Дочь профессора

— Ну конечно, — сказала она. — И ты считаешь, что после десерта мы сможем спрятаться под обеденным столом, если скатерть будет достаточно длинной?

Билл усмехнулся.

— Надеюсь, — сказал он, — что мне удастся вырваться туда на день раньше. Мы можем встретиться в отеле, в баре.

— И подняться наверх?

— И подняться наверх.

13

Возвратившись в Кембридж, Лилиан нашла, что Генри и впрямь ведет себя как-то странно. Она вернулась домой под вечер, и Генри, как всегда в эти часы, сидел, попивая свой коктейль, но если обычно после ее одиноких отлучек в Вермонт или в Нью-Йорк, он встречал ее неприветливо и хмуро, то на этот раз в его взгляде была непритворная нежность. Он приготовил для нее коктейль и даже спросил, все ли было благополучно дорогой, но тактично не справился о том, как она провела остальное время.

Приканчивая второй коктейль, Лилиан внезапно прозрела: ее муж влюблен в другую. Чем же еще можно было объяснить столь великодушное поведение и намеренное чтение скучной политической книги? Воображение Лилиан работало с бешеной быстротой: не успела эта мысль поселиться у нее в голове, как они уже были разведены, и Генри благополучно и счастливо женат на одной из домовитых дамочек Кембриджа, исполненные презрения дочери предоставлены своей судьбе, а она, Лилиан, покинута всеми в беде и абсолютно одинока. Оставит ли Билл Джинни? Нет. И думать нечего. Его бы тут же забаллотировали. Да к тому же она никогда не смогла бы ужиться с таким эгоистом, как Билл Лафлин.

«О боже! — подумала она (после третьего коктейля). — Что же мне делать?»

Тут мысли ее обратились ко всем прочитанным журналам и советам, которые они дают женщинам, попавшим в аналогичное положение.

— Поедем куда-нибудь поужинать, — предложила она Генри.

— Миссис Пратт приготовила жаркое, — отвечал Генри, не поднимая глаз от книги, — да и картофель уже на плите.

— Бог с ним, ну пожалуйста! — сказала она. — Поедем в какой-нибудь ресторан в Бостоне.

Генри поглядел на нее, улыбнулся.

— Что ж, хорошо, — сказал он.

— Я переоденусь в одну секунду.

Лилиан поднялась к себе в спальню и решила по совету всех журнальных статей одеться как можно соблазнительнее. Она поглядела на себя в зеркало. «Черт побери, — подумала она, — я и вправду старею».

Она стала разглаживать кожу руками, но морщины и морщинки снова появились на прежнем месте.

— Сама виновата, — произнесла она вслух, все еще видя себя в роли разведенной жены Генри Ратлиджа.

Хотя и сильно под хмельком, она сумела придать себе элегантный вид; деликатные маленькие морщинки не портили ее привлекательности и, в общем-то, были мало заметны.

Генри выключил плиту, но не дал себе труда переодеться и так и остался в свитере и широких брюках.

В машине Лилиан сделала попытку сыграть роль неискушенной девушки на первом свидании. Элегантно одеться и подкраситься было не так уж трудно; изменить свою обычную манеру поведения оказалось куда труднее.

— Ты видел девочек? — спросила она.

— Они редко бывают дома, — сказал Генри. — Но как будто немало времени проводят вместе. По-моему, им куда больше пользы друг от друга, чем от нас с тобой.

— Не думаю, что нам уже следует от них откреститься, — сказала Лилиан.

— А может быть, это было бы лучше, — сказал Генри. — Мне кажется, когда детям минуло шестнадцать, родители уже сделали для них все, что могли, как хорошего, так и плохого.

— Они бывают крайне впечатлительны в шестнадцать лет, — сказала Лилиан, — и поэтому им особенно нужен теплый домашний очаг.

Генри искоса поглядел на жену, он думал о ней в точности то же самое, что она думала о нем: ее поведение казалось ему необычным, только его это не так уж занимало.

В Бостоне они зашли в ресторан, который посещали раза два в год, с тех пор как переселились в Массачусетс. Ресторан был французский и очень дорогой, и официант покосился на свитер Генри, однако метрдотель узнал профессора и провел на места для почетных гостей, а Лилиан, стараясь загладить впечатление от небрежного костюма мужа, грациозно проплыла к столику, села и выпрямилась на стуле, держа перед собой раскрытое меню.

