Страница 149 из 150
— Пока живу — надеюсь, знаете.
— Надейтесь. По свидетельству ваших подчиненных, важные переговоры — своего рода священнодействие, когда никто не смеет вам мешать. Я предположил, а ваш компаньон подтвердил, что вы имеете обыкновение отключать на это время телефон. Телефон был отключен? Будем говорить правду, или посылать запрос?
— Я устал!
— Наконец-то. Советую признаться.
— Да, я звонил Любе около пяти при заказчиках и звал в ресторан. Потом телефон отключил, правда. И где-то в шесть, отлучившись на минуту, позвонил из нашей бухгалтерии.
— Которая была уже пуста?
— Пуста. Я приказал ей следить за Анатолем.
— Вы были так уверены, что он ее застрелит?
— Совсем не уверен, но… шанс был. Я дал им обоим равные шансы: у него пистолет, но он в бреду; она безоружна, но дьявольски увертлива. Мой девиз: побеждает сильнейший.
— И вы чуть не победили.
— Победил наследник. Он сильнейший.
— По вашей жестокой логике, вам следовало им и заняться. Он был наиболее опасен.
— Логика тут бессильна, тут страсть.
Три женщины глядели на него с нетерпением, любопытством и сочувствием, а с небес сочилась, сгущаясь, какая-то мгла — как еще далеко до снега?
— Все получилось как по писаному, — говорил Саня.
— Если б не влез ты, — вставила тетка.
— Пожалуй. На поминках я заявил (интуитивно, без доказательств): Анатоль — орудие в чьих-то сильных и жестоких руках. И занялся поисками Принца. И в результате так близко подошел к разгадке, что по-настоящему встревожил организатора. Помните чайный вечер у вас в комнате, тетя Май? Два самых опасных момента: Сретенка (где я его выследил… да еще собираюсь уточнить у следователя адрес «Харона»); лицо в зеркале, которое видел Генрих. Черный мех у шеи, губы в ярко-красной помаде. Я вспомнил… там, на кладбище.
Вспомнился одинокий предвечерний луч, который вспыхнул на лице его любимой. Узкие, капризно изогнутые губы — и лицо мертвой в окне.
— На лице умирающей не было ни следа косметики. Владимир подтвердил: после смерти сына она надела глубокий траур и перестала краситься. Я наконец сообразил, что речь идет о разных женщинах, которые сошлись вдруг в непримиримом поединке, истребившем их обеих. Они обе погибли не случайно. «Мне отмщенье и Аз воздам». Человек не имеет права брать на себя функции Судии Высшего.
— Они… чудовища, — прошептала Настя.
— Чудовища, — повторила Юля как эхо.
А тетка проворчала:
— Все грехом повязаны… воли себе давать нельзя.
— Возможно, они бы и не дали себе воли, инстинкты древние как мир не пробудились бы, кабы на их пути не встретился организатор, Прекрасный Принц. Тогда за столом он понял, что мне осталось сделать один шаг, и организовал свое исчезновение, заинтриговав меня разгадкой тайны и т. д. Ему нужно было выиграть три дня.
— Почему именно три? — поинтересовалась Юля. — Как ты догадался?
— О сроках, я разумеется, не догадался, просто решил проверить — наудачу: а вдруг он еще здесь, а не там? У него не было выхода: нетрудно отыскать квартиру на Сретенке и продавца пистолета. Что делать? «Убрать» меня — новое следствие, на которое будут брошены, конечно, лучшие профессиональные силы. Значит — исчезнуть. Куда? Существует всесоюзный розыск. И я вспомнил незначительные мелочи: музей Арефьева — мемориал в Байрейте, испанская принцесса — оловянный солдатик. Оба компаньона ездили в Германию. Когда? Этой весной — по свидетельству младшего. Заграничный паспорт действует пять лет, и у владельца фирмы, несомненно, есть валюта. Вопрос в том, на какое число он сумел приобрести билет. Я поехал в Шереметьево, где протолкался часа три в надежде, что он заметит меня и сделает выводы. Слабая надежда — но он заметил. Оказывается, до отлета еще оставались сутки, и если я подниму на ноги органы… Он пошел ва-банк и явился сюда вслед за мною, чтобы, по его словам, договориться.
— «Договориться», — процедила тетка. — Чтоб заткнуть тебе рот навсегда.
Если и так — не удалось. Остальное вы знаете.
Остальное: ночной сад, черная тень меж яблонями, яростный шепот, внезапно вспыхнувший в кабинете свет, женщины на веранде — предупрежденные бесценные свидетельницы — спускаются по ступенькам и безмолвно окружают сыщика и убийцу.
