Страница 2 из 46
Выйдя на площадь, доктор подошел к легким санкам-кошевке и сказал дремавшему на козлах кучеру, сухонькому старичку:
– Встречайте… приехали.
Старичок сбросил тулуп в кошевку и растворился в многолюдье, а военврач сел в санки и стегнул лошадь.
Командир и женщина, выйдя на привокзальный пустырь, остановились.
– Всё как было год назад… – грустно произнесла приезжая. – Те же домики… И церковь… Только извозчиков нет. Знаете, Сергей Петрович, у меня такое чувство, как будто не было этих страшных лет, не было ледового похода… Ни тифа, ни разгрома не было. И я – прежняя гимназистка… Юлочка…
– Без эмоций, пожалуйста! – недовольно отозвался краском. – Пойдемте к церкви.
На церковных дверях висел пудовый купеческий замок. Наискось была прибита широкая доска. Кто-то написал на доске дегтем:
Не надо нам монахов.
Не надо нам попов!
Бей буржуазию.
Товарищи, ура!
– Ужасно! – спутница краскома сокрушенно вздохнула.
Тот покосился на доску, но промолчал. Они вошли в скверик при заколоченной церкви.
– Приказано ждать здесь, – стряхивая полой шинели снег с длинной скамьи, сказал краском. – Садитесь рядом, и – теснее. Вот так!..
Женщина, мечтательно глядя на церковную рощу, продолжала:
– Сюда я приходила с мамой святить куличи… Помните: весна, пасха… Радость жизни…
– Эк вас разбирает! – грубо оборвал командир и осекся.
Рядом с ними на скамейке оказался сухонький старичок:
– Закурить не найдется, товарищ военный?
Краском недовольно крякнул, но достал кисет. Свертывая самокрутку, старик испытующе оглядывал приезжих. Закурив и прокашлявшись, заметил:
– М-да… Вот хожу сюда… Зрю, так сказать, убожество храма… – И, пристально глядя в глаза краскома, добавил: – Ни совести, ни чести!.. А?
Плечики женщины дрогнули, краском изумленно вскинул брови, но тотчас поддержал сентенцию старца:
– Вообще, конечно, да. Ни долга, ни веры!
– Воистину…
– Так это вы – «Девятый»? – со смесью иронии и любопытства спросил краском.
Старик ответил кротко и непонятно:
– Не удостоен. В первой степени состою, – потом добавил: – Ступайте отсюда налево, по Михайловской улице – она знает, – он кивнул на женщину, и та снова вздрогнула, – спуститесь к туннелю, на Чернышевском спуске – соловый конь в кошевке. Доктор военный, с бородкой. Ступайте.
Старик поднялся со скамейки и – как не был! – исчез в березовом редколесье скверика.
В полутьме туннеля, проложенного под железнодорожными путями и ведущего к Чернышевскому спуску, стояли санки. Доктор, подтягивая супонь у коня соловой масти, приветливо обратился к приезжим:
– Прошу, господа! Давайте мешок… Ого, вес!.. Баульчик – под сиденье. Вот так. И опустите, пожалуйста, курок: всё кончено, а вы, не ровен час, еще трахнете в ногу!..
Краском вынул из-за пазухи наган и действительно осторожно спустил взведенный курок.
– Вы, доктор, сквозь сукно видите…
Врач, усаживаясь на козлы, ответил ласково:
– И даже сквозь кожу… Профессионально. Я – рентгенолог. А вы – не первый и, даст бог, не последний. Все ведут себя одинаково. Юлия Михайловна, прикройте ножки тулупом…
Пушистые брови красавицы вздернулись.
– Откуда вы знаете меня, доктор?…
– «Патэ-журнал все знает, все видит», – ответил врач концовкой известных фильмов французского кинофабриканта Патэ.
Краском иронически хмыкнул.
– Итак, господа, все в порядке, – пустив лошадь шагом, продолжал врач, – но все же, для проформы, прошу не отказать в любезности сообщить, нет ли у вас, дорогой седок, вознице на чай серебряного рубля с двумя профилями?…
– Скажите! Какая осторожность! – удивился седок. – А вам для чего?
– Коллекцию собираю. Нумизматика.
– А-а-а!.. Есть, только с дырочкой. Простреленный.
– Где?
– В Екатеринбурге.
