Страница 14 из 17
Заворожён, смущён, пронзён, отважен…
А может, просто напрасно – смешон…
Пусть это так. И я не спорю даже…
Тобою я навек заворожён…
Заворожён, порабощён, отважен…
Вошла, с зонтика капли дождевые одним резким движением отряхнула, улыбнулась – вежливо и насмешливо одновременно.
Токарев мгновенно вскочил с места, к прекрасной незнакомке обниматься кинулся.
– Мэри! – зачастил возбуждённо. – Сколько лет, сколько зим! Вы опять похорошели, просто отлично выглядите. Какими вы здесь судьбами? Рад видеть вас! Но пасаран!
Оказалось, что они с Токаревым давние знакомые, по Барселоне ещё. Год назад там плотно пересекались.
– Здравствуйте, Токарев, но пасаран, – девушка ответила по-русски, но с заметным акцентом. – Я детей испанских приехала навестить. Помните, вывозили их тогда, на пароходе? Вот, двадцать малышей в здешнем детском доме поселили, в Архангельске. Странно это, неправильно. Надо было климат им потеплее подобрать. Почему – Архангельск? Не знаете? У нас в Америке так бы не сделали. Отыскали бы что-нибудь – на Испанию похожее. Резкое изменение климата на здоровье детей может сказаться. Обязательно товарищу Крупской буду жаловаться…. А где же ваш друг? Кузнецов, кажется?
– Убили его совсем недавно, – помрачнел Токарев. – Так уж получилось. Погиб как настоящий герой, в бою с неприятелем.
Мэри тут же его за руку схватила, другой рукой погладила по щеке.
– Ах, как жаль! – промолвила искренне. – Как жаль. Молодой же совсем был. Сочувствую вам. Примите мои соболезнования…
Познакомил Токарев Ника с этой американкой симпатичной, зеленоглазой. Ник всегда с девушками уверенно себя чувствовал, а тут засмущался, начал заикаться. Судя по тому, как щекам стало горячо, даже покраснел. Вот же, позорище! Подумаешь – американка…
– Вы очень смешной, мистер Ник, – Мэри ещё дров в костёр подбросила. – Нездешний совсем, очень странный. Словно из другого мира.
Вот то-то и оно, что из другого. И с ухаживаниями ничего путного не получалось, так только – смех один…
Ещё через час-другой и доблестные лётчики пожаловали. Тут уж шансы Ника, и до того невысокие, стали просто мизерными. Куда ему с лётчиками полярными тягаться, с героями народными, общепризнанными?
Один только Маврикий Слепцов чего стоил: имя редкое, грива волос шикарная – чёрная, с благородной проседью, кончики усов вверх задорно торчат, вылитый Эркюль Пуаро из телевизионного сериала. Только моложе и импозантней: ростом под два метра, в плечах сажень косая.
А как анекдоты травит, мерзавец, заслушаешься.
Потом и гитарка появилась, выяснилось, что Маврикий и романсы петь мастак, любовные все насквозь, обольстительные. Каналья коварная!
Звонко смеётся Мэри, раскраснелась, нравится ей внимание мужское…
Вызвать бы Маврикия на честную дуэль, да нельзя. Видите ли, у них задание секретное, важности повышенной. Сам товарищ Сталин в курсе. Эх, блин горелый!
Совсем уже собрался Ник на боковую отправиться. Чего душу-то бередить понапрасну?
Поднялся из-за стола, приготовился слова вежливые произнести и откланяться.
Опередила его американка глазастая.
– Куда это вы, мистер Ник? Устали, спать хотите? Рано ещё, честное слово. Вы на гитаре играете? Тогда спойте, прошу! Можете даже в мою честь, я разрешаю.
И смотрит невинно так, с надеждой во взоре…
Нет, не знает мартышечье коварство границ! Женское – в смысле…
Взял у Маврикия гитару, подумал чуток да и исполнил:
– Мэри. Это твоя первая потеря. Мэри, горько плачет Мэри…. На дворе – гитары и вино. И ребята ждут тебя давно…
Изменилась вся картинка мгновенно и кардинально: вот, ещё две минуты назад Ник в аутсайдерах беспросветных числился, а теперь – фаворит безусловный.
Так на него американка посмотрела, будто настигла её стрела Амура. Метко так настигла, прямо в сердечко зарубежное. Маврикий тут же загрустил, поражение своё осознав. Даже кончики его шикарных усов вниз опустились.– Слушайте, мистер Ник, – неожиданно предложила Мэри. – Давайте прогуляемся с вами. Только вы и я. Романтическая русская ночь. Ранняя весна. Только вы, я и весна. Какая хорошая компания… Пойдёмте?
