Страница 10 из 294
Кончики пальцев стало слегка колоть, настолько сильным было ее желание коснуться в этот миг того, кто у самого оконца. Ощутить снова мягкость его черных, как смоль, волос, железо мускулов под бархатом жупана. От воспоминаний, что вмиг захлестнули Ксению безумным вихрем, голова пошла кругом.
— Ксеня, — тихо прошелестело за бархатом, и Ксения прикусила губу, удерживая крик, что едва не сорвался с них. — Моя дрога {8}…
Тихий, едва слышный шепот, но Ксения услышала его, закрыла глаза, стараясь удержать слезы, что навернулись в тот же миг. Но не сумела — с длинных ресниц сорвалась вниз и побежала маленьким ручейком слеза, будто падающая звездочка сорвалась с небес.
Всего несколько слов. Тихий ласкающий шепот. Как тогда, несколько лет назад. И снова ее сердце бьется, будто бешеное, и вновь голова идет кругом от сладости, что разливается внутри.
Ничто не забыто ею. Все сохранила она в памяти своей, будто в ларце, бережно лелея те редкие воспоминания, что только и остались ей. Это были ее сокровища, которыми она изредка любовалась, когда на сердце было совсем тоскливо. Ее драгоценности, власть которых над собой она так часто проклинала. Кляла, но не забыла. Ни одно слово, ни одно касание, легкое и ласковое. Ни тот поцелуй, сладкий и горький одновременно. Сладость от любви, что вскружила той далекой ныне весной голову Ксении; горечь от предательства, что последовало после него.
Она стиснула руки изо всех сил, борясь с собой, чтобы не раздвинуть занавеси, не протянуть к нему ладони, не шепнуть радостно: «Я здесь, я твоя, лада моя!» Ногти впились до крови в нежную кожу ладоней, слезы катились и катились по лицу.
За бархатом занавесок зашелестела трава, приминаемая сапогом, лязгнули перстни о рукоять сабли, придерживаемой властной рукой, чтобы не мешала тихо отойти, не потревожив сна женщин в возке. Сразу же стало светлее в возке, ведь более никто не загораживал оконца, неясного света от тлеющего костра.
Ксения перевела дыхание и с трудом разжала ладони, чувствуя, как в груди разливается боль, такая острая, что и дыхание с трудом перевести. Как вынести эту муку — быть снова подле него, видеть его так близко и не сметь даже глаз поднять лишний раз? Как усмирить собственное сердце, когда оно так и рвется к нему? Ведь она должна ненавидеть его всей душой, как ляха, разоряющего ее родную землю, как собственного захватчика, как человека, так жестоко предавшего ее, наконец. Она должна, но сможет ли? Господи, где взять сил подавить в себе то чувство, что до сих пор, спустя годы и ее недолю, все еще живо в груди, где взять сил остаться равнодушной, когда его голос снова произнесет те слова, что когда-то задурманили ее разум и сломали ее жизнь?
«Ксеня… Моя дрога… Мое сердце… Моя кохана {9} …»
1. Имеется в виду к «Тушинскому вору», Лжедмитрию II
2. Кошель
3. Тут: свита, сопровождение
4. если надо (польск.)
5. старинный шляхетский костюм
6. старинная мужская и женская верхняя летняя одежда
7. короткая, безрукавная шубейка или одежда из сукна, набитая ватой
8. Милая моя
9. Моя любимая
Глава 3
Весна, год 1606
Москва
— Ну, что там? Не едут ли еще? — Ксения в очередной раз легонько подтолкнула Марфутку, чтобы та поскорее ответила, надо ли и ей карабкаться по лестнице наверх, к единственному небольшому оконцу хором ее отца, боярина Калитина, выходившему на эту шумную улицу. Пользуясь тем, что в самом доме почти никого не осталось (даже челядь ушла смотреть, как невеста чудом спасенного царского сына Дмитрия Ивановича, польская то ли княжна, то ли графья, въедет в столичный град) девушки пришли сюда, в эту кладовую, чтобы хоть краешком глаза увидеть кортеж царской невесты.
— Нет пока, — откликнулась Марфута, с трудом балансируя на лестнице. — Ну, что ты, Ксеня, не дождалась батюшку своего, а вечно куда-то лезешь сама? Пришел бы Михаил и поведал бы тебе, что творилось-то ныне. А так, дождемся — переломаем себе шеи тут из-за твоего любопытства, и найдут нас только через несколько дней, ведь сюда заглянут ныне только, когда запасы приедут из вотчины батюшки твоего.
