Страница 20 из 90
Глаза Сафвата затуманились воспоминаниями. Он вздохнул и налил в стакан немного водки.
— Однажды едва под трибунал не попал. Собрался жениться, а в Каир не пускали… В общем, улетел без разрешения. Спас земляк, Мустафа Хамди. Он сейчас большой человек: заместитель военного министра генерала Мухаммада Фавзи…
Полещук внимательно слушал откровения Сафвата, прерывая его лишь тогда, когда не понимал какое-то слово. Обычно веселый и жизнерадостный Сафват сегодня был другим: грустным и задумчивым, совсем не похожим на того комбата в блиндаже под Суэцем. Полещук никак не мог уразуметь причину этой метаморфозы…
В баре появилась троица молодых людей. Громко разговаривая и жестикулируя, они подошли к стойке, обсудили разные сорта алкоголя и заказали местное пиво. Устроившись на высоких стульях там же, у стойки бара, стали разливать «Стеллу» по стаканам. Болтали без остановки, дымя дорогими американскими сигаретами. Сафват сердито наблюдал за ними, курил и мрачнел. Потом не выдержал, встал и подошел к ним. Что он сказал шепотом парням, Полещук не расслышал. Но те, быстро допили пиво и, с опаской кося глаза на Сафвата, поспешили к выходу.
— Что ты им сказал? — удивленно спросил Полещук.
— Неважно, — Сафват первый раз за вечер улыбнулся. — Хотят казаться золотой молодежью… Ислам. Они же мусульмане…
Он сел на свое место и продолжил рассказ:
— А потом была другая война. В 1967 году, ты знаешь, Искяндер, полное наше поражение за шесть дней. Я тогда был командиром разведроты. Попал в плен…
Сафват взял бутылку «Борзой».
— Будешь еще?
И не дожидаясь ответа Полещука, плеснул понемногу в стаканы.
— Плен — это отдельная история… Евреи измывались над нами… Особенно женщины. Они же служат в армии. Приходили в лагерь военнопленных, выбирали самых красивых арабов и насиловали…
— Как это насиловали? Бабы насиловали мужиков?
— Ну, да. Насиловали в прямом сексуальном смысле, перевязывая им семенной канатик… Страшное дело, Искяндер. Потом некоторые из этих ребят пропали… Не знаю, убили их еврейки или что-то еще. Пропали бесследно. Меня Бог миловал. Потом взяли подписку и обменяли на пленных евреев. Или на их трупы…
— А что за подписка, Сафват?
— Я подписался, что никогда не буду воевать против Израиля.
— Но ты же воюешь?! — воскликнул Полещук.
— Да, воюю. Но если попаду в плен, меня сразу же расстреляют. Вот, так, друг мой.
— Сафват, а что будет дальше?
Полещук понимал состояние арабского офицера, находящегося в хорошем подпитии. Впрочем, он и сам прилично забалдел от выпитого. Неизвестно, кто больше. Но сама обстановка не позволяла Полещуку полностью расслабляться — пока он еще осознавал, где он и с кем он. Не с врагом, конечно, но и не с…
Вообще-то Сафват, по идее, был другом, но Полещука что-то настораживало. Этот рассказ об изнасиловании еврейками пленных арабов, прямо как в фашистском концлагере, вряд ли такое возможно… Приврал, наверное, подполковник. Хотя, какой смысл? Настроить против израильтян? Какая ерунда! За годы учебы в ВИИЯ преподаватели и замполиты железно вбили в молодые мозги будущих переводчиков-арабистов, что империалистическая Америка — враг, а Израиль — ее форпост на Ближнем Востоке, то есть тоже враждебное государство. Потому и разорваны дипотношения, потому и помогаем арабам в их справедливой войне…
Настороженность Полещука имела на самом деле несколько другую и весьма вескую причину: он, советский офицер, находится в несанкционированном контакте с подполковником местной стороны. А за такие контакты, да еще и с пьянкой, по головке не погладят. Если, конечно, узнают. Впрочем, ни хрена уже его не останавливало.
— Наливай!
И Полещук подставил свой стакан.
«Хабиби…»,[53] — протяжно взывал из динамика голос Умм Кульсум.
— А ничего не будет, — усмехнулся в усы Сафват, — вот сейчас выпьем, и поедем к Идрису.
— К какому Идрису?
— Искяндер, не задавай лишних вопросов. Я сказал, поедем. Ялла!
Выпили. Сафват буквально приказал (еще бы, он — подполковник и комбат!) Полещуку идти к машине, а сам, о чем-то пообщавшись с барменом и не заплатив, пошел седом.
