Страница 7 из 15
Вот с этой морокой больше всего и приходилось мучиться. К примеру, напишешь вечером что-нибудь высокомысленное: «Одно из самых недостойных чувств, какие могут охватить человека, — это ощущение неподъемности принятой на себя ноши и неосуществимости поставленной цели. Если ты добровольно согласился взвалить на себя ношу, считай, что она уже поднята; достижению цели, которую ты перед собой поставил, может помешать только смерть — и то временно, лишь до следующего рождения, когда ты все равно ее достигнешь». Ляжешь спать, гордый собой. А утром, на свежую голову, перечтешь и сплюнешь. Ну и мудрец! То же самое можно сказать куда короче: «Взялся за гуж — не говори, что не дюж». Схалтурить изволили, Эраст Петрович.
Японский язык основательно подзабылся, поэтому писать приходилось по-русски, и не кисточкой — американским вечным пером, но все-таки это был самый настоящий Никки, а не тривиальный европейский дневник. В первый день 1914 года Фандорин торжественно вывел на обороте обложки эпиграф — начало «Записок из кельи» средневекового монаха Тёмэя: «С той поры, как я стал понимать смысл вещей, прошло уже больше чем сорок весен и осеней, и за это время накопилось много необычного, чему я был свидетелем». В чудесной английской тетрадке с металлическими зажимами сменилось уже два стостраничных блока дырчатой бумаги. Старые записи Эраст Петрович не хранил, а просто выкидывал — Никки велся не для перечитывания или, упаси боже, ради потомства, а исключительно во имя самого процесса. Что надобно уму и сердцу, и так останется. Что лишнее — пускай улетает, как сухая листва под ветром.
Итак, Фандорин сел за столик, заставил себя позабыть о духоте, которая из-за остановки поезда сделалась невыносимой, и аккуратно написал пониже сегодняшнего числа (16 июня) иероглиф «дерево».
С «Деревом»-то просто. В дорогу Эраст Петрович запасся путеводителями и справочниками, чтобы получить представление о местности, в которой предстояло работать. За время пути полезная литература была проштудирована, нужные странички заложены, строчки подчеркнуты. Не разбирая, что может пригодиться для дела, а что нет, Фандорин выписывал подряд всё примечательное.
Золотое перо заскользило по бумаге.
«Российская история города Баку насчитывает двести лет. Во время Персидского похода Петр Великий дал приказ генералу Матюшкину „идтить к Баке как наишкорее и тщиться оный городок с помощью Божиею конечно достать, понеже ключ всему нашему делу оный“. Его величество даже не представлял себе в свою доэнергетическую эпоху, до какой степени Баку — „ключ всему нашему делу“. В 1859 году, когда этот приморский городок стал губернским центром, здесь проживало семь тысяч человек, а дома были сплошь „азиятской архитектуры“, по преимуществу глинобитные. За минувшие полвека население увеличилось в сорок раз, и это без учета нелегальных рабочих-амшари, которые приезжают на заработки из нищего Ирана и живут в „амшари-паланах“, трущобных кварталах. Сколько в Баку этих бесправных пролетариев нефти, никто не считал и не собирается».
Поколебавшись (для «Дерева» одного этого абзаца было маловато), Фандорин решил переписать из книжки поучительную историю о человеке, которому город был обязан своим головокружительным взлетом.
Сорок лет назад молодой швед Роберт Нобель, брат владельца петербургского оружейного завода, отправился в Ленкорань на поиски орехового дерева, необходимого для производства ружейных прикладов. Нужной древесины Нобель не нашел, однако, проезжая через Баку, заинтересовался нефтью, которая в те не столь отдаленные времена добывалась кустарно, из колодцев, и использовалась лишь в качестве дешевого осветительного масла. Первый промысел Роберт Нобель купил за пять тысяч рублей и нанял всего тридцать рабочих. А в 1913 году на бакинских предприятиях концерна «Бранобель» трудились 30 тысяч человек, прибыль же составила 18 миллионов.
