Эффект бумеранга

Александр Звягинцев

Эффект бумеранга

Гонконг

7 апреля 1991 года

Профессор Осира не спеша вошел в кабинет и распахнул окно. Глаза его нашли притулившиеся к древним стенам монастыря хрупкие сакуры. Земля под их кронами была усеяна облетевшими нежно-розовыми лепестками. Осире почудилось даже, что деревца стоят среди выпавшего за ночь розового снега. Внезапно пахнувший с моря свежий ветерок взметнул розовые лепестки в воздух и легкими мотыльками закружил их по монастырскому подворью. Несколько из них, влетев в окно кабинета, кружась, опустились на протянутые ладони старика.

– Ишь, зазнайки, ветер быстро собьет с вас спесь… – с улыбкой проворчал Осира и, вздохнув, добавил: – Печальный мир! Даже когда расцветают вишни. Даже тогда…

Согнав с лица умиротворенную грусть, Осира решительно позвонил в серебряный колокольчик.

Появившийся на пороге монах приветствовал его низким поклоном.

– Пригласите ко мне Джона, – попросил Осира.

Когда Джон вошел, Осира усадил его на циновку рядом с собой и сказал:

– Я очень рад, мой друг, что Создатель оценил твое усердие и вернул тебя к полноценной жизни.

– Благодарю вас, сенсей, и господа бога за эту милость.

– Меня не за что благодарить. Я всего лишь исполнял свой долг, протаптывая тропинку, которая рано или поздно должна была вывести тебя к храму твоей памяти.

– Обрушившиеся на меня воспоминания, сенсей, распирают череп. Мне кажется, что, если я сейчас не поделюсь ими с вами, он просто взорвется.

– Ты уверен, что мне все нужно знать о твоей прошлой жизни? – осторожно спросил Осира.

– Да, уверен! – твердо ответил Сарматов, его обезображенное шрамами лицо было спокойно. – По крайней мере, кто я и откуда родом, мой сенсей должен знать.

Профессор Осира согласно кивнул и, достав из ящика письменного стола диктофон, положил его рядом с собой.

– Не против? – спросил он.

– Нет, – ответил Сарматов. – В своей жизни я не сделал ничего такого, чего мне надо стыдиться. По крайней мере, мне кажется так…

Уже заканчивалась пленка в кассете диктофона, а Сарматов все говорил и говорил, вспоминая свою жизнь. Перед старым японцем Осирой прошло его скорбное сиротское детство в глухой казачьей станице, с именами и даже с уличными прозвищами его сверстников. Вспомнил Сарматов и соседей по родному куреню, и всех дорогих ему станичников. Узнал Осира и о том, что в далекой Москве чужой человек воспитывает его родного сына, названного белокурой красавицей-матерью, дочерью большого начальника, Платоном. Прошли перед старым самураем боевые побратимы Сарматова, прошли чередой все – и живые, и погибшие в разных странах на чужих континентах. Но их подлинных имен и мест их боевых операций он не назвал. Впрочем, Осира и не настаивал на этом. Рассказал Сарматов и о своем пленнике – американце, полковнике ЦРУ Джордже Метлоу, не сдавшем его в горах Гиндукуша афганским полевым командирам, которым за его голову была обещана награда в миллион долларов.

В своем рассказе Сарматов дошел до того момента, когда на караван афганских моджахедов, пробирающихся тайной горной тропой в Пакистан, обрушились русские вертолеты и… И вдруг голос его осекся и сорвался на хрип, глаза помутнели, а в уголках губ запузырилась кровавая пена.

– Довольно, хватит! – спохватился Осира, но было уже поздно.

Прежде чем потерять сознание, Сарматов успел пробормотать сквозь стиснутые зубы:

– Голова, сенсей!.. Господи, как больно-о-о!.. Как больно!..

На следующий день с первыми лучами солнца, даже не полюбовавшись отцветающими деревцами сакуры, Осира поспешил в монастырскую келью Сарматова. К его удивлению, келья была пуста.

– Джон медитирует на берегу моря, – сообщил привратник.

– Как он провел ночь, Ямасита?

– Крепко спал, как обычно…

– После медитации жду его у себя.

– Хорошо, сенсей.

