Похищение Европы

Так бывает. Я где-то читал, что, будучи помилованы уже с петлей на шее, осужденные часто падают в обморок. А этот тип в меня еще ведь и выстрелил. Он выстрелил, но промахнулся, потому что Настя успела ударить его по руке. Пуля попала мне в левое плечо. Как я понимаю, к этому скорбному мгновению я начинал уже потихоньку падать, что, возможно, тоже сбило прицел стрелявшего. Так или иначе, он не только промахнулся, но и выронил свой маленький блестящий пистолет.

По моей просьбе происшедшее Настя описывала мне несколько раз. Не меньше Настиного мужества меня поражало согласованное взаимодействие деталей — немотивированное беспокойство Насти, своевременность ее появления из-за кустов и несколько счастливых сантиметров, отделивших рану от моего сердца. При подобном развитии событий уже не удивительно, что к упавшему пистолету первой успела опять-таки Настя. Ей удалось ухватить предмет прежде, чем армейского образца ботинок прихлопнул гравий, густо усыпанный липовым цветом (почему злодею хотелось убить меня именно под липой»’). Приподняв дрожащие руки, обезоруженный сигнализировал готовность к компромиссу. Медленно, не делая резких движений, он стал приближаться к Насте. Вероятно, так его учили в приславшем его ведомстве. Когда в надежде получить назад оружие он протянул к Насте руку, она ему ее прострелила ниже локтя; Посмотрев на меня лежащего, прострелила и вторую. Вскрикнув, в один прыжок он оказался в тех же кустах, из которых вышла Настя. Она выстрелила по кустам и, судя по рычанию, попала ему в какое-то третье место. Зная непреклонность моей русской девочки, могу предположить, что она запросто догнала бы бежавшего и всадила в него всю обойму, но — любовь победила ненависть. Услышав удалявшийся хруст веток, Настя бросилась ко мне. Я лежал на дорожке без малейших признаков жизни (ах, до чего же ты был неподвижен!), и только Настины слезы вернули меня из той странной действительности, где я пребывал.

— Сейчас приедет Билл — сказала Настя, пряча в сумку мобильный телефон.

— Билл? Какой Билл?

Я понял, что проснулся еще не до конца.

— Билл, врач князя. — Настя осторожно отлепила край расстегнутой рубашки от раны. — Я посмотрела, что кровотечение остановилось, и решила звонить ему, а не в скорую. Мне страшно везти тебя в больницу.

В голове моей, покоившейся на Настином колене, снова блуждала мысль о причудливых свойствах рифмы. И на Анри, и на меня покушался один и тот же человек, и оба мы пережили первое нападение. В случае с Анри дело было доведено до конца. Значит ли это, что и меня ждет та же участь? Сейчас Настя все делала для того, чтобы этого не случилось. Я лежал закрыв глаза и ощущал на своем лице ее прохладные губы. Только я напрасно опасался судьбы Анри. Тогда ведь я еще не знал, что рифма существует для того, чтобы подчеркивать различие.

За дальними деревьями раздался рев мотора — такой непривычный в Английском парке. Я почувствовал, как напряглась Настя. Приподняв голову, я понял, что могу сидеть самостоятельно, и выпрямился. Боль, которую я уже начинал ощущать, меня разом оставила. То, что я испытывал, не было страхом. Это было, скорее, жгучее чувство нелепости происходящего — теплого летнего дня, следов моей крови на гравии и нашего беспомощного сидения посреди дорожки. Настина рука потянулась к лежавшему рядом пистолету.

Через мгновение на дорожке появился американский армейский джип. Это был Билл. При полном отсутствии в Английском парке автомобилей его огромный джип казался таким же неуместным, как самолет или, пожалуй, даже корабль — но, может быть, именно эта невероятность придала его появлению особую патетику. Затормозив в паре метров от нас, Билл неожиданно для себя попал в Настины объятия. Захлебываясь от рыданий, Настя объяснила, почему меня нельзя везти в больницу. Лишь после этого краткого, как взрыв, эпизода я понял, на каком эмоциональном взводе она находилась.

Помыв руки привезенной им водой, Билл быстро, но осторожно снял с меня рубашку.