– Превосходно! – Русобородый врач рассмеялся. – Монету не доставайте, холодно. Официальная часть закончена. Теперь давайте знакомиться: подполковник от медицины Николаев Андрей Иванович. Прошу любить и жаловать.
Краском ответил с легкой усмешкой:
– Рагозин, Сергей Петрович. Красный командир из демобилизованных военспецов. Имя и отчество – подлинные. В Иркутске считают, что так лучше: меньше вероятности сбиться… А со мной…
– Юлия Михайловна Филатова. Вдова погибшего смертью храбрых поручика сто шестнадцатого егерского… У нас есть фотография. Кстати, спешу уведомить, Юлия Михайловна, что дома у вас все благополучно. Ваш папаша у новых хозяев преуспевает и даже, – представьте, – недавно вступил в эр-ка-пэ. Какова прыть у старичка! Завидую… Мамаша здорова и тоже интересуется политикой. Брат ваш – Петя, кажется? – комсомолец. Так что вполне респектабельная, по-нынешнему, семья… Завтра вы с ними увидитесь. Небось, поет сердечко?… Ничего, родненькая, все будет хорошо…
Тут Юлия Михайловна всхлипнула и достала из муфточки платочек.
Санки проехали туннель, взвизгнув подрезами, пересекли железнодорожное полотно на переезде и по узкой снежной дорожке углубились в сосновый лесок, тянувшийся от так называемых Красных казарм по всему правому берегу Оби до Ельцовского бора.
– Знакомые места, Юлия Михайловна? – снова обернулся к седокам доктор.
– Да, Андрей Иванович… Мы еще детьми бегали в этот лес грибы собирать… Потом к реке спускались купаться. А сейчас вы едете… К Переселенческому пункту в лесу?
– Конечно. Только теперь вывеска на этом уединенном учреждении другая…
Среди леса стояли три одноэтажных здания; два барачного типа, третье – добротный, продолговатый, многостенный рубленый дом.
Над парадным входом белела вывеска:
«ИЗОЛЯЦИОННО-ПРОПУСКНОЙ ПУНКТ».
К санкам подошел огромного роста, чернобородый, могучего телосложения человек лет сорока пяти, с берданкой за плечами.
– Сторож, – отрекомендовал великана доктор. – Старушка дома, Нефедыч?
– Так точно, дома! – отрапортовал сторож, помогая приезжим выгружать небольшую, но тяжелую поклажу.
– Отведи упряжку, Нефедыч, отнеси вещи в мой кабинет и организуй ванну, чистое белье, обед. Ну, как всегда… Действуй!
– Ментом! – сторож повел упряжку в ворота.
– Колоритная фигура, – усмехнулся краском. – Посвященный?
– В известной степени… – пояснил доктор. – У меня вся прислуга и санитары подобраны обстоятельно: я ведь начальник этого полупочтенного учреждения, доставшегося местному совдепу от бывшего правительства по наследству…
– Неплохо придумано, – похвалил приезжий. – Действительно, изоляция отличная. Не зря и написано: «изоляционный».
Врач усмехнулся:
– Сюда совдеповское начальство никаким сахаром не заманишь. Еще бы – «рассадник сыпного тифа!» А я, для вящего впечатления властей предержащих, в недельных сводках создал графу: «умершие от тифа». И – человека три-четыре вписываю… Действует изумительно. Когда прихожу в санитарное управление или в уездный отдел здравоохранения, от меня шарахаются, как черт от ладана!.. Входите, господа, милости прошу. Сюда, пожалуйста, Сергей Петрович, в раздевалку. А вы, Юлия Михайловна, в те двери, там мое личное жилье. Если что нужно извлечь, выпороть из одежды, на тумбочке ножницы. Снимите всю одежду – ее придется сжечь, вам приготовлено все новое. Так приказано свыше.
– Удивительно! – покачал головой краском. – Цивилизация!
– Почти, – скромно ответил врач. – Как-никак, медицинское учреждение. Мы находимся на особом снабжении. Изопропункты – форпосты особой комиссии, нареченной страшным, хотя в данном случае совершенно безвредным словосочетанием – ЧЕКАТИФ, сиречь: «Чрезвычайная комиссия по борьбе с тифозной эпидемией».
– У них все чрезвычайное, – осклабился краском. – В Иркутске даже Жилчека есть!.. Кстати, а как тут это миленькое учреждение, которое без добавочных словообразований, в ваших палестинах работает?… Случались у вас провалы?