Когда ужин был заказан, Генри бесстрастным голосом произнес:

— Мне это все меньше и меньше доставляет удовольствие.

— Что именно?

— Шикарные рестораны.

— Очень жаль, — сказала Лилиан.

— Да нет, нет, — сказал Генри, — я не имел в виду сегодняшний вечер. По правде говоря, я даже рад, что ты это надумала. Мне хотелось поговорить с тобой кое о чем, и здесь… вне стен дома, это как-то легче.

Лилиан сжала кулаки и поспешно принялась болтать о сравнительных достоинствах ресторанов Бостона и Нью-Йорка. Болтовня была довольно бессвязной, поскольку мысли ее были совсем не о том: главное, нужно было чем-то занять время до тех пор, пока ей не удастся утащить Генри отсюда и водворить обратно под домашний кров. Какую ужасную ошибку она совершила, пригласив его поехать в ресторан, какие идиотские советы дают женщинам эти журналы!

Вскоре, однако, она не смогла больше продолжать свою болтовню и — импульсивная и смелая по натуре — пошла напролом.

— О чем же ты хотел со мной поговорить? — спросила она, затаив дыхание и понизив голос по крайней мере на целую октаву, понимая, что это уже будет не ресторанный разговор.

Генри наклонился к ней над столом.

— Я хочу продать дом, — сказал он.

Лилиан уставилась на него, широко раскрыв глаза.

— Ты хочешь продать дом? — повторила она.

— Я хочу переселиться в какой-нибудь домик поменьше.

— Но почему?

— Я больше не хочу жить богато.

— Не хочешь жить богато?

— Да.

— Что это значит?

Генри улыбнулся.

— Хочу освободиться от моих денег.

— Это почему же?

— Мне не нравится жизнь богатого человека.

— А что в этом плохого?

— Тебе она нравится?

Лилиан принялась за поданного ей омара.

— Да, — сказала она, — конечно, нравится.

— А мне кажется, что она обесчеловечивает людей, — сказал Генри.

— Как это понимать?

— Она лишает их одного очень важного условия человеческого существования — материальных лишений и необходимости с ними бороться.

— Ну и слава тебе господи.

— Нет. Это то же самое, что помещать львов в условия зоопарка. Они теряют жизненный импульс, ибо жизненный импульс — это борьба за существование.

— Для львов — возможно.

Генри принялся за своих креветок.

— И поэтому они начинают тосковать и духовно умирают либо очертя голову начинают метаться в поисках чего-то другого.

— Львы?

— Нет, люди.

— Чего же… — начала было Лилиан, желая спросить, чего же именно они ищут, но решила не продолжать. — А не слишком ли это поздно? — спросила она вместо этого.

— Думаю, что нет.

— Но ведь ты же сам сказал, что после шестнадцати лет…

— Я забочусь не о детях. Я делаю это для себя.

— Для себя?

— Чтобы не потерять самоуважения.

— Боже милостивый, Гарри, — сказала Лилиан своим обычным тоном, так как мысль о разводе теперь полностью улетучилась у нее из головы. — Я понимаю, что у тебя там всякие идеи, но уж, пожалуйста, не вздумай ставить свои эксперименты на мне и на девочках.

— А я думал, что ты ничего не будешь иметь против.

— То есть как это? Жить в какой-нибудь трущобе в Роксбери?

Генри улыбнулся.

— Я имел в виду Лексингтон или Бельмонт. Впрочем, мы можем даже остаться в Кембридже. Я просто хочу жить в таком же доме, в каком живет любой ординарный профессор.

— Любой ординарный профессор может жить и в доме на Брэттл-стрит.

— Нет, Лил, во всяком случае, не в таком доме, как наш. Если, конечно, у него нет еще нескольких миллионов помимо его профессорского заработка.

Лилиан отломила ножку омара и выпила немного белого вина. Сквозь стекло бокала она изучала лицо мужа. Но ему была знакома эта ее уловка. Его глаза встретили ее взгляд, и он рассмеялся. Она тоже улыбнулась.