Браззавиль-Бич

В дверь постучали. Это оказался один из помощников директора, молодой человек из Ганы по имени Кваме. Он сообщил мне, что администрация отеля освобождает помещение, где жил мистер Шукри, и директор просил выяснить, не хочу ли я оставить себе что-то на память. Я была удивлена таким вниманием. Когда мы выходили из комнаты, зазвонил телефон: Хаузер ждал меня внизу. Он был готов подождать еще немного.

Я стояла у Усмана в гостиной и оглядывалась по сторонам, испытывая некоторую неуверенность и беспокойство.

Кваме, соблюдая приличия, остался в дверях, у него за спиной ждали моего ухода две горничных с пластиковыми мешками и картонными коробками. Я подошла к письменному столу, выдвинула ящик. Увидела паспорт, документы, какую-то мелочь. Для меня здесь ничего не было. В спальной открыла шкаф. Немногочисленные предметы его гардероба висели на плечиках, под ними стояло четыре пары обуви. Меня охватила странная паника. Я знала, что нужно взять какую-нибудь вещь, иначе я потом пожалею. Но что? Я сдвинула все плечики к одной стенке. Этот полотняный пиджак, разве он мне нужен? А эти галстуки? Меня внезапно затошнило. Сама идея о чем-то взятом на память, о вещи взамен Усмана показалась мне оскорбительной и отталкивающей. Я дернула на себя еще одну распялку: его летная форма, которую выдавали всем пилотам, которую никто из них не носил. На полке над вешалкой я увидела его форменную фуражку, так и не вынутую из целлулоидной упаковки, рядом с ней блестела твердая кожа его военного ремня. Ремень? Во всяком случае, что-то полезное, я смогу его носить. Я потянулась за ним, взяла в руки.

К ремню была пристегнута аккуратная коричневая кобура. Кожаная, округлая, похожая на стилизованный боб. Я отстегнула клапан. В кобуре был его маленький, компактный итальянский пистолет. Я вытащила его, взвесила на ладони.

Я вспомнила, — и сердце у меня вдруг сжалось, — с какой гордостью Усман, одетый в пляжные шорты, в тот день показывал мне свой истребитель.

Его талисман, так он сказал. Почему он не взял его с собой, подумала я уже со злостью.

Мои пальцы скользнули по инициалам на рукояти.

Я сразу поняла, что я хочу взять. Я сунула пистолет в карман и вернулась в гостиную. Я сделала глупость, сказала я себе, но я захотела иметь эту вещь, мгновенный порыв, которому я подчинилась, был слишком силен. Это был единственный предмет во всем бунгало, который воскрешал для меня образ Усмана Шукри. Однако я продолжала осматривать гостиную, просто, чтобы соблюсти форму.

Открыв шкаф, я увидела картонную коробку со всеми инструментами и материалами, которые Усман использовал для своих мушиных аэропланов: скальпели и бритвенные лезвия, тиски для мормышек, спичечная соломка и щепочки бальзы. Эта находка побудила меня вернуться к письменному столу, в нижнем ящике я обнаружила тоненькую папочку с изящными чертежами его моделей. Я сказала Кваме, что она мне и нужна. Не успела я выйти из комнаты, как в нее скромно просочились горничные.

— Хорошо выглядите, — повторил Хаузер. — Нет, действительно хорошо. Я хочу сказать, в жизни не подумаешь…

— Я нормально себя чувствую. Я отдохнула. И ничего ужасного не случилось.

Мы были в пути уже больше часа. Хаузер, к моему удивлению, поцеловал меня в обе щеки, когда мы с ним в конце концов встретились в вестибюле. Казалось, он был искренне рад меня видеть, он наговорил мне кучу комплиментов. Сначала мы беседовали достаточно осторожно, дипломатично не касаясь болезненных тем, но я чувствовала, что он изнемогает от нетерпения и вопросы громоздятся у него в голове. Я решила, что на некоторые из них готова ответить.

— Как Юджин? — неискренним тоном осведомилась я.

— Ох! — начал Хаузер, почти неприлично обрадовавшись моим словам. Но поспешил взять себя в руки, сделал скорбное лицо. — В том-то и дело. Он не в форме. Очень не в форме. С того времени, как вы исчезли. Мы его почти не видим. — Он покосился на меня. — В основном всем заправляет Джинга. Я думаю, у Юджина… — он замялся, выбирая слова, — сдали нервы. Нервное истощение, так она говорит.

— Что ж. Думаю, это понятно.

— А что произошло?

— Когда?

