Неравный бой 2

К счастью, поверка продолжалась недолго, иначе я бы не выдержал. Кое-как, подгоняемые гномами-надсмотрщиками, добрались до барака. Вернее, до заменявшего его слепленного явно на скорую руку навеса, поставленного на столбы из неструганых стволов с промежутками в руку между ними. Пролезть там было невозможно, что, очевидно, и являлось основной задачей «стен», так как от ветра и холода те защитить точно были не в состоянии.

Ни коек, ни даже банальных нар там и близко, разумеется, не наблюдалось. Грунтовый пол барака был разделен толстыми неровными ветками, лежавшими просто на земле, на примерно одинаковые прямоугольные ячейки, оставлявшие посредине сооружения узкий проход. Пол в каждом прямоугольнике, рассчитанном на пять-шесть человек максимум, иначе пришлось бы спать стоя, покрывал слой жухлой травы вперемежку с листвой, заменявший, видимо, и матрас и постельное белье. Многообещающие условия, нечего сказать!

Мне быстренько освободили место в ячейке, принадлежавшей обещанной русской группе. Собственно, освобождать особо было нечего, так как личных вещей, кроме одежды и котелка, лагерникам не полагалось. Поэтому четверо «жителей» прямоугольника просто немного потеснились. С моим прибытием тут становилось несколько тесновато, но лежать еще вполне можно было свободно. И на том спасибо!

В последних лучах заходящего солнца, пробивающихся в промежутки между бревнами, давешний гном-бригадир, многозначительно помахивая дубиной, прошелся вдоль рядов устало растянувшихся зэков, пнул кого-то, замешкавшегося с принятием горизонтального положения, после чего, не говоря ни слова, покинул помещение через единственную дверь. Которая тут же с грохотом захлопнулась. Отбой.

Хотя разговаривать после отбоя и запрещалось, но, поставив кого-нибудь на «шухер» – наблюдать в щели за перемещениями охранников, можно было немного пообщаться шепотом. Познакомились. «Везунчик», так вовремя проявивший инициативу на построении, оказался тоже довольно «свеженьким» военнопленным по имени Андрей Вольнов. Три месяца назад он, двадцатитрехлетний сержант русской разведроты, получил контузию в бою. Очнулся, как и я, уже в плену.

— А почему «Везунчик»? — тихо поинтересовался я.

— Потому что везет ему неимоверно! Все время вляпывается в дерьмо, но каким-то чудом выбирается! — ответил вместо Андрея хмурый смугловатый мужик, явно постарше возрастом. Представился сам – Игорь Хмелецкий, тридцать два года, кликуха – «Крепыш». Происхождение клички вопросов не вызывало, достаточно было взглянуть на его широченные плечи. При примерно одинаковом росте – заметно шире, чем у меня. Крепыш оказался старожилом – два года в плену. Что внушало некоторые надежды относительно возможностей выживания в этом аду.

Однако оставшиеся два товарища, как оказалось, тянули лямку еще дольше! Один три, а второй – целых четыре года! Но как они сподобились столько протянуть в крайне недружелюбных по отношению к человеческому организму условиях?

— А ты их клички узнай! Сразу все и поймешь! — ухмыльнулся, обнажив не очень-то здоровые зубы Везунчик.

— Я Вонюша, — весело сообщил невысокий курносый парень со следами ожогов на руках, сидевший на стреме у щелей в стене. — А четыре года назад звали Иваном Черновым.

— Ванюша? — переспросил я.

— Нет, именно Вонюша! — засмеялся Везунчик. Слишком громко, и внимательно зыркавший по сторонам Крепыш тут же на него зашикал. Но верзила продолжил лишь немногим тише: – У нашего товарища такой способ избегать наказаний. Как только Мерзавр или другой гном подбирается со своей дубинкой, у Вонюши от страха активно начинают выделяться настолько вонючие газы, что все окружающие разбегаются на расстояние километра, чтобы не погибнуть! И надсмотрщики сразу забывают, что хотели его наказать. Так что не испугай его невзначай, задохнешься!

— Да не от страха! Сколько можно говорить! — обиженным тоном возразил обладатель столь полезного для выживания таланта. Махнул рукой на скалящегося Везунчика и повернулся ко мне: – Я год отрабатывал этот способ специальными упражнениями!

