Страница 3 из 42
В темной комнате зашипело, лязгнуло и торжественно пробило десять. Он вошел, сел в качалку, головокружение усилилось, закачались картинки и фотографии на стенах, купол абажура, высокая башня напольных часов. И как-то внезапно провалился в сон.
Ему приснился дом, с виду ничуть не похожий на жилище в Копьевском переулке, но по забытому чувству любви и нежности, пронзившему душу, он узнал его — свой дом детства, в котором (в лабиринте мрачных клетушек, сюрреалистически пустых и тусклых) он вдруг заблудился. В помещении без окон сидели на лавках люди, он хотел узнать дорогу, но они молчали как мертвые. «Это умершие!» — сообразил во сне Петр; тут один из них — отец, узнал он в ужасе и упоении — указал рукой путь на какой-то дребезжащий звук, Петр пошел и словно проснулся. Но длился сон, дребезжал звонок, он вскочил во тьме, споткнулся обо что-то, сильно ударился левой ногой, открыл некую дверь и вновь увидел отца. Таким, каким помнил его в юности: в коричневом, с «искрой» костюме, лицо в морщинках, но кажется моложе в густой каштановой бороде и усах, которые он любил дергать в младенчестве. «Приклеенные», — говорил папа, подмигивая, а Петруша проверял, такая была игра. «Ты же умер», — выговорил он. — «Нет. Я пришел к тебе». — «Уйди, — испугался Петр. — Мне страшно». — «Мне тоже, — произнес призрак. — Прости». — «За что?» — «За смерть. И я тебя простил». — «Не понимаю! Как там у вас… в том мире?» — «Не дай тебе Бог туда попасть. Я еще приду».
Тут Петр Романович проснулся реально в качалке, которая, к изумлению его, продолжала покачиваться. Неужто сновидение длилось какие-то секунды?.. Часы услужливо ответили, отбивая. одиннадцать ударов. Час прошел. Какое, однако, ядовитое пойло! «Нет, оно дало мне возможность повидаться со своими!» Он поймал себя на диком суеверии и сплюнул, застольный разговор с Подземельным навеял эту дичь. Но давно уже, так давно, много лет не ощущал он такой любви, трепета и тайны.
Петр Романович поднялся перелечь на диван в кабинете, сделал шаг, другой. и застыл от страха. Болела левая нога, щиколотка, которой он ударился, когда шел во тьме. тьфу, пропасть! Ударился, ворочаясь в кошмаре, об изогнутую ножку — вот качалка и пришла в движение.
А в прихожей Петр Романович налетел на валяющийся почему-то посередке тяжелый стул и выругался от боли и бессилия — на мир, заставленный предметами, не желающими подчиняться, как во сне.
3
- Оленька, а почему вы меня не предупредили?
- Извини, не пришло в голову. Квартира отдельная. Эта девица тебе мешает, устраивает ночные оргии, водит мужчин?
- Да я ее видел только раз, когда взорвался автомобиль.
- О, мы слышали. Так в чем проблема?
- Никакой проблемы, но ведь надо знать, с кем живешь через стенку.
Ольга Ипполитовна — живая, маленькая, прелестная женщина, почти на пятнадцать лет моложе мужа, который ее обожал, — улыбнулась мельком, многозначительно.
- Она тебя так заинтриговала, что ты прибежал за сведениями? Ну-ка, признавайся!
- Не в этом дело, — он покривил душой, — вы поступили не по- родственному.
Младшего брата отца никак нельзя было упрекнуть в недостатке родственных чувств: Петрушу (так его звали в семье дяди) он привык опекать, проще говоря, кошелек преуспевающего адвоката всегда был к услугам племянника, чем тот пользовался редко. А с Оленькой, почти ровесницей, Петра связывало нечто вроде нежной дружбы, только Ипполита он переносил с трудом. Словом, упрек незаслуженный; тетушка угадала: он пришел за сведениями.
Ольга Ипполитовна закурила тоненькую коричневую сигаретку (дамскую, американскую).
- Третьего дня заявился Ангелевич, Жени не было дома. И уговорил меня, а я — твоего дядю. Слушай, двести пятьдесят долларов на земле не валяются.
- Да конечно. Стало быть, квартиру Ангелевич оплачивает?
- Ее папа каким-то боком связан с шоуменом, вот и балует дочку.