— В тот день, когда вы уехали. Что случилось? Давайте, выкладывайте. — Он улыбнулся мне. — Разумеется, старине Антону вы можете рассказать.

— Ну, я в этом не настолько уверена.

— Все изменилось. Публикация книги отложена. Зона кормления закрыта. Что вы с ним сотворили?

— Мы с ним поспорили.

Хаузер скептически посмотрел на меня, но убедился, что сейчас я больше ничего говорить не собираюсь. И продолжал трещать сам.

— Разумеется, лагерь гудел как улей, когда вас… похитили. Теперь, коль скоро вы целы и невредимы, а Ян на месте, мы почти вернулись к нормальной жизни. Но это было нечто.

— Как Ян?

Хаузер скорчил сочувственную гримасу. «Он пытается этого не показывать, но, по-моему, он сильно травмирован. Бедняга. — Он покосился на меня. — Я имею в виду, что по сравнению с вами он определенно травмирован».

— Внешность обманчива.

Хаузер рассмеялся. Звонким смехом, стаккато. «Нет, Хоуп, — сказал он. — Нет. Вы сделаны из более прочного материала».

Его оживление было до странности заразительным, я обнаружила, что улыбаюсь ему в ответ.

Почему он так не нравился мне все эти месяцы? Гипноз первого впечатления, подумала я. Но потом вспомнила историю с наполовину съеденным детенышем шимпанзе. Мне следовало быть осторожнее.

— Почему закрыли зону кормления? — спросила я.

— Вы шутите?

— То есть?

— Неужели вам не сказали? Война. Войны шимпанзе, так их назвали. Северные шимпи систематически убивали южных.

Он посмотрел на меня, ожидая реакции.

— А-а, значит, вам это известно.

— Я это открыла.

Последовала длительная пауза. Хаузер опустил голову, словно извиняясь.

— Это открыл Юджин.

— Нет.

— Потому он и переписывает книгу.

— Это открыла я. Потому мне и пришлось сбежать из лагеря.

— Послушайте, мы все знаем, что это выяснилось в те дни, когда вы с Юджином были в поле. Но, — он помолчал и потом медленно проговорил, — именно Юджин понял, что происходит.

— Я ему это втолковывала чуть не месяц.

Хаузер нахмурился. «Как бы вам сказать… события представляются у нас в лагере совершенно иначе».

Я почувствовала, как у меня сдавливает виски, словно на голову надели ремень и стали затягивать. «Боже правый».

— Скажу вам честно. В лагере все считают, что Юджин… что с его стороны имели место какие-то сексуальные домогательства.

— Избави Бог!

— Мы же ничего не знаем. Мы видим, что вы сбежали, Юджин не показывается. Делами управляет Джинга. Понимаете…

— Да. Но то, что вы предположили, абсолютно неверно.

— Тогда простите. Я рад это слышать.

— Спросите Яна. Он вам скажет. Я его во все посвятила давным-давно. А Маллабар ничего слушать не хотел. — Я посмотрела на Хаузера. — Так Ян вам ничего не говорил?

— Хм-м, нет… Ян, по правде говоря, до сих пор не работает.

— Бедняга Ян.

Тут я вскинулась на Хаузера почти с былой враждебностью. «Вы и сами что-то знали. Не зря же вы сожгли этого детеныша шимпанзе».

— Бабуина, Хоуп. Нет, я вам клянусь. Это был бабуин. Мы оба ошиблись.

Я посмотрела в окно, на поросшую кустарником саванну. Ничего себе ирония судьбы. В душе у меня нарастало ощущение безысходности, от которого ссутуливались плечи и каменело лицо.

— В любом случае, — голос Хаузера звучал примирительно, — прекрасно, что вы возвращаетесь. У нас появилось двое новых сотрудников, но нам вас по-прежнему не хватает.

Последнее, что мы узнаём о себе, это то, как мы действуем на окружающих. Я повернулась к Хаузеру. «К сожалению, мне почему-то кажется, что я надолго не задержусь».

Снова оказавшись в Гроссо Арборе, я ощутила некое смятение: лагерь показался мне одновременно и знакомым, и чужим. Мы добрались в сумерках.

В столовой тускло горели лампы «молния». Мы сразу отправились ужинать, и Хаузер представил меня двум новым сотрудникам, молодым американцам из Стенфордского университета, которые жили в моей отремонтированной палатке. Я быстро поела и пошла в барак для переписи собрать свои немногочисленные пожитки. Ни Ян и Роберта Вайль, ни Юджин и Джинга Маллабар не показывались.