Пошли, конечно. Ночь, и правда, выдалась волшебной: звёзды высыпали стаей бесконечной, птички в ветвях чирикали, белки, громко цокая, с дерева на дерево перескакивали, флиртуя напропалую…
Весна!
Болтали о том, о сём, будто сто лет уже знакомы.
По загадочному ночному лесу прошлись; устав, вернулись обратно, расположились на просторной террасе. Ник из санатория кресло-качалку приволок, лампу керосиновую, тёплый плед.
– Ник, принесите из буфета фрукты, – попросила Мери. – Там настоящие персики были, я видела. Виноград – тоже хорошо…
Персиков и винограда уже не было, – лётчики оголодавшие постарались.
Только две груши нашлись – большие, немного даже переспелые. А у Мэри, чисто случайно, конечно, обнаружилась и плоская бутылка с шотландским виски.
Глоток ароматного виски под слегка переспелую грушу, что может быть изысканней – весенней ночью, полной неясных предчувствий и призрачных ожиданий?
Романтика полная, вовсе без изъянов.
Чтобы усилить произведённое впечатление, Ник даже на хитрость пошёл: прочёл наизусть рассказ О. Генри «Дары Волхвов», не написанныйещё автором рассказ.
– Ах, Ник, – прошептала Мэри. – Какой же вы милый!
Глаза девушки мерцали – призывно и загадочно, голова Ника предательски кружилась, как в далёкой юности, много, много лет тому вперёд…
Стихи, опять стихи, потом, как и полагается, – «её горячие мягкие губы – на его твёрдых, потрескавшихся губах».
Давно уже Ник так не целовался, до полного исступления.
Дальше поцелуев дело, впрочем, не продвинулось. В решающий момент Мэри резко отодвинулась, даже оттолкнула, дрожащим голосом попросила проводить. Довёл её Ник до дверей комнаты, поцеловал ещё один раз, на этом и всё.
Вернее, это потом выяснилось, что всё.
А тогда подумалось: «Завтра, может, и дальше продвинемся…»
Напрасно подумалось, сглазил, наверно.
К обеду выяснилось, что самолёт уже починен полностью, взлетать пора.
Собрались в спешке, загрузились.
Уже перед самым отлётом подошла Мэри. Стояла около самолётной лесенки, в сторону потерянно смотрела, стройной ножкой, обутой в элегантный кожаный сапожок, задумчиво пинала мелкие камушки.
– Вот и всё, – прошептала чуть слышно. – Прощай, Ник, герой не моего романа. Прощай, дарлинг…
Смахнув с глаз слезинку, протянула небольшой узелок.
– Там, – объяснила, – бутылка виски. Настоящее, американское. Печенье, джем. Так – на добрую память. Может, и встретимся когда.Поцеловались, прощаясь, никого уже не стесняясь. Узелок тот Ник в свой рюкзак запихал, рюкзак забросил к остальным вещам, в хвостовую часть. Разбежался самолёт, взлетел, крыльями помахал, словно прощаясь с кем-то навсегда…
Минут семь как оторвались от взлётной полосы, всего только и прошло.
В хвосте самолёта, вдруг, раздался негромкий хлопок, полыхнуло ярко, всю кабину заволокло жёлтым вонючим дымом, «Флейстер» тут же сорвался в глубокий штопор.
Как Маврикий из того штопора самолёт сумел вывести? Не иначе, действительно, – внебрачный сын Господа Бога…
Повезло ещё, что это произошло над руслом Северной Двины. Лёд еще крепкий держался, да и торосов в том месте почти не было. Колёса, конечно, тут же обломились, на брюхе проползли метров сто, помотало знатно, синяков на всех не одна сотня наберётся. Но ничего, пронесло. Выскочили быстро из самолёта, снегом пожар мгновенно забросали.
– Чудеса в решете, – хмуро процедил Маврикий. – Как же это мы без хвоста сесть умудрились?
Действительно, нет хвоста, будто срезало напрочь – бритвой гигантской.
Бритвой срезало? Или же – взрывом?
Токарев залез в хвостовое отделение, долго там шурудил, искал чего-то.
Вылез весь злой из себя, хмурый.
– Похоже на то, – шепнул Нику на ухо, – что это рванул твой рюкзачок. Вернее, тот узелок, что тебе презентовала добрая и милая девушка Мэри.