Помимо этого впечатляющего эпизода, который убедительно подтверждал древнюю истину о том, что историю и прогресс толкают вперед люди, умеющие заглядывать в будущее, Фандорин переписал в дневник некоторые сведения о населении города.
«Здесь преобладают два племени: адербейджанские татары, совершенно неправильно называемые персами, и армяне», утверждалось в путеводителе. Однако в этнографическом справочнике коренную народность называют «азербайджанскими тюрками», и как правильнее, непонятно. В 1914 году в губернском городе проживают 101.803 мусульманина, 67.730 русских, 57.040 армян, 1990 грузин, а также «весьма значительное количество иностранных подданных».
Ну и довольно для «Дерева», решил Эраст Петрович, перечитав написанное. Пора переходить к «Клинку».
Сделал паузу, мысленно перенастраиваясь. Маса заботливо помахал веером перед носом господина, дабы освежить ему голову.
«Зачем ты, собственно, понесся в этот Баку? — спросил себя Фандорин. — Ну то есть, понятно, зачем: чтобы найти Одиссея, который, по всей вероятности, находится где-то здесь. Но зачем тебе Одиссей? Что тебе за дело до полковника Спиридонова, который был изрядным негодяем и, в общем, получил по заслугам?»
А потому что нельзя спускать оскорблений. Никому. Оскорбление, оставшееся без ответа, нарушает баланс справедливости и пятнает карму благородного мужа, сказал себе Эраст Петрович, беспардонно мешая в одну кучу буддизм и конфуцианство.
Христианином Фандорин считать себя никак не мог — не был согласен с этим милосердным учением по ряду принципиальных позиций. Например, касательно всепрощения и заповеди «не убий». За полную приключений жизнь ему приходилось много убивать — притом часто безо всяких угрызений, а иногда даже с радостью. Эраст Петрович был убежден, что при определенных обстоятельствах убивать можно и даже нужно. Как не уничтожить врага, который желает гибели тебе или тем, кто тебе дорог? Или хочет погубить твою страну? Заповедь «не убий» лицемерна, сама церковь всерьез к ней не относится, иначе попы не освящали бы боевые корабли и бронеавтомобили.
И в мести ничего скверного нет, если это не мания и не патология, а справедливое возмездие. Пускай на «Аз воздам» уповают верующие, Фандорин был не из их числа. «А потом, кто знает: может, я и есть орудие Божьего воздаяния, коли уж ничего не происходит без Его воли?» — вдруг пришло в голову Эрасту Петровичу.
Мысль была не ахти какая глубокая, но вполне пригодная для раздела «Иней», поэтому, оставив для «Клинка» две пустые странички, Эраст Петрович вывел красивый иероглиф:
Маса на миг скосил глаза в тетрадку. Он знал, что господин терпеть не может, когда подсматривают в дневник, и всё же не мог удержаться. К философии японец относился с особенным почтением. А когда ему удавалось подсказать Фандорину идею для «Инея», японец был очень горд.
— У меня есть превосходное предложение насчет сегодняшнего «Инея». Одно и то же явление может менять свою суть в зависимости от того, как вы его назовете. Непонятно? — Маса снисходительно усмехнулся. — Сейчас объясню. Сама карма привела вас в город с названием БА-КУ, которое так легко обозначить иероглифами. Проблема в том, что подходящих иероглифов слишком много. Мне сразу приходят на ум четыре разных «ба» и по меньшей мере двадцать «ку». В зависимости от подбора компонентов название города может быть нейтральным, или безобразным, или судьбоносным. Например, если написать «ба-ку» как 場工, это будет «Промышленное место» — точно и сухо. Если 罵垢 — «Мерзкая грязь»; 馬嘔 и вовсе означает «Лошадиная блевотина». Но я предлагаю выбрать имя 婆駆 — «Побег от ведьмы», ибо у меня есть предчувствие, что эта поездка не только позволит вам расквитаться с обидчиком, но и принесет долгожданное освобождение от женщины, которая…