Последний брат

Его покачивало на волнах, прямо как в песне. Вверх-вниз, из стороны в сторону. Но отчего-то волны не приносили облегчения, и каждое движение отдавалось болью в ногах и спине, давило в грудную клетку.

«Это оттого что я не лежу… — подумал он, — мне нужно лечь на спину и станет легче».

Он попытался откинуться, но что-то помешало, и тут же вернуло его обратно в вертикальное положение. А где-то далеко все еще звучала песня про двух купцов, ввергнутых Божьим гневом в море. Сейчас купцы помолятся, Господь услышит их, и могучей волной вернет их на палубу. Потом они прибудут в Кайру, и наученные горьким опытом будут вспоминать Бога и молиться по любому случаю. Помолившись на ночь об охране имущества, купцы наутро обнаружат, что их начисто обнесли. Потому что кроме надежды на Бога, не худо бы и запирать на ночь дверь. Не стоит забывать о Боге, не стоит и перекладывать все на него… Он знал это, потому что слышал эту песню уже, наверное, тысячу раз. Тит любил эту нехитрую притчу и частенько её распевал. Вот и сейчас заладил петь опять. Тит?.. Поет? Но ведь Тит мертв. Убит у него на глазах. Как же он может слышать песню мертвеца? Тит друг ему, и он не боится его ни живого, ни мертвого. Но как же он его слышит? Может, он и сам уже тоже умер? Когда?.. Он не помнил этого. Не мог же он умереть и сам того не заметить? Не мог, да? Но… где он?

Тут Трофим начал быстро просыпаться. Он открыл глаза и увидел перед собой луку седла, лошадиную гриву и медленно плывущую внизу степь. Он спал, просто спал верхом на лошади. Рядом, тихонько напевая, ехал Улеб, поддерживая его под руку, чтоб он не свалился с коня. Да, точно. После побега они были слишком вымотаны, но не хотели останавливаться. Тогда они договорились спать прямо на лошадях, поддерживая друг друга посменно, чтоб не свалиться с непривычки.

— Проснулся? — спросил Улеб.

— Да… — Трофим мотнул головой и почувствовал, что голова сейчас отвалится от окоченевшей шеи.

Улеб отпустил его локоть. Тело ломило невыносимо. А Амару хоть бы хны… Он поглядел на степняка, который после ночной поездки в седле имел вполне выспавшийся вид. Трофим посмотрел на свои колени. От грязи шелковое исподнее стояло на них колом, на коленях были дыры. Теперь в свете дня было видно, что беглецы перемазаны, как пекельные черти, — результат блужданий по ночному лесу. Одна из оборок размоталась, и он снова запихал её край в импровизированную обувь.

Трофим начал озираться. Фока тоже уже проснулся, и судя по его помятому, сосредоточенному лицу, что-то сильно обдумывал. Трофим повертел головой, услышав, как хрустнули позвонки, и сделал глубокий вдох, чувствуя, как расправляются легкие. Посмотрел вверх, на поднявшееся еще выше солнце. Наконец, обернувшись, глянул назад. То, что он увидел там, огорчило.

— Едет, — сказал он Улебу.

— Едет, — оглянувшись назад, согласился Улеб. — Пристал как тень, с хвоста не стряхнешь…

Позади них, на расстоянии, превышающем полет стрелы из лучшего лука, верхом на неказистом нестатном коньке, со второй лошадью в поводу ехал мугол. Он отыскал их еще до восхода солнца. Они заметили его с утра. Тогда же утром, мугол сделал краткую остановку, спустил с коня на землю горшок, поднес к нему огонь и вскоре к небу вознесся высокий столб дыма.

— Дает сигнал, ирод, — еще тогда, утром, заметил, Фока. — Кому?

— Значит, есть кому… — пробормотал Амар. — Хорошо, если только тем, кого мы оставили без лошадей.

— Надо что-то с ним сделать. — Руки Фоки сжали поводья.

— А что? — поморщился Улеб. — Проклятая равнина плоская, как хлебная доска. Ненавижу её… Если бы здесь были лес или холм, мы бы заехали за него и подстерегли. А здесь… Погонимся за ним? Так он этого и ждет. Будет оттягиваться назад, а мы будем возвращаться туда, откуда бежали.

— Он один, — сказал Трофим. — Рано или поздно он уснет. И тогда…

— Он еще пару дней может не спать. Может добирать дремой в седле. Для его друзей этого может хватить. И для нас.

