За пригоршню баксов

Парень, прежде возившийся с аппаратурой, уже подсел к Марецкому, признав в нем если не предводителя этой развеселой компании, то уж, по крайней мере, главное действующее лицо, мотор всему. Китайгородцев, находившийся поблизости, слышал, как парень спросил у композитора:

– Вы Марецкий?

Ответ ему, похоже, и не требовался, потому что он уже знал, кто перед ним, и оставалось только утвердиться в этом своем знании. А Марецкий был расслабленно-великодушен, добр и щедр.

– Да, это я, – ответил он благосклонно.

– А я здесь пою, – сообщил парень. – Я певец.

Он смотрел на Марецкого так, что не оставалось сомнений – ждет ответных слов. Марецкий должен был обрадоваться и сказать что-то вроде: «Певец? Как славно! Я давно ищу молодого, нераскрученного, но очень талантливого певца. У меня как раз есть одна песня, ее еще ни разу не исполняли…» Но слишком часто, наверное, Марецкий встречал таких молодых людей и слишком часто сталкивался с подобными ожиданиями, а потому он не выразил явной радости, но и не заскучал, поинтересовавшись:

– Ну и как тебе эта работа?

– Мне нравится.

В зале царила атмосфера пьяной радости. Никто не гнал друзей Марецкого, и аппаратура была в их распоряжении, и водка не кончалась, и если это не называется счастьем, тогда что же такое счастье есть на самом деле?

Упала на пол и разлетелась на осколки тарелка. Кто-то уже лез на стол, собираясь то ли танцевать, то ли декламировать стихи. Прибежал растревоженный администратор. В его глазах угадывалось знание о близких неприятностях, основанное на долговременном опыте общения с подобного рода публикой. Марецкий еще пытался его уговорить, но тот был непреклонен и стращал разошедшихся не на шутку гостей милицией.

Китайгородцев обнаружил, что ситуация стала постепенно выходить из-под контроля. Пора было уезжать. Тут Марецкий переключился на Машу и, кажется, тоже захотел уехать. Он смотрел на девушку таким взором, что Китайгородцев заранее знал, чем все это в итоге закончится. Зато раскрасневшаяся Маша явно не предугадывала свою дальнейшую судьбу.

Гурьбой высыпали к гардеробу. Марецкий втолковывал юному ресторанному певцу, что любая раскрутка – это деньги, но дело даже не в деньгах, а в том, что должны быть веские основания для того, чтобы именно тебя, конкретного соискателя популярности, выделил среди тысяч тебе подобных прощелыга-продюсер.

– Ты знаешь, как Айзеншпис нашел Влада Сташевского? – спрашивал Марецкий. – Никому не известный субтильный юноша Владик Сташевский как-то раз глушил пиво и попутно лабал на рояле что-то меланхолически печальное, а мимо Юра проходил. Ты понимаешь? Случай! Ты пиво, кстати, пьешь?

– Пью.

– Значит, и у тебя есть шанс, – неожиданно заключил Марецкий, покровительственно похлопывая собеседника по плечу.

Воспользовавшись тем, что клиент отвлекся, Китайгородцев подтолкнул Машу к выходу.

– Тебе пора, – сообщил он ей.

– Мне еще у Игоря Александровича надо…

– Завтра! – четко произнес Китайгородцев, давая понять, что аудиенция закончена.

– Но мне насчет завтрашнего…

– Я знаю, – кивнул Китайгородцев. – Я все слышал.

Час назад нетрезвый Марецкий обещал девушке поездку к руинам его фамильного гнезда. Что-то там такое он рассказывал про свои дворянские корни. Он потомок старинного графского рода, оказывается.

– Завтра! – сказал Китайгородцев. – Как договорились! У станции метро «Свиблово»! В десять утра!

С этими словами он решительно выставил Машу на улицу.