Допрос.
— Ну сознайтесь… не для протокола. В ночь на третье ноября вы явились на Жасминовую с какой целью?
— Договориться с наследником.
— То есть, по вашей практике, предложить взятку? Думаю, намерения у вас были иные.
— О, не надо на меня вешать третий заговор, более чем достаточно двух. Повторяю: по натуре я организатор, а не исполнитель. И физически не могу лишить человека жизни.
— Вы могли лишить жизни Желябова.
— Только руками правосудия, а не своими собственными. А жизнь свою он погубил сам, не так ли? Понятно, гражданин следователь, что у вас руки чешутся отправить меня в преисподнюю. Однако — руки коротки: я не убивал. Суд учтет состояние аффекта после смерти сына и любимой женщины.
— С какой целью вы явились на Жасминовую?
— Выразить свою восхищение сильнейшему.
«Безмолвно окружают сыщика и убийцу». Он не убивал — точнее, убивал не своими руками. В чьих-то сильных и жестоких… Саня стоял на веранде в черно-фиолетовом саду. И дом, и сад очистились от скверны. Сад из сна, в котором летают райские птицы и лежит белый камень. Я его нашел в тот вечер перед чаем и подумал: «Анатоль ошибся». По золушкиной туфельке Люба опознала место погребения и была убита на этом месте. Саня включил фонарик, подошел, осветил комья земли, стволы, сучья… туда, вдаль… выделилось белое пятно. Расстояние метров десять, не меньше. Неужели так ошибся? Погоди. По золушкиной туфельке Люба знала… она пришла убрать с могилы камень! Зачем? Это очевидно. И отбросила его… довольно тяжелый, да… сколько хватило сил. И тут раздались негромкие выстрелы. Но почему она не сделала это раньше? Почему именно в этот вечер? Ей приснился сон… нет, не то. Звонок мужа. Сторожить Анатоля. Фантастический план, который, однако, удался благодаря фантастическим совпадениям. Фантастика, сон, райские птицы… сирин и алконост. Сирин-Набоков. «Райская птица — это красиво» — голос, существо, черный предмет — находка для психоанализа. Она знала, что муж нашел у нее «черный предмет», и предупредила меня. Иносказательно. «Ты литературовед, ты разберешься». — «Не выходи в сад». — «Анатоля я не боюсь».
Еще, главное. «Будете говорить правду? Или посылать запрос?» — «Я устал!»
Я полюбил чудовище. И жертву. Как это совместить? Как я все время чувствовал: не связывайся, не узнавай, не лезь в это дело, будет только хуже внутренний голос умолял, предостерегал, требовал. Но я влез и пойду до конца, до последней тайны, чтоб ощутить ослепительный свет истины. Ведь она предупредила меня.
Предзимний кроткий свет неярко озарял сплетенья сучьев и веток, покосившуюся изгородь, пожухлую траву, огород, ворону на трубе — все родное, пронзительно близкое. Они стояли рядом у сарая, Саня говорил:
— Она осознавала опасность, но не могла сказать про пистолет прямо, чтобы не выдать себя даже передо мною.
— Тем более перед вами. Она любила вас.
— О, не надо, ради Бога! Этот придуманный сон, как и «мужчина в тумане», волновал меня своей литературностью, красивостью. «Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор». Краткие реплики о Набокове-Сирине — реплику Владимира: «Райская птица — это красиво», — сказало существо во сне. Далее: место, где она была убита — уж слишком символично. Наконец, сам организатор на допросе: «Я устал!» Он устал, когда майор заговорил об уральских заказчиках.
— И он послал запрос.
— После того, как я изложил ему свои соображения. В запросе речь шла об убийстве — и клиенты бизнесмена дали показания. Сильнейшая конкуренция, шеф предлагает крупную взятку (о которой никто не должен знать, младший компаньон корит старшего за расточительство). Сейчас я тайком и быстро смотаюсь в банк за деньгами. Если кто меня спросит, я вышел на минутку. Никто и не спросит: сделка — священнодействие. Кожаная куртка висит на своем месте в кабинете, деньги сняты заранее утром. Владимир приезжает в Останкино к шести (уже стемнело), выходит из машины возле универмага и звонит из автомата на углу: «Все время думаю о демонах погребения». — «Не надо. Я хочу покоя». — «Он наверняка оставил на могиле какой-то знак — мету. Иди и проверь». — «Не хочу, не пойду». — «Иди и проверь!» — «Какой у тебя голос!» — «Иди и проверь!» — «Ладно, я должна идти».