Обрученные судьбой

Стукнули в дверь, стоявшая за порогом, мамка просила изволения боярышне увидеть отца. Тот позволил, зная, что их гость снова не под кровом хором (это только укрепляло Калитина в своих подозрениях, что тот неспроста явился в Москву). Ксения прибежала неприбранная в одном летнике, накинутом поверх поневы, и Калитин недовольно сдвинул брови: «Что за срам!» Но продолжить не успел — вернулись посланные за вестями гонцы, и Ксения быстро юркнула за высокую спинку расписного стула отца.

— Ох, боярин-батюшка! — сняли с голов гонцы шапки, кланяясь хозяину. — Ныне опять в стольном граде переполох да смута. Ляхи, говорят, царя нашего, батюшку, бьют! Народ на подмогу пошел к Кремлю. Повсюду псов ляшских режут! Кровушка так и течет во всех дворах, где ляхи постоем стояли.

Ксения не смогла сдержаться при этих словах — в глазах ее вдруг помутнело от картины, представшей перед очами, и она, глухо и надрывно вскрикнув, упала на пол прямо за стулом отца. Тот, быстро отпустив слуг, бросился к ней:

— Ксеня! Что ты, Ксеня?

Она лишь смотрела на него, заливалась слезами и только повторяла:

— Как же так, тятенька? Как же так?

Кликнули мамок да слуг, перенесли боярышню в женский терем, потому как та даже на ногах стоять не могла. Казалось, она даже никого не узнавала, только тихо слезы роняла, зажимая зубами уголок подушки. Видя подобное расстройство дочери, Калитин сам едва не плакал от огорчения, испугавшись за ее состояние.

Он разрывался на части в этот миг. Прибежавший на двор отца Василь Никитич рассказал, что царя Димитрия и его приспешников убили в Кремле, и надобно было идти со двора, чтобы узнать, что и как нынче будет после гибели царевой. Но тут, в тереме, было худо его кровиночке родненькой, и Калитин не мог оставить ее, ведь она так цеплялась в его руку, роняя слезы в подушку.

— Ступай, боярин, по делам своим, — шепнула ему мамка Ефимия, кутаясь в платок. — Не страшна эта хворь, как видится. Сейчас макового настоя дадим боярышне, она и затихнет. Ступай с легким сердцем! — а потом, когда Калитин, с трудом выпустив из руки ладонь дочери, двинулся к двери, тихо добавила. — Девку отдавать пора. Супружника надо ей уже, боярин. И хвори такие минуют, помяни мое слово.

Девушку напоили настоем, уложили на перины, предварительно плотно затворив все оконца в тереме, чтобы ни один звук не долетал в светлицу с улиц Москвы. Под действием дурмана Ксения провалилась в глубокий сон без сновидений и с трудом открыла тяжелые веки только, когда солнышко за оконцем склонилось по небосводу вниз, уже готовясь сойти на ночной покой.

— Ой, боярышня! — кинулась к ней Марфута, приставленная следить за сном девушки. Остальные женщины ушли в людскую слушать рассказы о нынешнем дне, что принесли с собой ратники боярина Калитина. Сам же боярин ушел почивать, утомленный донельзя событиями минувшего дня.

А событий было немало. Был убит теперь уже снова названный «Самозванцем» царь Димитрий и его преданный Басманов. Их обнаженные трупы протащили почти через весь город и оставили на всеобщее обозрение на Лобном месте, украсив на потеху народа дудкой и маской, что нашли в царском дворце, где на нынешний вечер был запланирован карнавал для услады царицы. Сама царица сумела спастись и ныне была в безопасности от людского гнева. Как и остальные поляки, что сумели продержаться несколько часов — до полудня, когда заговорщики, не желая идти на ссору с польским королем, сумели обуздать толпу и прекратить резню.

Уже под вечер посол Речи Посполитой принялся искать самых именитых своих соотечественников, что не сумели вовремя укрыться за дверями его дома от этой напасти. Некоторых нашли убитыми, некоторых так и не смогли найти. В том числе и сына магната Заславского, что привел когда-то свою родовую хоругвь на подмогу Юрию Мнишеку и гетману Зборовскому в этой русской авантюре.

— Боярышня! Боярышня! — принялась трясти девушку Марфута. Та открыла глаза и огляделась, а потом вспомнила, отчего оказалась в постели на весь день и снова упала на подушки вся в слезах. Марфута всплеснула руками, а потом склонилась над своей хозяйкой, горячо зашептала той прямо в ухо. — Жив он! Лях тот, жив, вот тебе крест, Ксения, жив!