Сейчас, после жесткого сна в седле, после которого болело все тело, но все же хоть немного посвежело в голове, Трофим пытался придумать, как же им отвязаться от их незваного спутника.

Но не он один размышлял над этим.

— Други, — произнес Фока. — Мы не можем просто ехать и смотреть, как этот поганец сигналит на весь свет.

— Есть предложения? — поинтересовался Трофим.

— Есть, — кивнул Фока. — Надо разделиться. Этот, за нами, — один, надвое не разорвется. Значит, он либо потеряет Амара, либо второй отряд. Если он потеряет Амара, это хорошо, потому что он — их главная цель, пусть даже они еще не смекнули, кто настоящий брат хагана. Если потеряет второй отряд, тоже хорошо. Потому что кто-то должен вернуться домой и рассказать василевсу, что с нами случилось.

— Василевс сам послал нас сюда, волку в зубы, — хмыкнул Улеб. — Уж он-то наверняка догадается, что с нами случилось.

— Догадка — одно, — возразил Фока. — Но когда-нибудь василевсу может понадобиться настоящий свидетель. Сегодня Романия не хочет войны с мугольским улусом, а завтра ей может пригодиться свидетель, который обвинит хагана Ураха в вероломном убийстве ромейских посланцев. Поэтому наш долг, чтобы хоть один из нас добрался и рассказал все, как было.

— Об этом я не подумал, — пробормотал Улеб.

— Да… — кивнул Трофим. — Но четверо — это еще отряд. Маленький, но отряд. Можно отбиться от какого-нибудь небольшого разъезда. А если разделимся по двое — это уже явная дичь.

— Брось, — отмахнулся Фока. — Для тех сил, с какими будет искать хаган Амара, и четверо не отряд. К тому же нам не обязательно делится двое на двое. Пошлем одного к василевсу, а трое останутся с Амаром.

— Ну разве так… — уступил Трофим. — Ну и кого пошлем обратно к границе?

— Я поеду, — серьезно сказал Фока.

— А… — начал было Трофим.

И заглох.

Ясно было, что вернуться к границе, миновать стражу, пересечь вплавь широкую реку и оказаться на своей стороне — дело нелегкое. Но все же в сравнении с теми, кто попытается добраться вместе с Амаром до родни его матери (а родня еще непонятно как примет), тот, кто уходил сейчас к границе, имел гораздо больше шансов выжить. «А почему именно ты?» — хотел Трофим спросить Фоку, и осекся, потому что представил, как этот вопрос выглядел бы для Амара. Если бы все они втроем начали перед Амаром галдеть и спорить, доказывая, что каждый достоин больше другого уехать, спастись. Трое галдели бы. И даже если уехал бы только один, Амар знал бы, что хотят уехать все трое. Нет, нельзя. Нельзя было сейчас допустить такого разговора. Трофим глянул на Амара — тот слушал с непроницаемым лицом. Глянул на Улеба — тот как-то устало прищурился, и по лицу его тенью скользнула кривоватая усмешка.

— Фока все правильно сказал, — подал голос Улеб и повернулся к Амару. — Он к реке, а мы с тобой.

— Это самое разумное, — кивнул Трофим. — Так и сделаем.

— Тогда не будем медлить, — предложил Фока.

— Ты сможешь найти путь до границы? — спросил Трофим.

— Здесь трудно заблудиться, — отозвался Фока. — Солнце всегда над головой.

— Лошадей брось до границы загодя, — посоветовал Трофим. — У реки двигайся очень осторожно. Не лезь воду, пока не убедишься, что рядом нет караулов.

— Так и сделаю, — пообещал Фока. — До свидания, други. Берегите головы. Надеюсь, увидимся.

— Ага, и ты себя береги, — отозвался Улеб.

— Прощай, Фока, — сказал Трофим.

Амар просто кивнул.

Фока отсалютовал им, ободряюще кивнул, развернул коня и дал в галоп. Из-под копыт его коней летели комья грязи. Трофим смотрел ему в удаляющуюся спину.

Да, Фока был прав. Кому-то нужно было ехать обратно. Маленький спектакль… Он, Трофим, сделал все, что бы Амар не увидел постыдного спора. Кажется, Улеб понял так же. Значит, они вдвоем с Улебом выступили как актеры, а зрителем получился Амар, который не должен бы ни о чем догадаться. А Фока? Он сделал удачную глупость? Или же выступил как тонкий постановщик, рискнув, просчитав всё на несколько ходов вперед?