В ожидании Сарматова Осира долго созерцал картину-такемоне – единственное украшение его аскетического кабинета. По мере созерцания простенького пейзажа с одинокой, вцепившейся в скалу сосной глаза старого самурая светлели, а в уголках губ появилась умиротворенная улыбка. Когда в кабинет заглянул Сарматов, Осира торопливо согнал ее и предложил гостю место на циновке.

– Как ты себя чувствуешь? – скрывая тревогу, спросил он.

– Хорошо, сенсей.

– Помнишь, что произошло с тобой вчера?

– Смутно, – признался Сарматов. – Я был у какой-то церкви… Очень красиво звонили колокола… Больше, к сожалению, ничего не могу вспомнить.

– А помнишь ли ты, что было три дня или месяц назад?

– Отлично помню, сенсей. Как всегда, я каждодневно постигал путь воина-бусидо в духе искусства дзен.

– Не вспомнил ли, Джон, что ты делал года три назад?

– К сожалению, пока не вспомнил, сенсей.

Осира легко, как юноша, поднялся и подошел к раскрытому окну кабинета. Полюбовавшись отцветающей сакурой, он повернул просветлевшее лицо к Сарматову.

– Признаться, жизнь не часто преподносила мне подарки, Джон. Я начал было сомневаться в твоем выздоровлении, но вчерашний день наконец-то дал мне надежду.

– Что необычного произошло вчера, сенсей? – удивился Сарматов.

– Позволь мне не ответить на этот вопрос.

– Но почему?

– В интересах твоего полного излечения, – отвел глаза в сторону Осира. – Но обещаю, что в свое время ты узнаешь обо всем.

– Я во всем полагаюсь на моего сенсея, – поклонился Сарматов.

– Однако могу сказать и сейчас, что ты не англичанин… Ты русский офицер. Но этого в монастыре никто не должен знать. Оставайся пока английским подданным Джоном Ли Карпентером, иначе тобой и мной заинтересуется полиция и я не смогу продолжить твое лечение.

– Джордж Метлоу – мой американский друг – тоже просил никому не говорить о том, что я русский офицер.

– Надеюсь, что у твоего друга великодушное сердце воина, – вздохнул Осира. – Однако каковы мотивы его такого странного поведения?

– Не знаю, сенсей, но уверен, что мистер Метлоу не желает мне зла.

– Что ж, – покачал седой головой старик, – как говорят в твоей огромной холодной стране – поживем – увидим…

После ухода Сарматова Осира позвал привратника. Протянув ему заклеенный конверт, когда-то оставленный Метлоу, он сказал:

– Ямасита – верный спутник бродячего самурая Осиры, мои дни улетают, как с зимней сучковатой сливы последние листья… Когда сорвется последний лист, поклянись, что ты отдашь этот пакет Джону, и никому другому.

– Клянусь, – положил ладонь на короткий самурайский меч катана привратник, – Ямасита отдаст этот пакет Джону, и никому другому.

– Хочешь о чем-то спросить, Ямасита?

– Ямасита хочет знать, не означает ли это, что единственный шанс Джона вчера слетел, как последний лист с зимней сливы?

– Напротив, Ямасита, – рассердился Осира, – вчера шансы Джона на полное выздоровление во много раз увеличились. Под звон колоколов православной церкви к нему на время вернулась память. Но, к сожалению, нагрузка оказалась для его психики пока непосильной. Но это ничего… Главное состоит в том, что вчера в его мозгу вновь начались химические процессы, отвечающие за долговременную память. Теперь я совершенно уверен, что полное выздоровление нашего пролетного дикого гуся лишь вопрос времени. Но боюсь, что это произойдет после того, как моя душа улетит в штормовой сумрак южных морей. В конверте, оставленном мне американцем Метлоу, есть информация, но она, к сожалению, касается работы Джона на его страну. Все, что Джон вспомнил вчера, я, разумеется, с его согласия записал на диктофон, чтобы он знал, где ему после моего ухода приклонить свою голову.

– Но, сенсей, после вашего ухода в сумрак южных морей Джон мог бы навсегда остаться в монастыре. Лучшего наставника нам не сыскать в Юго-Восточной Азии и во всем Китае.

– В Японии тоже, – потеплев глазами, уточнил Осира. – Нет, Ямасита. Еще в детстве наш пролетный дикий гусь выбрал путь воина. Поверь, он полетит по нему до конца.