Восторг

Ну, что касается секса, остается пожелать удачи с журналисткой, подумала она.

– Ну, сейчас я ухожу, – сказал он, будто прогоняя ее.

Девина сузила глаза, а потом вспомнила, что должна исполнять свою роль.

– Уверена, мы еще увидимся.

– Похоже на то. Удачи тебе с твоей мамой.

Когда он отвернулся, ей захотелось трахнуть его не только из-за этого раунда. В нем была та же сила, что и у Джима… равно как и изворотливость. Следовало обратить на него более пристальное внимание, когда он был у нее. К счастью, он скоро вернется домой.

Она же, тем временем, должна позаботиться о той журналистке. Влияние последней совсем не нужно Девине в этой игре.

Случайные происшествия происходят постоянно. Здесь Создатель не сможет усмотреть ее вины.

***

Матиас доехал на такси до офисов «ККЖ» и принялся ждать на парковке позади здания. Он решил, что Мэлс одолжила ту «Тойоту», чтобы добраться до гостиницы, и, конечно же, тачка ее друга не была припаркована среди других развалюх, полных мусора.

Будто разъезжать на мусорной корзине – прямая обязанность всех журналистов.

Устроившись у черного входа, он встал сбоку, прижавшись спиной к зданию и опершись на трость. Облака над ним закрыли собой солнце, а тени на земле начали занимать позиции по мере исчезновения дневного света.

За ним следили.

И это не слоняющиеся из здания работники… не курильщики, которые прикуривали, дымили словно паровозы, а потом снова заходили внутрь… также не люди, катающиеся по заполненной парковке в поисках свободного места.

А постоянное наблюдение с определенной позиции где-то справа.

Может, кто-то в тех припаркованных параллельно дороге автомобилях за периметром парковки для журналистов.

Другой вариант – крыша здания напротив, потому что в стенах не было окон.

Ему нужно разжиться патронами. Без пуль сороковой с глушителем, который он «позаимствовал» у Джима Херона, годился лишь для нанесения ран тупым предметом… не то, чтобы полностью бесполезно. Просто не настолько смертоносно и действует на коротких расстояниях…

«Тойота» ждала своей очереди завернуть за угол и припарковаться. Когда машина остановилась, Матиас понял, что Мэлс заметила его.

Мэлс припарковалась на первом свободном месте и подошла к нему с гордо поднятым подбородком и развевающимися на ветру волосами.

– Прогулка после плотного завтрака? – спросила она.

В груди слегка кольнуло, когда он встретил ее взгляд, и боль постепенно увеличивалась, становилось труднее дышать.

– Прости, – хрипло сказал он.

– За что?

Лишившись дара речи, он мог лишь покачать головой. Холодная, расчетливая ясность, которую он почувствовал, когда нахлынули картины прошлого, испарилась. Здесь он был незащищенным, лишенным оборонительных укреплений.

– Матиас? Ты в порядке?

Неясно как, но это произошло: он сделал шаг вперед и положил руки на ее талию… а потом прижал ее к себе, уткнувшись лицом в ее распущенные волосы.

– Что случилось? – нежно спросила она, поглаживая его спину.

– Я не… – Дерьмо, он окончательно сошел с ума. – Я не могу…

– Все хорошо, все в порядке…

Они стояли, обнявшись, и загремел гром, будто сами небеса были недовольны происходящим, и по изнанке облаков пронеслась молния.

Будь он проклят, но он хотел стоять так до скончания времен: Матиас обнимал теплое тело вроде как незнакомки, и не существовало ни прошлого, ни будущего, только настоящее, и это отсутствие ландшафта или горизонта дарило приют…

Закапали большие капли дождя, так, что казалось, будто на них сыпется жемчуг.

– Пошли внутрь, – сказала она, взяв его за руку, и с помощью пропуска открыла дверь в здание.

Нос защекотало от странного химического аромата. Но дело не в жидкости для мойки полов или окон – это печатные чернила.

– Сюда, – позвала Мэлс, подойдя к темно-бордовой двери, она повернула ручку и толкнула дверь бедром.