Тут уже фыркнули все четверо, в том числе и сам Вонюша. Заметно было, что это одна из любимых тем для обсуждения в компании.

— Ну а это Николай Громов, — указал Везунчик, как самый активный, видимо, в группе, на последнего не представленного еще мне члена этого маленького коллектива – щуплого белобрысого мужичка, явно самого старшего из всех. — По кличке «Ощутилло». От слова ощущать. У него это очень хорошо получается, особенно, когда речь идет о неприятностях, угрожающих его собственной заднице!

Мужичок угрюмо кивнул, никак не прокомментировав характеристику, данную ему товарищем по несчастью. А тот, наконец, добрался и до меня:

— Ну а теперь давай рассказывай о себе!

Я на секунду заколебался – не назваться ли настоящим именем, вроде ж все свои… Но одумался, мало ли, вдруг среди новых товарищей стукачок-с затесался, а то и парочка? Вряд ли лагерное начальство не использует подобных классических методов. Поэтому выдал все ту же легенду, навязанную волею случая. Ребята, услышав, что я с того самого дирижабля, пришли в возбуждение и засыпали меня вопросами. Уже окончательно стемнело, и варвары в соседних ячейках стали недовольно ворчать, когда они, наконец угомонились.

— Ну раз ты кочегар, то будешь Кочегаром! — постановил напоследок Везунчик. — У нас принято обращаться по кликухам, так что привыкай!

А утром разверзлись врата ада… Подъем посредством грубых пинков ворвавшихся в барак еще до рассвета надсмотрщиков, пять минут на оправку в выкопанном сразу за бараком неглубоком ровике, выполняющем роль сортира. Потом утренняя поверка на плацу между бараками, сопровождаемая дрожью от угрожающих криков бригадиров и пронизывающей прохлады, подкрадывающейся из предрассветного леса. И тут же очередь на выдачу завтрака, состоявшего из нескольких глотков теплой воды с мерзким привкусом, называемой чаем и маленького черствого сухарика. «Чай», как и похлебку за обедом, наливали в выданную мне накануне прямоугольную металлическую флягу с откидывающейся крышкой, которую, как и деревянную ложку, каждый заключенный все время таскал с собой.

На завтрак выделялось десять минут, после чего бригадиры гнали подчиненные им бригады на отведенные для работы участки. У каждой имелась собственная специализация. Часть отряда занималась валкой деревьев. Вернее, окончательным ее этапом, так как попадались стволы диаметром до двенадцати метров, спилить которые вручную, особенно используя выдаваемый хиленький инструмент, заняло бы невообразимую прорву времени. Поэтому основная часть работы выполнялась паровым трактором чудовищного размера. Увидев впервые это воплощение самых смелых фантазий поклонников стим-панка, я замер с разинутым ртом, и так и стоял, пока не получил болезненный тычок дубинкой в спину от Мерзавра. Махина опиралась на восемь в чем-то даже изящных, похожих на велосипедные, но со спицами толщиной в руку, колес высотой в два моих роста. У каждого имелся отдельный привод от массивного парового котла паровозного типа. Без сомнений, с паровоза его и позаимствовали, вместе с традиционным орлом, держащим в руках нацистскую свастику, выбитым на лобовой крышке котла. В высокой, усеянной заклепками закрытой кабине, возвышавшейся над котлом, располагались немцы-машинисты, а в задней пристройке – гномы-кочегары. Перемещалось это чудище, усиленно пыхтя густым дымом, со скоростью бредущего домой после знатной попойки пьяницы, однако и ехать ему надо было всего-то несколько десятков метров до следующего дерева. Зато, утвердившись на месте, оно перенаправляло, через специальный привод, всю мощь своего парового двигателя на установленную в передней части гигантскую пилу. Прорезая за полтора-два часа работы с многочисленными перерывами на охлаждение и заточку режущей кромки инструмента три четверти диаметра ствола, оно покидало недобитую жертву и направлялось к следующей. А окончательно валила дерево специальная бригада, подпиливая оставшуюся часть вручную. Частенько, по свидетельству старожилов Расчистки, падение сто-стопятидесятиметровых лесных гигантов сопровождалось жертвами среди лагерников. Еще бы!