Та резко села в постели, схватила служанку за плечи, больно вцепившись пальцами в кожу, даже через ткань поневы. Глаза Ксении горели огнем, и Марфа вдруг пожалела о том, что поведала боярышне про ляха, да куда отступать-то ныне?

— Точно ли? Откуда знаешь?

— Да у нас он в хладной сидит! Он и еще несколько ляхов. Привезли его утром, спеленатого, аки младенчика, заперли на засов, — захлебываясь от волнения словами, рассказывала Марфута. У нее до сих пор перед глазами стояла эта картина: ляхи, связанные, как куры на ощип, все окровавленные, в рваных одеждах и этот боярин, что гостит на дворе Калитиных, — довольно улыбающийся, как кот, дорвавшийся до сливок. А глаза-то его… страшные, бесовские глаза…

Ксения тем временем соскочила с перины, бросилась к образам в углу, освященным тусклым светом лампадки, принялась благодарить святых за то, что спасли жизнь того, о ком она недавно так горько плакала. Потом вдруг повернулась к Марфуте, схватила за руку, принуждая говорить.

— Что? Как он попал сюда? Батюшка привез его или Василь? Отчего он тут?

— Ах, боярышня, кабы я знала! — поспешила заверить ее служанка. — Но привез ляхов не Никита Василич и не Василь Никитич. Ляхов привез на двор гость наш, что у нас на дворе уже несколько дней живет, помните, батюшка говорил вам про него? Родич вашей семьи. Откуда-то с земли приграничной он приехал. Я тогда как раз во дворе была, думала поглядеть через щель в воротах, что на улице-то творится. То шумели-шумели, а то вдруг стихло все разом. Будто и не было ничего, — Ксения знала, как любит поговорить Марфута, и потому подала той знак побыстрее переходить к сути дела. Та заметила это и быстро проговорила. — И тут как раз он с ратниками своими зашел, пленников завел, родич ваш. Терентьич, ключник наш, сразу же к нему кинулся, мол, что за люди, откуда и зачем на двор тот привел. А тот говорит, пленники, мол, мои, людям своим скажи, чтоб не болтали лишнего насчет них. А с боярином сам, сказал, речь будет вести. Вот и будут, верно, за трапезой вечерней разговор насчет ляхов иметь, — Марфута посмотрела на окно, за которым уже начинали сгущаться сумерки, словно говоря, вот уже скоро будут долю ляхов обсуждать, а потом продолжила рассказ. — Батюшка ваш шибко недовольный был, что ляхи на его подворье. Ругался, сказал, все родичу поведает, что думает. А недавно на двор еще ляхи приходили, другие, спрашивали, правда, мол, что к нам кого-то в крови завозили да связанных. Ищут, видать, их. Но боярин ответ держал, что то раненые были слуги наши, что пострадали ныне в толпе. Скрыл он ляхов-то, боярышня. Родича же пленники, не его…

— Это точно он? — вдруг встревожилась Ксения. — Ты говоришь, в крови были. Может, ошиблась ты? Обозналась?

Марфа задумалась на миг, а потом головой качнула:

— До этого я вполне была уверена, что он, лях тот, что к церкви приходил. И на руках нес вчерась… Но ныне же… Бездушный он был. Видать, сильно по голове ударили. Да и быстро их заперли, особо глядеть времени не было совсем, — она замялась, а потом сказала. — Как за трапезу сядут, пойду и погляжу. Ныне за сторожевого Никодим стоит. Он позволит мне глянуть.

Сказала и тут же пожалела о своих словах, что так неосторожно слетели с губ. Потому как боярышня вдруг резко выпрямила спину и проговорила твердо:

— С тобой пойду! — и, заметив, как замахала руками Марфа, повторила резко. — Пойду! На дворе темнеет уже, в хладной еще темнее. Ты обознаться можешь, я же сердцем узнаю!

Ксения пропустила мимо ушей все доводы, что пыталась донести до нее Марфута, описания наказаний, что ждет их неминуемо, коли застанут у хладной боярышню. Та была непреклонна — что ей ныне наказания, когда так доля складывается. Думала, придет на двор Калитиных лях, как суженный ее, а пришел пленником да еще, не приведи Господь, при смерти!