Страница 9 из 46
– Людей нет, Василий Павлович… Понимаю. Надо к вам заслать человека, да нет пока подходящего… Есть один, но того в Затон направляем: там по весне каша еще круче заварится. Однако подумаю и о Колывани… Приезжие-то есть? Берешь на учет?
– Много понаехало. И в Колывань, и во Вьюны, и еще окрест… Беру, само собой, на военный учет, и всё, понимаешь, строевиков нет – то ветеринар, то лекпом, то бухгалтер, аль делопут какой… А выправка – дай боже: кадрового офицера я за версту учую, сам солдат, три войны отбухал.
– Вот и в Вандее такое было… – задумчиво произнес Прецикс. – Съехалась офицерня, а ударили мужицкими руками…
– Это какая же Вандея, при Колчаке, что ли?
– Нет, Шубин, много лет назад. Революция была во Франции, а Вандея – вроде нашей губернии… Попы, офицеры и кулаки там революцию задушили.
– Ишь ты, чего удумали!.. Ну, спасибо за чай. Поеду в Уком. В пять – к тебе, обедать, а в ночь – обратно… Еще патронов-то дашь?…
– Цинки хватит?
– Мало. Время тревожное, я всем партийцам и комсомольцам винтовки на руки роздал. Первое, чтобы начеку были в случае какой неустойки, второе, чтобы из военкоматского склада какая сволочь не скрала винтовки. Наружных караулов-то у меня нет.
– Как же без наружных караулов? – недовольно покачал головой Прецикс.
– А хлебом кто наряд кормить будет? – огрызнулся волвоенком. – Нет хлеба. Считай сам, Петрович: два поста ночных двухсменных по восемь часов, восемь да восемь – шестнадцать, как-никак, два полных красноармейских пайка, да карначу-разводящему паек – всего три. А кто даст? Упродком? Держи карман!.. У мужиков собирать? И не думай! Только под сил-оружия, а какая же это будет Красная армия, которая отбирает? И так продотрядники и городские трясут мужика почем зря…
– М-да… – протянул Прецикс, – а сельская партгруппа?
– Только за ее счет и бережемся: ходят патрулировать, а их самих постреливают. Уже два случая: одного нашего партийца из-за угла – наповал, второй сейчас раненый в больнице лежит… Ну, я пошел. К пяти обернусь. Так патронов-то дашь?
– Две цинки.
– Спасибо. Пиши записку. Коменданту, аль у начгара?
– Без записки. Раскошелимся здесь. Жду тебя к обеду…
Прецикс потянулся к телефону и стал накручивать ручку:
– Комендант!.. Там рыбешку мороженую оставил колыванский военком? Целый куль, говоришь? Одну рыбину ко мне на квартиру, остальное раздай сотрудникам семейным…
Колыванец сделал недобрые глаза, вполголоса матюгнулся и вышел.
III
Двести лет стоит на холмистой возвышенности знаменитое приобское село Колывань.
От Новониколаевска до Колывани трактом – рукой подать, семьдесят верст. Для доброй лошади – не расстояние. А водой – Обью и Чаусом – и того меньше: всего-то полсотни. И новониколаевцы частенько наведываются к колыванским знакомцам и к родне. За рыбкой, за мукой, за луком, который родится в Колывани громадного роста и преотличного вкуса.
Но вообще, славится заштатный городок не огородным овощем, не хлебным обилием и не тучным скотом, – славится Колывань лошадьми.
Повелось исстари: поселились прадеды современных колыванцев прямехонько на сибирском тракте – том самом, что продолжил в Сибири скорбную «Владимирку», и – от дедов к отцам, от отцов к сыновьям и внукам – колыванцы не столько хлеборобы, сколько лошадники: гуртоправы, прасолы-барышники, коновалы, обозники, а главное – лихие сибирские ямщики.
Прилипло к ним прозвище «гужееды». Только это так – вроде остроумие. Гужом колыванцы не едят. Ямщина – занятие прибыльное. Хватает у ямщиков и на сеянку, и на крупчатку пасхальную с трехнолевой маркой на белейшем кулечке-пудовичке.
Есть у колыванцев что поставить на чисто выскобленные и накрытые камчатными скатертями столы и в обыденку, и в праздники престольные, и на крестины, и в поминальные дни.
