Сердце статуи

Я нервно закурил, подошел к окну, облокотился о подоконник. Голубое шелковое оконце темно, а веранда светится, озаряя мощное подножие дуба и белые осколки. Андрей приехал тогда неожиданно с улицы Сергия Радонежского, что рядом со «Скорбным путем»… о них не надо! Захотелось послать все к черту, забрать ее и уехать… куда? Куда ты денешься? Здесь твой дом (гроб и дворец), твоя судьба, твоя Надежда… Надо всего лишь найти мертвую и освободиться от нее.

Андрей видел Веру в четверть одиннадцатого, а через полчаса Надя нашла меня, времени в обрез. Но она была сосредоточена на моей мнимой смерти и так напугана, что ничего вокруг не видела, кроме «статуи». Между тем в ночи под звуки «Гибели богов» бесы кружились… Например, кто-то прячется в кладовке, пережидает на кухне, в спальне, в сарае с трупом, завернутым в простыню… некрофил! Потом проникает на участок Голицыных, чтобы на время избавиться от мертвой; вещи же прячет отдельно с целью затруднить опознание трупа. Да, но в таком необычном месте… Господи! — меня вдруг осенило, — я даже засмеялся от облегчения. Ведь очевидно: подвести брата с сестрой под монастырь или мне, в случае чего, подсунуть. Вот почему узелок не тронули за два месяца.

Всей душой я чувствовал, что иду по верному следу, мне словно самому померещилось это копошенье во тьме, в крови… Он должен был умыться (да в ванной!) и переодеться. В мою, надо думать, одежду; не запасную ж он с собой взял. Сема… да, ювелир как-то многозначительно, подчеркнуто говорил об одинаковых адидасовских костюмах. Это серьезная зацепка, очень серьезная. Завтра же Семена возьму в оборот.

Вот так, постепенно и жутковато, картина вырисовывается. Но догадки и домыслы пока что не приоткрывают тайны бесследного исчезновения, в которой последний, посмертный ужас и возмездие… Я, как лунатик, пошел на выход, остановился… зачем я приходил? Ах да, студенческий зачет.

Но по дороге в кладовку опять остановился и принялся шарить в пыльных обломках. В основном крошево и мелкие куски, бесформенные, но попадались и побольше: уцелевшая стопа, незрячий глаз, часть руки (не тот изгиб!), улыбка… или не улыбка?.. в общем, крупные женские губы, уголки прелестно и как-то жестоко загибаются вверх. Ее губы, Цирцеи. Я уронил кусок алебастра, поднял другой: странное существо с безобразным личиком и рожками на темечке. Очень похожее я из пластилина вылепил, ну да, как из больницы вернулся. Господи, да это же поросенок! Не рожки, а ушки, не личико, а морда с пятачком… Ну вот, тайна и раскрылась: он разнес Цирцею со свиньями, которую парфюмерный шеф больше не увидит. Никто не увидит — и слава Богу.

Я отворил кладовку (значит, «Цирцея» тут пряталась полускрытой загадочной статуей), подошел к антресолям. Много старых набросков, есть и законченные вещи. Я перебирал и узнавал… мой детский двор, вон бабушкино лицо в окне, сейчас позовет: «Максимка!». Мама сидит в кресле в длинном пестром платье. Похожа, честное слово! Понятно, рисунок несовершенен, юная рука, но все равно нехорошо, бессердечно — родные лица в кладовке. Однако поправимо: завтра же выберу место, я теперь буду с близкими жить, сверхчеловеком уже пожил… так, что чуть не убили.

У меня еще был пейзаж на зачет… нет, не детский двор, я помню. Вот! Ранняя весна, в радужном парном воздухе разлито радостное томление, ожидание и предчувствие праздника. Грязная дорога в колеях: через проселок, через путаницу мокрых веток и веточек угадываются в туманце силуэты покосившихся кое-где крестов, над ними обшарпанные купола — как раз без крестов. Своеобразный ракурс, непривычный, но я сразу узнал наш Успенский храм.

30

— Сема, в каком ящичке лежала маска?

— Вот здесь.

Он выдвинул верхний в изящной антикварной тумбочке.

— Ты понимаешь, конечно, Макс, я не сумасшедший, чтоб положить маску жены в чужой гроб. Если она вообще там лежала.

— Улыбочка твоя не к месту. Я тоже не сумасшедший. «Линия гроба» ведет к другому.

Улыбочка погасла, мы разом закурили.

