прочел его, ну и что изменилось? «Степень доверия», — ответил он сам себе. Его причислили к элите, к тем немногим, кто знал, что происходит, от которых зависела судьба фирмы. И, может быть, даже не только «Мед-Инко», но и той, другой, что как гигантский спрут обхватила корпорацию, тонко прочувствовав ее болевые точки. Да, он, чужак, удостоился великой чести!

Вебер был одним из тех немногих, кто прошел вместе с «Мед-Инко» путь длиной двадцать лет. Он был ее историей, живым свидетелем подъема и роста маленькой и незаметной когда-то фирмы по производству медикаментов. Конечно, он понимал, что ему повезло. Не погибни Брюкнер в той дурацкой, случайной перестрелке, они мариновали бы его еще годами. Теперь же он на коне! Знает, что стоит за фасадом респектабельной, благополучной фирмы, как знали или подозревали те щелкоперы, что за доллары не жалели красок, расписывая новое экономическое «чудо». Бумага все терпит. Они боялись писать правду. А он, он не боится? Ожидание несчастья зародилось у него с тех самых пор, как он начал понимать, что в их игре не все чисто. Все эти годы предчувствие росло, и вот теперь, когда он достиг того, к чему шел столько лет, несчастье настигло его!