Скота – полные пригоны, гусей – сотнями считают, свиньи доморощенные, хлебные – на двенадцать пудов средняя. Подполья заставлены вареньями, соленьями да маринадами. Одним словом, крепко хозяйничают колыванцы, природные ямщики (многие ездили с кистеньком за пазухой), лихие гуляки – «гужееды»…
Держат по три-четыре упряжки-тройки, а есть и такие, что по двадцать упряжек водят и для батраков-кучеров специальные станки («ямки» называются) поставили на тракте, от самого села Спасского, что на перепутье к Омску-городу, и до древней своей Колывани.
В основном колыванские жители вероисповедания современного. Так и записано в подворных списках волостного правления: православные.
Известно, привычка к веселой, разгульной ямщицкой жизни мало способствует кержацкой строгости, кою принесли с собой в вольнолюбивую Сибирь первые поселенцы – казаки, староверы-аввакумовцы. И поколение за поколением хирела в Колывани древняя вера прадедов, отступала перед брюхом православного крестоносца – сельского попа и перед натиском властителя дум – капитан-исправника. Уже с середки восемнадцатого столетия большая часть колыванцев стала креститься трехпалой щепотью, но меньшая – не изменила вере предков.
Сохранили староверы и милое сердцу двуперстие, и особую посуду для мирских посетителей, и нравы свои: строгие, домостроевские – с начетчиком и с лестовкой, е древними, в переплетах телячьей кожи, мудреными книжищами, поучающими, как жить праведно и непорочно.
Эти, стойкие, – поселились особой слободой.
А прочие – большинство – перемешались с никонианской ересью и забыли про поганую мирскую посуду, и при частой пьянке – какой уж тут домострой!..
Но вот загремела по рельсам сибирская чугунка. Сперва колыванцы маленько скисли: заработки поубавились. Однако вскоре нашлось новое заделье: ямщики начали прасолить.
Ездили по деревням, скупали и продавали лошадок, стали якшаться с цыганской нечистью конокрадской… И пришла к колыванцам новая слава: воровская, уголовная.
До семнадцатого года частенько наведывались в Колывань детективы из Томского сыскного отделения. Позже стали наезжать студенты-дилетанты из полуполиции Керенского, еще позже взялись круто за искоренение конокрадского промысла красногвардейцы, да не надолго: воцарился в Сибири новоявленный царь Кучум, с адмиральскими погонами и с солдатскими шомполами.
Изменился привычный порядок. Теперь не колыванцы прятали в колках от полиции-милиции краденых лошадей, а сами милиционеры адмиральские начали приводить колыванцам реквизированные гурты – сбывай, дескать, а барыши пополам. По-божески.
И совсем было наладилась знатная коммерция, но сам же царь сибирский – «Александр четвертый», Колчак – все испортил.
Он формировал кавалерию, создавал огромное армейское обозное хозяйство – нужно было конского поголовья без числа. Пошли одна за другой лошадиные мобилизации. Повадились к колыванцам-лошадникам ротмистры – «ремонтеры», с отрядами бравых добровольцев.
Правда, крепких хозяйств ротмистры не трогали: запрет был. Зато на середняка ямщицкого навалились крепко. Уводили коней, не разбирая, где краденый, где купленый иль доморощенный.
Шибко обиделись тогда на Колчака многие колыванцы, и иные подались в партизаны.
Наступил тысяча девятьсот двадцатый год. Сгинул верховный правитель вместе со своими ротмистрами, и снова зареяло на волревкоме красное знамя Советов. Тут некоторые колыванцы пожелали было обратно развернуть торговлю крадеными меринами по крупной, но не вышло: первый же большой конокрадский гурт, шедший в монгольском направлении, «для опытов по скрещиванию сибирки с малорослой монголкой», – как значилось в документах, – перехватила Чека.
В схватке постреляли чекисты гуртовщиков, а отобранных коней советская власть раздала задарма окрестной бедноте и семьям жертв колчаковщины.
Возникла великая обида у многих зажиточных колыванцев. Уже на советскую власть. Полезли зажиточные в таежную глухомань Кожевниковской, Пихтовской, Баксинской волостей.
Появились шайки бандитов-уголовников. Крали скот у сельчан, грабили заимки, насиловали баб, убивали…