- Новый буржуа, — вспомнил Петр.
- Да, работает киллером.
- Кем? — изумился он, а из квартирных недр донеслось ржанье Ипполита.
- То есть дилером. в общем, какой-то посредник, я не в силах запомнить эту терминологию. Сейчас за границей по делам, я только с ней познакомилась. И, межу нами говоря, пожалела, что дала слово Ангелевичу.
- Почему?
- Она мне не понравилась. Что-то в ней. не то, скользкое. Ты скажешь, стареющая дама необъективна к юному существу. И это, должно быть, есть, не спорю, но.
- Да ну, Оль, я обаятельней тебя женщины не встречал.
- Спасибо. В общем, нечто почти неуловимое меня тревожит.
- Что тебя тревожит, душа моя? — подхватил вошедший в гостиную дядя — явно с процесса — безукоризненный джентльмен в траурной «тройке». Эта пара — их удивительная многолетняя любовь — служила для племянника идеалом недосягаемым.
Жена пояснила:
- Протеже Ангелевича.
- Жиличка наша? А что с ней?
- Знаешь, она редкая красавица.
- Серьезно? Надо поглядеть.
- Как будто позировала Боттичелли.
- Думаешь, она сумеет оттягать у меня квартиру?
Вновь хохот невидимого Ипполита.
- Да ну тебя! — жена, капризно.
- Устроит публичный дом? Ну, так прогони ее — и дело с концом. Я вообще был против этой аферы.
- И я! — опять Ипполит.
- Все, обедать! И непременно с шампанским, я сегодня выиграл сложнейший процесс.
При слове «шампанское» из своей комнаты выкатился Поль и сразу поинтересовался, сколько «папочка огреб». «Не в том суть, — отвечал папочка смущенно, словно застигнутый на тайном пороке, — дело очень интересное». Значит, защищал практически бесплатно. Евгений Алексеевич своего не упускал, конечно, и все же в принципе тесть был не совсем прав, упрекая его в защите «плутократов»: как художник, работающий на заказ, иногда не может устоять перед созданием бесцельного, в финансовом отношении, шедевра — так и дядя порой не упускал дела «дешевого», но таящего сильную, драматически трогательную коллизию; спасал «по совести» невинных убийц — и частенько побеждал. Однако размазывать «благодеяния» не любил — тайная, благородная страсть. Хотя случались и такие курьезы: в семье до сих пор посмеивались, вспоминая, как беззаветно и бескорыстно боролся адвокат за одного бедного страдальца, который, благополучно избежав наказания, преподнес Евгению Алексеевичу чрезвычайно ценный портсигар червонного золота с гравировкой: медицинский символ — «смерть курильщикам».
Сегодня был явно день победы, стол цвел чайными розами, радовал прекрасными яствами (Ольга Ипполитовна хозяйка превосходная и сама лакомка), шампанское играло в бокалах. но Петр, под впечатлением прошлого вечера и сна, был весьма умерен.
Обсуждали вчерашнее «самосожжение», пересказывали романтические небылицы (Ольга и Поль, перебивая друг друга): будто бы иностранец, чуть ли не швейцарец, погиб из-за любви к русской девушке.
- Швейцарец? — сомневался дядя. — Из-за любви? Не верю!
Жена стояла на своем:
- Я сама утром слышала в «колбасной». Он врезался в стену швейцарской фирмы.
- Почти на родине помер, да? Не верю!
- Заладил, как Станиславский.
- А ты у меня дите малое.
- Помиритесь на литературном варианте, — вставил сын с умненькой усмешечкой. — Иностранец-демон у Патриарших вводит в грех атеиста Берлиоза. Как ты на это смотришь, Романыч? Ведь правда эстетически красиво и завершенно?
- Это не литература, — подал голос двоюродный брат; до чего он был привязан к дядьке, до того не переносил его сына. — Это первая смерть на моих глазах. я имею в виду — насильственная.
- Как насильственная? — удивилась Ольга Ипполитовна.
- В смысле — противоестественная, насилие над собой. Вы не слышали его крик из огня.
- Петруша, ты здоров? — осведомился адвокат, прихлебывая мелкими глотками золотистое зелье. — Вид у тебя бледный.
- Вчера перепил с Подземельным.
- Нашел тоже с кем. — начал дядька, но добродушную воркотню его прервал телефон.
- Пап, тебя.