В конференц-зале по другую сторону стояли несочетающиеся друг с другом стулья и длинный стол, который был скомпонован на скорую руку из неподходящих элементов – офисная мебель в стиле Франкенштейна. В углу стоял кулер «Poland Spring»[95], и Мэлс налила ему полный стакан.

– Выпей.

Матиас сделал, как ему было велено, и, глотая воду, он пытался собраться с мыслями.

Мэлс села на стол, медленно покачивая свисающими ногами.

– Поговори со мной.

О, дерьмо, как рассказать ей о том, что он вспомнил? Да ради всего святого, зачем он вообще пришел сюда…

Ну, по крайней мере, на этот вопрос у него был ответ. Хотя бы с одним человеком он хотел быть честным. Наконец-то. Матиас просто хотел прикоснуться к ней, будто он летел в пустоту, Мэлс была веревкой, за которую можно ухватиться, а слова, которые он должен сказать, – хватка за его собственную жизнь.

– Я убил своего отца.

Ее ноги замерли в воздухе, а плечи напряглись.

– Это было спустя годы его… – скажи это. Скажи. – Он был жестоким человеком и часто пил. Происходило… кое-что, чего не должно было происходить, и я…

Свет в ее взгляде постепенно возвращался, сострадание снова вышло на первый план.

Когда показалось, что она собиралась встать на ноги и попытаться обнять его, он вскинул руки.

– Нет, я не могу… я не вынесу этого, если ты прикоснешься ко мне.

– Хорошо, – медленно сказала она.

– Я даже не знаю, зачем говорю тебе все это.

– Тебе не обязательно нужна причина.

– Кажется, что она должна быть.

– Ты знаешь, что можешь доверять мне, верно? Я, конечно, журналистка, но я верю в то, что говорю: я – нечто большее, чем просто моя профессия.

– Да. – Он потер голову, а потом снял солнечные очки. – Прости, но мне нужно видеть тебя четко.

– Не нужно извиняться, – нахмурилась она.

Он покрутил ее «Рэй Бэны» в руке.

– Я подумал, ты захочешь, чтобы они были на мне. Тогда, в ресторане… чтобы ты не видела мое лицо.

– Я не поэтому попросила оставить их себе. Ты не некрасив для меня, Матиас… ни в коем случае. И ты не должен прятаться.

Странно, но он знал, что это ее отношение долго не продлится. У него возникло чувство, что чем больше он будет вспоминать, тем хуже будет становиться его портрет… как в случае с детской раскраской – тебе кажется, что ты рисуешь вполне красиво, а в итоге получается какой-нибудь Майк Майерс[96].

– Я загнал его в угол, – услышал Матиас свой голос. – Я пошел к классному руководителю, а потом к школьной медсестре, и я рассказал им все, объяснил пропуски, синяки и… все остальное. Мне было пятнадцать. Я держал рот на замке…

– О боже, Матиас…

– …но потом выпустил кота из мешка, и заработало государство. Когда я сообщил ему о том, что выдал его тайну, у него случался сердечный приступ прямо на моих глазах.

– И поэтому ты думаешь, что убил его? Матиас, ты не сделал ничего плохого.

– Нет, сделал. Я наблюдал, как он умирает. Я не позвонил 911, не побежал за помощью, я стоял там и наблюдал, как он рухнул передо мной на пол.

– Ты был жертвой домашнего насилия и испытывал шок. Ты не виноват…

– Я сделал это целенаправленно.

Сейчас она снова нахмурилась.

– Я не понимаю.

– Мне было плевать, что он делал со мной. Это дерьмо было скорее источником раздражения. – Он пожал плечами. – Само решение рассказать все было для меня умственным упражнением. Понимаешь, я знал его. – Матиас постучал по виску. – Я знал его образ мышления, вещи, от которых у него поедет крыша. Ему нравилась его злоба и чувство власти надо мной. Он был таким крайне посредственным парнем, который дни напролет работал с безмолвными животными и кукурузой… А когда он имел дело со сверстниками, вылезал его комплекс неполноценности. Он говорил, что убьет меня, если я расскажу кому-нибудь, вот, на что он упирал. Секретность была так важна для него, и не просто потому, что жестокое обращение с детьми вне закона. Я знал, что доведу его этим и более чем просто остановлю насилие… я просто хотел увидеть, к чему это приведет.