— Почему ты не спрашиваешь, к кому? Потому что знаешь. Мой профессор сказал: я имею дело с равным по своим возможностям противником.

— Мои возможности, стало быть, ниже, — Сема вдруг взглянул остро и проницательно. — По умственным способностям или по весу?

— Лезешь в убийцы? Мне кажется, у тебя кишка тонка.

— Спасибо. Ты как всегда любезен.

— Не за что. Уверен, что ты тоже не чистейший голубок, иначе Ивана Петровича покрывать бы не стал. Лучше признайся, Сема, вспомню — не пощажу.

Он пожал плечами. Веснушки на побледневшем лице пылали красными точками; и весь он был собран, подобран, как животное перед схваткой. Напрасно я его недооценивал.

— Вы с ним встретились в электричке, — сказал я тихо.

— В какой еще…

— В той, что отправляется из Теми в 10.55.

— Я про не вообще не знал!

— Верю. Ты позже сопоставил и выяснил. При мне, помнишь? Тем самым ты его выдал.

— Макс, не бери меня «на понт», не удастся.

— Хочешь, возьму? Позвоню сейчас Ивану Петровичу и скажу, что ты его выдал.

— Звони. Поставишь себя в глупое положение.

— Я докажу. Про адидасовские костюмчики кто мне доложил? Опять-таки ты.

— Ничего я тебе…

— Ну, намекнул. А я намек понял.

— Что ты понял?

— Он не мог уйти от меня весь в крови. И переоделся в мой костюм, точно такой же. Свой, конечно, прихватил, например, в сумке. Потом выкинул — как ни замывай, экспертиза кровь обнаружит — и купил взамен, кумекаешь?

— Твои усмешечки…

— Погоди, друг, то ли еще будет. Ты подчеркнул, что я привез из Германии два одинаковых фирменных костюма. А он приобрел здесь, я видел в Москве на лотках. Что если они чем-то отличаются друг от друга? Почти неуловимо, но ты превосходно ориентируешься в материальном мире и что-то уловил. К примеру, красная полоска чуть ярче… или еще что. Эксперт разберется.

— Ерунда! — процедил Сема. — Твой костюм был на месте в это воскресенье, ты переоделся.

— В первый же визит доктора мы с ним обыскали дом, он имел возможность подбросить позаимствованную одежду в шкаф.

— Все это бездоказательно.

— Эксперт разберется, — повторил я.

— Разбирайтесь, меня это не касается.

— Очень даже касается, коль ты его выгораживаешь и врешь. Почему? Что ты был на месте преступления, можно считать доказанным.

— Да ну?

— О доказательствах позаботился, в свою очередь, твой друг Ванюша, подложив в гроб маску. Он тебя топит, Сема, а ты кочевряжишься.

— Мы играли в покер, — повторил он с упрямством маньяка; у меня прямо руки чесались придушить подонка — безумие заразительно, — но вдруг замер от страха. Да, заразительно — мне передался его страх.

— Вы играли, — заговорил я с трудом, — на Солдатской, семь, а потом в электричке. Хочешь, расскажу? — я то входил в азарт, то как-то сникал.

— Очень любопытно, выкладывай.

— Выложу! Не удалось меня убить — и до сумасшествия довести не удастся… вам обоим! Иван Петрович каждое лето ездит на Оку (ездил, когда у него еще и машины не было), отлично знает нашу дорогу. Ты меня слушаешь?

Он даже не ответил, весь в напряженнейшем внимании.

— Так вот. Прождав Веру неделю…

— Где она была? — вскинулся Сема.

— У тебя. Нет, послушай!.. Она крутилась с тремя поросятами, добиваясь от нас с тобой драгоценностей — приданого к «медовому месяцу» с доктором. В пять часов 10 июня Иван Петрович, потеряв терпение, покинул кемпинг, поискал Цирцею в киноэкспедиции, позвонил мне из Каширы и услышал женский голос.

— У тебя она и была! У тебя!

— Еще нет. Но он так решил: ему ответила Надя. Иван Петрович и женщин-то, должно быть, никогда не знал — и вот напоролся на такую… гоголевскую панночку. В совершенном исступлении он приезжает ко мне часов в десять вечера.

— Голословные утверждения.

— Исхожу из психологии. Не дай Бог закоренелого девственника вывести из себя (это еще следователь заметил). Иван Петрович — человек холодный, насмешливый, сосредоточен на себе — и за так тебе фальшивое алиби устраивать? Или ты ему заплатил?