Игрушка

Александр Иванович Куприн

Игрушка

* * *

– Вот как на горку выедем, барин, так сейчас и город будет видно,– сказал извозчик, обернувшись назад и показывая лицо, все белое от снега.– Ишь огни-то. Ровно зарево.

Над горой, на темном звездном небе стояла длинная сияющая полоса, отблеск уличных фонарей. И опять у Жданова сердце сжалось от сладостного волнения, вроде того, которое он испытал полчаса тому назад, выходя после двухдневной дороги на С-ой вокзал. В его памяти жадно и стремительно теснились проснувшиеся с новой силой милые воспоминания прошлого, связанные тесными узами с тем городом, к которому он теперь подъезжал после двухлетнего отсутствия.

Когда его, в новую эпоху его жизни, знакомые женщины спрашивали об этом прошлом, он всегда говорил с несколько разочарованным и усталым видом, что в его прошлом была любовь, на которую он отдал всю молодость и все лучшие силы души. Шесть лет тому назад он приехал в К., только что окончив университет, и поступил на службу по акцизу. В провинциальном городке между танцами в общественном собрании, загородными пикниками, для которых ездили все в одну и ту же деревню Дубовую, и любительскими спектаклями адюльтер создается очень скоро и на семейных началах. Однажды во время зимнего катанья в санях ему пришлось сидеть рядом с женой своего сослуживца и начальника. Он ее много раз видел раньше, танцевал с ней, находил ее хорошенькой, но ему никогда еще не приходила в голову мысль о возможности близости между ними. Это была пышная и томная блондинка с ленивой грацией избалованной кошечки, с маленькими белыми ручками, смешливая и дерзкая.

Взволнованный выпитым вином и сумасшедшей ездой, он, сидя совсем близко около нее, не отрывал глаз от ее лица, раскрасневшегося и счастливого… Затаив дыхание и робея, он нашел ногою под полостью кончик ее ботинка и пожал его. Она закрыла глаза и не отодвинула своей ноги, а на второе пожатие и сама, как будто бы нечаянно, ответила. Потом он нашел под ротондой ее теплую руку, потом обнял ее, и она покорно, со слабой улыбкой на губах положила ему на плечо голову… Эта любовь, начало которой носило такой случайный характер, продолжалась почти четыре года. Роман со Ждановым был для Антонины Васильевны не первым романом в жизни. Она принадлежала к числу тех женщин-кошек, которые не ищут сами приключений, но зато без всякой борьбы принадлежат тому, кто умеет их взять и удержать при себе. Для Жданова же обладание красивой замужней женщиной из общества было целым громадным событием, и любовь Антонины Васильевны навсегда осталась для него мерилом для сравнения со всеми встречавшимися ему впоследствии женщинами.

Муж, толстый флегматик, любивший хорошо поесть, поспать и поиграть в винт, не мешал им. Как и все обманутые мужья, он первый догадался о новой связи своей жены, так же как догадывался и о предшествующих. Но так же, как и все мужья, он, по примеру страуса, прячущего голову в песок, старался себя уверить, что ничего нет и что поэтому и другим ничего не заметно. Это, конечно, не помогало. В глухих городишках, когда минет первое горячее время злословия, к адюльтеру начинают относиться с удивительным добродушием, считая его, в силу давности, законным между тремя людьми отношением.

На четвертый год любовь сделалась тяжелой и для Жданова и для Антонины Васильевны. Собственно, прежней-то любви, неудержимого влечения двух молодых и красивых людей друг к другу давно уже и не было. Оставалась только привычка, неудобная обоим благодаря необходимости притворяться и обманывать, и, кроме того, оставалось затруднение сказать последнее разрывающее слово. Антонина Васильевна, конечно, сама бы порвала тягостные отношения, если бы кто-нибудь опять завладел ею. Но, вероятно, физические и умственные шансы Жданова настолько высоко стояли в мнении к-ских кавалеров, что никто из них не решался выступить его открытым соперником.

Наконец на помощь им пришло неожиданное назначение Жданова в Петербург, и они простились без слез и без ненависти, каждый радуясь своей свободе. И только много времени спустя воспоминания о прошлой любви окрасились для Жданова в поэтический, грустный и сладкий колорит. Чтение ее записочек, оставшихся у него, всегда немного его волновало, и он на конверте, заключавшем их, сделал надпись из своего любимого поэта: «Что прошло, то будет мило».