Телохранитель Китайгородцев:

Что-то зацепило меня в поведении моего клиента. Какой-то пустяк. Какая-то фраза, брошенная вскользь. И только потом я понял, что именно – его шутка, что кого-то он давно хотел убить. Он пошутил на тему смерти. Так поступают те, кто близко подобного несчастья не видел. По одной этой фразе я многое узнал о Марецком. Похоже, что жизнь его течет размеренно-беззаботно и не отягощена серьезными неприятностями. Многого он еще не видел. Может, оно и к лучшему. Потому что не всякий жизненный опыт бывает полезен. Однажды мы эвакуировали клиента – предпринимателя, из тех, кого называют олигархами. Принадлежащий ему комбинат, расположенный далеко за Уралом, представлял интерес для целого ряда структур, которые конкурировали между собой. Когда наш клиент вознамерился продать комбинат, он, по сути, сам себе подписал смертный приговор, так как комбинат был один, а желающих его приобрести – несколько, и единственной возможностью сорвать сделку кое-кому представлялась преждевременная смерть продавца. Мы должны были эвакуировать его из-за Урала в одну из западных стран. Счет тогда шел даже не на дни, а на часы. Клиента из его поместья вывозили специально зафрахтованным вертолетом. С ним летели и члены его семьи. Мы вывезли их в Красноярск, там пересадили в самолет, который должен был доставить их в Алма-Ату, а далее из Алма-Аты в Стамбул, а уже оттуда – в Цюрих. Но была опасность, что нашего клиента могли попытаться перехватить. И поэтому до Алма-Аты мы не долетели, приземлившись на военном аэродроме в районе озера Балхаш, где уже стоял наготове военно-транспортный самолет российских ВВС. Но транспортник взлетел без нашего клиента на борту. То есть он там как бы был – для всех любопытствующих, но на самом деле вместо него и его родственников летели совсем другие люди. Произошла подмена. Так делается, когда надо сбить со следа преследователей. В данном случае предосторожность оказалась совсем не лишней. Перемещения нашего клиента его недруги действительно отслеживали и даже смогли сделать так, чтобы военный транспортник приземлился не на Чкаловском аэродроме, а в Домодедове. Рассчитывали, что наши ребята оплошают и не успеют перебросить туда кортеж встречающих. Наши успели. Машину для клиента подогнали прямо к трапу самолета. На подъезде к Москве нашу колонну уже поджидали. Грузовик, груженный бетонными плитами, вынырнул из укрытия прямо перед машиной, в которой должен был находиться наш подопечный. Удар оказался такой страшной силы, что легковой автомобиль смялся, как попавшая под каток консервная жестянка. Четверых сотрудников охранного агентства, которые находились в том автомобиле, потом хоронили в закрытых гробах. В той машине мог ехать я. Но меня не выпустили из поместья, принадлежащего нашему клиенту. Милиция не выпустила. Следственная группа как раз со мной разбиралась. Потому что незадолго до эвакуации клиента я застрелил киллера. Молодую женщину двадцати пяти лет от роду. Пуля попала ей в лицо. Маленькая такая дырочка под правым глазом. Если вы никогда не видели убитого вами человека вблизи, вам не понять, что испытываешь при этом. Это и есть тот самый жизненный опыт, которого лучше не иметь. Но у меня он, к сожалению, есть. А у Марецкого его нет. Поэтому он так легко шутит на подобные темы. А я вот не могу. Не получается.

Марецкий был сильно нетрезв, и Китайгородцев сам сел за руль. Яркая вывеска над входом в ресторан переливалась всеми цветами радуги и отражалась в зеркальной поверхности крышки капота.

– Не хочу ехать домой, – сказал Марецкий. – Давай просто покатаемся по городу.

Был четвертый час утра. Тот короткий промежуток в сутках, когда на улицах почти не видно людей. Город еще залит огнями, но до рассвета осталось всего ничего.

– Я так часто катаюсь, – сказал Марецкий. – Не люблю город днем. Люблю ночью.

Он задумчиво смотрел прямо перед собой. Ветер трепал его волосы. Ворот дорогой шелковой рубашки был распахнут. Китайгородцев подумал вдруг, что вот точно так же, наверное, возвращались домой после ночных кутежей далекие предки Марецкого. В карете по булыжной мостовой, фонари заглядывали в окошко, а там, в карете, молодой граф – и тоже рубашка шелковая, в прическе легкая небрежность, взгляд так же задумчив.

Китайгородцев бросил взгляд в зеркало заднего вида. Позади никого, чье присутствие могло бы настораживать.