Страница 4 из 83
— Что с тобой случилось? — спросила Шелонь.
— Ничего, — буркнул Волх. Он вдруг пожалел, что пришел. Знал ведь, что мать — колдунья, от нее ничего не укроется. А он умрет от стыда, если кто-то заглянет сейчас в его сердце…
Шелонь лукаво улыбнулась.
— Так-таки и ничего? А почему оберег сломался? Ты смотри, его по-прежнему не снимай. Четыре конца — это четыре мгновения в твоей жизни. Важнее них ничего нет. Вот, одно уже миновало. Как ее зовут?
— Мама! — возмущенно воскликнул Волх. Он вскочил, бросился к дверям, но на выходе обернулся.
Мать все так же ласково смотрела ему вслед. Осеннее солнце падало ей на лицо. По-прежнему — самое прекрасное на свете. Но Волх с горечью разглядел вдруг, что мать постарела. Стала суше, бледнее, и золото волос потускнело. Словно та, другая, выпила у нее всю молодость. И при мысли о той, другой, Волху гадко и страшно себя.
Он снова виновато припал к материнским коленям.
— Расскажи мне еще про заоблачную страну, — попросил он.
— Да ты и так все знаешь наизусть! — засмеялась Шелонь. — Ну, еще в Вырее живут две птицы. Одну зовут Алконост. У нее лицо прекрасной девы и такой голос — кто его услышит, забудет все на свете. Когда Алконост кладет яйца в море, то на семь дней все ветра стихают. А другая птица — Гамаюн. Когда она летит с востока — то жди страшной бури. Гамаюн — великий сказочник и пророк. Тот, кто его услышит, будет знать все на свете…
— А вот это дерево… — Волх осторожно погладил вышивку. — Оно так и растет в облаках?
— Нет. Корни его на земле, в самых чистых колодцах, а пути туда никто не знает. И живут у него в корнях бобры… и змеи…
— Змеи? — вздрогнул Волх. — Зачем там змеи?
— Змеи скоро уползут зимовать в Вырей. Вот наступит Вырьев день — и мы их больше до весны не увидим.
— Мама… — смущенно начал Волх и запнулся. — А то, что говорят про тебя и Змея, — это неправда?
Он никогда еще не задавал матери такого вопроса. Спросить — значило наполовину признать, что такое возможно…
Взгляд Шелони оставался голубым и ясным.
— А что говорят-то? — усмехнулась она.
— Ну… Что я… Что я — сын Змея.
— Так это не про меня говорят, а про тебя. А ты сам как считаешь?
— Я считаю, что женщина не может родить от Змея! — с горячностью ответил Волх. — Это все бабкины сказки. Кто сейчас в них верит? Разве что отец… Мама, он не должен так поступать с тобой!
Шелонь легонько шлепнула его по плечу.
— Не смей судить отца. Он умен, он образованный человек, он прочел много книг. А с тобой учитель Спиридон без толку бьется уже который год. Сколько греческих букв ты выучил?
— Мама…
— Твой отец — великий князь, — продолжала Шелонь. — Легенды о нем надолго переживут нас с тобой. Но в одном ты прав. Боги не ложатся в постель с земными женщинами. Их отцовство приходит по-другому.
Выговор про учителей Волх пропустил мимо ушей. Кому они нужны, эти греческие книжки? А про богов слушал жадно. Неужели наконец он узнает от матери правду?
Но ему не повезло.
— Мама, мама!
В горницу, не по-детски громко топая, вбежал его младший брат Волховец. А за ним — целый рой нянек, у которых, как известно, дитя без глазу.
Завидев старшего брата, Волховец заробел. Волх потерся щекой о материно колено, смерил братишку хмурым взглядом и вышел за дверь. Служанка, которой он нарочно наступил на ногу, испуганно пискнула.
На левом берегу реки Мутной, на пологом холме, горел высокий костер. Восемь костров поменьше, зажженные вокруг него, казались лепестками огромного огненного цветка. Восемь Безымянных жрецов служили требу Перуну в присутствии словенской и русской дружины.
День был ветреный и холодный. Дым то взвивался вверх, то стелился между священных камней. Князь Словен запахнул поплотнее корзно — тяжелый плащ с меховой опушкой. Ветер бесцеремонно трепал его светлую бороду.