— Вот здесь пуля вошла, — сказал Билл, коснувшись моей груди рядом с раной, — а здесь вышла. — На своей спине я почувствовал проводимый его пальцем круг. — Ах, как хорошо. Уж если везет, то везет.

Настя молча следила, как огромные руки Билла распечатывали стерильный бинт.

— Мало того, что вы остались живы, так еще и пуля оказалась сквозной. Если бы она зацепилась за что-нибудь внутри, мы бы не обошлись без операции, а значит, и без больницы. А так, я думаю, справимся своим силами.

Зубами он вытащил пробку из какого-то прозрачного пузырька и приложил его к ватному тампону.

— Вытащите-ка это у меня изо рта и заткните, пожалуйста, бутылку. Она нам еще понадобится.

С пробкой во рту его акцент казался значительно меньше. Он сел на корточки и провел рукой по моей шее.

— А теперь потерпите немного, это не должно быть слишком больно.

Может быть, я все еще находился в состоянии шока, но это действительно было не так больно, как я боялся. Разумеется, я чувствовал прикосновение ватных тампонов к спине и к груди — особенно, когда они были накрепко прижаты бинтом — и все-таки это было терпимо. Когда Билл закончил перевязку, они с Настей осторожно положили меня на заднее сиденье джипа. Там же села Настя, и я положил ей голову на колени. Захлопнув дверь машины, Билл задумчиво побарабанил по рулю.

— Куда мы сейчас поедем? — спросила Настя.

— Вопрос в самую точку. Нужно подумать. — Балл улыбнулся нам в зеркало заднего вида. — Пока что нужно уехать отсюда.

Он завел мотор, и мы тронулись. По Английскому парку я ездил на велосипеде, в прогулочном экипаже, один раз даже верхом. И никогда — на автомобиле. Глядя, как беспомощно ветки деревьев скользили по закрытым окнам джипа, я подумал, что парк со мной, должно быть, прощается, что между нами возникла граница и наше единство безнадежно разрушено.

— Сейчас я где-нибудь здесь припаркуюсь, — сказал Билл, въезжая в фешенебельные кварталы Швабинга. — Вы останетесь в машине, а я пойду поговорить с князем. Есть у меня одна идея.

Он притормозил в сотне метров от дома князя и внимательно осмотрелся. Выходя из машины, посоветовал не открывать окон. Над впереди стоящими машинами мы еще долго видели его макушку. В машине становилось душно, но окон мы послушно не открывали. Время от времени Настя касалась моих бинтов губами, и от этого мне становилось легче.

Вскоре мы вновь увидели Билла. Не успев толком усесться за руль, он резко тронулся с места. У ближайшего светофора обернулся и положил свою ручищу на подголовник переднего сиденья.

— Домой вам возвращаться нельзя. Мы едем в Альпы, на дачу к князю.

О существовании дачи я знал от Насти. Она была там два или три раза и говорила, что это сказочное место. Вспоминая Настины слова, я с грустью подумал, что вся ожидающая нас красота не имеет, в сущности, уже никакого значения. Я вдруг отчетливо осознал, что с сегодняшнего дня превратился в беглеца и в любом месте на земле для меня теперь может быть ценно только одно: безопасность. Даже легкая Настина рука, поправлявшая перекинутый через мою шею бинт, не могла рассеять той мутной тоски, которая с каждой минутой меня охватывала все сильнее. Ах, как же легко могли сбросить эту руку с моей шеи, слишком легко: сегодня я убедился в этом в полной мере. То, что я испытывал, не было в привычном смысле страхом за свою жизнь. Это был страх вместе с жизнью потерять Настю.

Мы покинули южные пригороды Мюнхена и мчались по идеально гладкому шестиполосному автобану. Сколько раз мы проезжали здесь с родителями по дороге в Италию, сколько раз мы любовались панорамой Альп в овальной раме ветрового стекла! Но никогда еще Альпы не приближались к нам с такой ужасающей скоростью, как в ту поездку с Биллом. Нажимая на газ, он то и дело смотрел в зеркало, словно отрывался от невидимой погони. Шоссе было полупустым. Попадавшиеся нам порой машины Билл обгонял и справа, и слева, а в редких случаях параллельного их движения сердито сигналил задержавшимся в левом ряду. Я полагал, что он несколько драматизирует ситуацию, и объяснял это общей слабостью американцев к боевикам.