Подъем в гору кончился. Лошади, почуяв близость конюшни, сами прибавляли ходу. Левая пристяжная, косматая, крепконогая кобылка, тонко и радостно заржала и схватила коренника зубами за шею.

– Балуй, балуй! – крикнул на нее преувеличенно сердитым басом ямщик и потом, вдруг приподнявшись на козлах и поправив под собою сиденье, добавил не­обыкновенно тонким фальцетом: – Я т-те побалую.

– Не лошади, а звери,– обратился он к Жданову с той любовной хвастливостью, с какой говорят о своих лошадях русские ямщики.– Прямо душегубы. Ну теперь только держись, барин. Сам дам на водку. И просить не стану. Эх вы! Караковые! Ну вы, голубчики! Да еще миленькие!

Все лицо Жданова обдало мелкой снежной пылью, и он на минуту невольно зажмурился. Когда же он открыл глаза, то увидел, внизу веселые огоньки города, разбросавшегося по громадной, широкой долине.

Жданов взял недавно двухмесячный отпуск, чтобы привести в порядок доставшееся ему неожиданно по наследству имение. Он узнал, что его путь лежит мимо К., и это с самого начала взволновало его. Не доезжая Москвы, он решил хоть на день заехать в К., чтобы навестить Ленарских, посмотреть на Антонину Васильевну, послушать ее голос, узнать подробности ее настоящей жизни. Он вспомнил также и об ее сынишке Вите. Когда Жданов только что познакомился с Ленарскими, ему было около двух лет. Жданов решил, что необходимо в Москве купить Вите какую-нибудь очень хорошую игрушку. Это всегда подкупает матерей и делает их нежнее.

За три станции от К. Жданов, разнеженный воспоминаниями, которые все сильнее и назойливее волновали его, подумал, что времени для устройства дел у него еще достаточно много и ничто не мешает ему провести в К. целую неделю. Он ничего определенного не ждал, ни на что не надеялся, но его инстинктивно тянуло испытать острое наслаждение – «бередить старые раны».

Потянулись знакомые улицы, и Жданову вдруг показалось, что он только на день выехал из этого городка. Все осталось так же неподвижно, патриархально и широко.

– Знаешь дом Ленарских? – спросил он ямщика.

– Знаем-с. Туда прикажете?

– Да.

Чем ближе подвигался Жданов к знакомому дому, тем сильнее им овладевало нетерпение. Он даже невольно старался движениями тела ускорить бег лошадей. Какой он найдет Антонину Васильевну? Вероятно, она изменилась, может быть, даже похорошела той красотой, которую французы называют la beaute de diable 1. Только бы не расплылась…

Жданову хотелось поскорее увидеть давно знакомую обстановку дома Ленарских, знакомую мебель, цветы, лампы, услышать знакомый запах в комнатах, особенно в ее спальне, пропитанной, как и все белье Антонины Васильевны, как и она сама, свежим запахом флорентийского ириса. Ирисом пахли и ее письма к нему, и этот аромат каждый раз, когда он читал ее строки, необыкновенно ярко воскрешал перед ним ее образ. Ему хотелось держать в руках ее руку, ощущение которой так было ему знакомо, смотреть на ее ловкие, ленивые движения, на ее томную улыбку с ямочками на щеках…

"А что, если она опять?..– мелькнуло у него в голове.– Что, если эта мебель, этот запах ириса, эти ямочки так же знакомы и милы уже другому? У меня за это время были уже случаи… нет, не любви, конечно,– всю силу своей любви я истратил на Тоню,– но увлечения… отчего же у нее не могло быть! Нет, впрочем, женщины чище и лучше нас. То, что для нас приключение, то для них целое жизненное событие… Ну, а если бы и так?.. Все равно: on revient toujour а sa premiere amoure 2. Особенно для женщин. Если она и принадлежит другому, все-таки я ей буду очень, очень интересен именно в силу этого дразнящего желания растравить прошедшее, и она мне подарит несколько блаженных минут. Тогда… зачем же тогда оставаться только на неделю? Я и в один месяц успею устроить свои дела, стало быть, могу прожить в К. недели три, четыре. А там опять в Петербург. И как это будет хорошо. Длинная любовь годами ведет к скуке, привычке и утомлению. А здесь ярко, коротко и навсегда остается в памяти, как что-то чрезвычайно милое. Все равно что после обеда выпить одну только рюмку ликеру: и полезно и приятно, а выпить десять – и во рту прегадкое ощущение…"

1

Дьявольской красотой – фр .

2

Всегда возвращаются к своей первой любви – фр.