Словен едва разменял пятый десяток и был высок и могуч — как и двадцать лет назад, когда сумел целое племя увести за собой в опасный поход. Оседлая жизнь его не изменила. Раньше он был великим вождем — теперь энергичным строителем. Город, его творение, его сокровище и гордость, лежал у его ног…
Но Словен озабоченно косился на реку. Вверх по течению шли корабли.
В те времена северные мореплаватели только осваивали путь на юг: через Свейское море, через озеро Нево, по Мутной, по Ловати, дальше — волоком до Борисфена и наконец — в сам Понт Евксинский, в царство греков.
И вот однажды весной, когда только что началась навигация, у истока Мутной на караван обрушились стрелы. Затем на берег вышли лучники. Их предводитель объявил, что эта земля и вода отныне принадлежат словенам. А те, кто хочет плавать по Мутной, должны платить пошлину.
Мирным торговцам еще только предстояло превратиться в хищных викингов. Пока они предпочитали конфликтов избегать. Тем более что словене при близком знакомстве оказались народом радушным и предприимчивым, пошлину брали посильную — в основном товарами, а в княжеских хоромах знатных купцов принимали с почестями.
— Свеи… — проворчал Словен, приглядываясь к рисунку на парусах. — Надеюсь, это последний караван в этом году. Хавр, не помнишь, кого мы принимали месяц назад? Данов? У меня потом неделю голова трещала. И как в них столько медовухи лезет?
Хавр стоял рядом с князем. В свете ритуальных костров лицо руса было исполнено мрачного величия. Седина в темных косматых волосах серебрилась, как волчья шерсть зимой.
— Месяц назад мы встречали корабль моего шурина, — подтвердил он. — Тебе тогда приглянулась царьградская кольчуга. Та, что теперь на княжиче. Кстати, Волх с дружиной сегодня опять на мечах рубился, — заметил он как бы невзначай. — Ты бы пригляделся к их игрищам.
Словен поморщился. Опять Хавр затевает этот разговор…
— Чего я там не видел? — как можно равнодушнее ответил он. — Дело молодое. Себя в их годы вспомни: сила есть — ума не надо.
— А тебя не беспокоит, что у тебя под боком выросла настоящая боевая дружина? Ты думаешь, он все еще ребенок? Он гораздо более взрослый, чем ты можешь себе представить, — сказал Хавр с двусмысленной ухмылкой.
— Я просил тебя: оставь моего сына в покое. Мне некогда слушать эту чушь. Пора возвращаться в город и готовиться к пиру, — резко прервал его Словен. Но все-таки недостаточно резко. Не таким тоном приказывают заткнуться раз и навсегда. И Хавр замолчал, зная, что слова его упали на благодатную почву.
Княжеский пир по случаю прибытия иноземных гостей был событием для всего города. Многие были приглашены. Другие рассчитывали пробраться без приглашения и урвать если не место на скамье, то хотя бы гусиную ножку или хвост жареной щуки. А медом обещали напоить всех желающих. Из княжеского ледника уже выкатили несколько здоровенных бочек.
Княгиня Ильмерь наряжалась в своей светлице.
Среди ее украшений были доставшиеся по наследству тяжелые золотые браслеты с изображением львов и оленей. Да и Словен баловал молодую жену: за одно кольцо с индийским сапфиром он отдал трех рабов и туркменского жеребца.
Конечно, сарматке Ильмери следовало предпочесть побрякушкам коня. В древности сарматы славились как воинственное, свободное, непокорное племя. Так считали римляне, а уж они умели ценить воинскую доблесть. У сарматов даже женщины сражались наравне с мужчинами. И сарматская девушка не выходила замуж до тех пор, пока не убивала своего первого врага. Но эти времена миновали. Карта мира многократно сменила свое лицо. Прежние герои и владыки уступили свое место новым, а сами остались доживать, лелея воспоминания о былых победах. Так произошло и с сарматами. Княгиня Ильмерь не была воином. Ее никто не учил боевым приемам. Ее маленький охотничий нож с рукояткой в виде головы барана был скорее красивой игрушкой, чем оружием. И все-таки в ее жилах текла сарматская кровь.
— Привет, матушка.
Ильмерь обернулась, вдевая сережку. На пороге стоял Волх. Он нагло подбоченился, прислонившись к дверному косяку.