— Ялла, ялла! Пошли!
— Сафват, а деньги?
— Тебя не касается, хавага! Иди к машине!
— Какой я тебе хавага? — вдруг взъерепенился Полещук, зацепившись за неблагозвучное для него слово. — Ты чего, совсем того? Хавага…
Сафват с удивлением посмотрел на Полещука.
— Искяндер, ты никак обиделся? Не обижайся, дорогой, ты, наверное, не понимаешь, что хавага — это господин по-нашему. Я же тебе говорил. Так же и к нам, коптам, обращаются. Ей-богу не вру. И Бог — свидетель! Ладно, поехали.
— Стоп, Сафват, ты же здорово выпил!
Полещук посмотрел на заметно поддатого египетского офицера, сам удивляясь своей, как он подумал, стойкости: — Вот она — советская виияковская школа!
Конечно же никакая водочная закалка была здесь абсолютно ни при чем. Более-менее трезвое состояние Полещука объяснялось совсем другим: когда пьешь в чужой стране с офицером иностранной армии, как бы он не демонстрировал свое дружеское расположение, нервы все равно напряжены до предела. А вдруг что случится? К тому же подобные развлечения есть грубейшее нарушение тех самых пресловутых «Правил поведения советских граждан за рубежом», за что можно вылететь из Египта в мгновение ока. Так что кайф от такой пьянки весьма и весьма относителен: трудно забалдеть по-настоящему, как со своими…
— Ну, и что? Маалешь, ерунда, — ответил Сафват, садясь за руль своего белого «Мерседеса». — Ялла бина![54]
Ехали быстро и недолго. Не успел Полещук опомниться, как Сафват припарковался у какого-то дома.
— Давай, Искяндер, скоро будет Ум Кульсум!
— Какая, к черту, Умм Кульсум? Она же только что пела!
— В баре была запись. Ты совсем забыл, дорогой, сегодня ее концерт, прямая трансляция. Это праздник для всего Египта…
Идрис, немолодой актер какого-то египетского театра, встретил их радушно, и, как показалось Полещуку, слишком уж суетливо. Он побежал к холодильнику и, восторженно крича, вытащил из него пол-литровую бутылку: — «Праздничная», господа, вы не поверите, — настоящая русская водка! Досталась по случаю…
Ни Полещук, ни Сафват этому почему-то не удивились, хотя вид соответствующий сделали.
— Ну, ты, Идрис, даешь! — сказал Сафват, — мы тут с Искяндером по барам прошлись, — он подмигнул Полещуку, — и русской водки не нашли. А у тебя вот, пожалуйста! Ну, ты, брат, настоящий артист! Твою мать! — Последнее, матерное, Сафват произнес по-русски.
Идрис, не понимая Сафвата, суетился, подставляя бокалы и бегая время от времени к холодильнику за какими-то закусками.
— Да успокойся ты, брат, — не выдержал Сафват, — мы же пришли к тебе на Умм Кульсум! Давай-ка, включай радио!
Идрис включил радио, и оба египтянина на какое-то время застыли в экстазе: «Хабиби, акбаль аль-лейля…, — проникновенно пела Умм Кульсум, — инта хайяти…»[55] Полещук мало что понимал и, хуже того, не мог выражать восторг, слушая незнакомую и не совсем непонятную ему арабскую песню. Но, надо было вести себя так, как будто все это ему безумно нравится. Что он и старался делать изо всех сил. Ужасно было то, что эта Умм Кульсум пела очень долго…
— Хорошо поет, — скромно сказал Полещук, грустно глядя на чуть початую бутылку «Праздничной».
— Ничего ты, русский, не понимаешь, — укоризненно заметил Сафват и взял бутылку. — Ялла! Давай свою стакану! — Вспомнил он русский язык.
— Не стакану, а стакан, — назидательно поправил Полещук. — На! — Он подставил Сафвату стакан и оглянулся. — А где артист?
Едва Сафват налил водку, как с диким воплем из соседней комнаты выскочил Идрис с пистолетом в руке. — Аллаху акбар! — заорал он и выстрелил в потолок. Реакция Сафвата была мгновенной: через секунды Идрис лежал на полу с завернутыми за спину руками и мычал от боли. Пистолет упал рядом. Полещук поднял его, рассмотрел и сказал: — Сафват, это пугач! Отпусти артиста!
53
Мой любимый… — араб.
54
Поехали! — егип.
55
«Мой любимый, я не тороплю эту ночь. Ты — моя жизнь…» — араб.