— Не ворчи, Марфутка, — дернула Ксения прислужницу свою за подол сарафана. — Будто мамка Ефимия ворчишь. Словно тебе не четырнадцать годков, а все сорок! Ну что там?
— Ой, кажись, едут, боярышня! Едут, вестимо! Слышишь, как народ загудел?
Ксения тут же подобрала сарафан, совсем уж по не приличию задрав его, обнажая колени, и скинув с ног поршни, быстро забралась по лестнице вверх, заняла место подле Марфуты.
И верно, люди, толпившиеся на улице, по которой должна была проехать царская невеста прежде чем повернуть к Вознесенскому монастырю, где ей предстояло жить до венчания, вдруг зашумели, засуетились, напирая на бердыши ратников, сдерживающих толпу. В этот день поглядеть на полячку, которой предстояло сесть на русском престоле в качестве царицы, вышли и стрельцы, и дворяне, и служилые люди с купцами, и бояре.
Сначала только говор людской долетал до ушей девушек, а затем вдруг послышались звуки музыки — едва различимые сперва и громкие после, когда кортеж царской невесты приблизился к хоромам боярина Калитина. Первыми шли музыканты, которых полячка привезла с собой, и девушки поразились некоторым инструментам, на которых те играли и которые они видели впервые в жизни. Затем проследовали по улице отряды польской пехоты, следом на обзор девушек выехали гусары, о которых Ксения слышала от одного из старших братьев.
Ксения с любопытством оглядывала блестевшие на солнце кирасы, шкуры невиданных ею ранее зверей на плечах ратников и, конечно, белоснежные крылья, что крепились у седел. Они настолько поразили ее, что она даже забыла, как дышать, рассматривая рыцарей, проезжающих под ее оконцем.
Поляки в свою очередь тоже с интересом рассматривали толпу, что кричала что-то, размахивала руками и напирала на бердыши, что с трудом удерживали русские ратники. Один из рыцарей поднял голову и вдруг взглянул вверх, прямо на оконце, откуда за кортежем наблюдали девушки, заставив Марфуту взвизгнуть от неожиданности. Разумеется, он не мог видеть их с нынешнего места среди своих товарищей, не заметил едва дышащую от волнения Ксению. Но зато та видела его, успела разглядеть мужское лицо. Правда, нос был скрыт наносником шлема, но Ксения решила, что он тоже должен быть хорош, как и остальные черты лица ляшского рыцаря, что она увидела прежде, чем лях опустил голову.
Этот рыцарь в сверкающей на солнце кирасе настолько поразил воображение шестнадцатилетней девушки, что она оставшуюся часть кортежа царской невесты просмотрела не особо внимательно, поражаясь диковинным платьям что мужчин, что женщин в свите полячки. Сама же невеста на Ксению не произвела особого впечатления: затянутая в неприлично облегающее и открытое платье, с широким (должно быть неудобным) воротником и высокой прической, волосы в которой едва прикрывал головной убор, она показалась Ксении чересчур маленькой и остроносой. Она почему-то ожидала увидеть красавицу из сказок, что рассказывала ей мамка Ефимия — русоволосую, с длинными косами, в богатом убранстве. Полячка же совершенно не вписывалась в тот образ, что Ксения сама себе придумала.
— Ой, ты видела, боярышня? — после, уже в светлице, никак не могла успокоиться взбудораженная Марфута, которая недавно сама так страстно отговаривала Ксению лезть под самый потолок кладовой клети. — Какие кони чудные были у царевой невесты? А платье-то видала ее? Совсем чудное. А голова непокрыта совсем! Хотя она же пока невеста, не жена же.
— Совсем утомила меня ты своей трескотней, Марфута! — наконец не выдержала болтовни служанки боярышня. Та удивленно взглянула на Ксению — задумчивость, в которую так неожиданно впала ее маленькая хозяйка, той была совсем не свойственна. — Трещишь, как сорока. Голова кругом от тебя!
Ксения вдруг захотела остаться одна, помечтать-погрезить о том рыцаре, который взглянул на нее. Ну, хорошо, не взглянул, просто вверх посмотрел, на дома… Прогнала прочь Марфуту из своей светлицы, села у распахнутых створок оконца, что от греха подальше в сад выходило, принялась косу свою то сплетать, то расплетать.