Страница 81 из 105
— Ну-ка, ну-ка… — мать взяла его за плечи и повернула лицом к себе. — Дрался? — Она влепила ему оплеуху.
Камил только шморкнул носом.
— Вот что, мой милый! — яростно сопя, сказала она. — Пока ты не вымоешься как следует, обеда… Ужина ты не получишь!
Она начала раздраженно стаскивать с него рубашку и тут увидела повязку на груди.
— А это еще что? — Голос изменил ей, стал непомерно строгим, чужим, и она непослушными дрожащими руками попыталась снять повязку. Однако ей это никак не удавалось, и тогда она вцепилась в нее и разодрала.
— Мама! — от боли крикнул Камил, но сразу же осекся. Мать стала бледной, как мел, а глаза как две черные круглые дырки.
— Боже… Камил… милый… мальчик мой… Боже, да что же это такое, а? — Она вдруг зашаталась и встала перед ним на колени.
Камил похолодел. Животный ужас оковал его ледяной коркой, ему внезапно стало страшно-страшно, как не было в самом замке.
— Мама, мамочка! Ты не волнуйся, так вышло… Я тебе все сейчас расскажу… Мама!
— Ага! Ага! — не слушая Камила, позвала мать. Ей стало плохо, но она пересилила себя, поднялась и шатаясь бросилась в комнату к тете Аге.
Что же теперь будет, со страхом подумал Камил. Ну что же теперь будет?
— Мама!
— Я им, всем твоим разбойникам, головы поотрываю! — кричала мать за дверью. — Я им…
Затем вмешался голос тети Аги:
— Обожди, успокойся, обожди, не кричи. Что с тобой, что такое?
Мать постепенно стихла и разрыдалась.
— Ба… Бандиты…
— Да что такое?
Дверь с шумом распахнулась, и появилась мать, лицо все мокрое, красными пятнами, и встревоженная тетя Ага.
— Вот, посмотри! — сорванным голосом сказала мать.
— Мама…
— Молчи! — вдруг страшно закричала мать. — Я тебе всю задницу исполосую, чтоб не знал куда сесть!
— Ну-ну, погоди, не кричи, зачем же так, — тетя Ага захлопотала вокруг Камила. Она осмотрела рану, концом бинта вытерла сочащуюся сукровицу и затем успокаивающе произнесла: — Да тут уже ничего страшного и нет.
— Ничего страшного! Я им сделаю страшное! — срывалась мать. — Всех родителей под суд отдам! Вырастили бандитов!
— Мама, мам… Он нечаянно, он не знал, не хотел… Он думал, я шпион, крестоносец…
— Я ему дам крестоносцев! — не унималась мать. — Я ему покажу! Игрушку нашли!
— Кто это? — тихо спросила тетя Ага.
— Бортишек…
— Я немедленно иду туда! — схватилась мать. — Я пойду… Я им устрою!
У Камила вновь холодно заныло сердце.
— Мама] Мам, не надо! Нельзя туда. Я обещал… У него отец сейчас на войне… — Камил осекся. Выдал. Я же их всех сейчас выдал! Что же я наделал — я ведь им клялся! Клялся! И выдал.
— Какая война? Какая сейчас война?! Я им сама войну устрою! Я им побоище устрою!
— Обожди ты, — тихо сказала тетя Ага, внимательно смотря на Камила. — Нет у нас в селе никакого Бортишка. Да и имя какое-то чудное. Имя — не имя, не кличка.
— Так ты еще и врать? — мать замахнулась на Камила, но тетя Ага ее удержала. — Матери — врать?! Ты у меня шагу из дому не ступишь, пока отец не приедет!
— Успокойся, — тетя Ага налила стакан компота и начала отпаивать мать. Зубы стучали о стекло и она, перехватив стакан, сама стала, обливаясь и дрожа, пить.
— Я ему… Я ему…
— Ну-ну, — успокаивающе поддакнула тетя Ага и наклонившись к Камилу сказала: — Иди на кухню — умойся. Да осторожней, рану не мочи. — Она легонько подтолкнула его в сторону кухни и добавила: — Я потом приду, дам поесть.
— Я ему дам! — всхлипнула мать. — Я его накормлю…
— Ну-ну, — тетя Ага похлопала мать по руке, и, снова обернувшись к Камилу, сказала: — Иди.
Камил угрюмо кивнул и, зажав под мышкой грязную разорванную рубашку, ушел на кухню. Есть ему совсем не хотелось.
Мать все-таки сдержала свое слово, и последующие два дня Камил шагу не мог ступить из дому. На следующее утро, только он попытался вынырнуть прямо из-за стола на улицу, не спросясь, будто ничего и не случилось, мать поймала его за шиворот и, сопроводив возглас: “Ты куда?” — совсем не скупым подзатыльником, загнала его в спальню, где и заперла на ключ. Сперва он попытался проситься у матери, но она была неприступна, как крепостная стена в первые дни осады, потом он перешел на обиженное всхлипывание, но это тоже ни капельки не помогло, и тогда он надулся и замолчал, не отвечая ни на какие вопросы.
Под вечер пошел дождь и лил всю ночь и весь следующий день. Это был какой-то праздник, и мама, смягчившись, разрешила ему выйти к телевизору, но Камил отказался. Мать с тетей Агой месили тесто на яблочный пирог, говорили о папе, о папиной работе, о папином начальнике, о ценах в городе, о моде, о соседях, о том, что дождь — это хорошо, в огороде все растет как на дрожжах… Негромко, в полсилы, ни для кого гудел телевизор, а Камил, насупясь, сидел в спальне на подоконнике и сумрачно глядел на серый, весь в лужах, двор, по которому уныло бродили нахохленные, мокрые куры. Как там в замке?
Он представил себе большую залу, где они с Бортишком ели, длинный деревянный стол, вкопанный в земляной пол, два масляных светильника с золотыми огоньками….. На своем любимом табурете сидит Порту и чинит конскую сбрую, прокалывая дырки большим и острым как жало шилом. Брови при этом ползают по его лбу, как две большие мохнатые гусеницы, а борода топорщится и шевелится, как клок соломы на ветру. В углу Марженка что-то споро стряпает, изредка она останавливается и подолом вытирает глаза — словно от дыма. А Бортишек поминутно выскакивает во двор и выглядывает из-под навеса на разверзшиеся хляби. Когда же кончится дождь?
Камил вздохнул. Ему было немного не по себе, настороженно, словно в каком-то предчувствии, ныло сердце. Только бы в замке ничего не случилось и никто не подумал, что он предатель. Пусть даже мама с теткой Агой близкие ему, самые близкие ему люди, но ведь он обещал молчать! А он… Он… Когда Камил вспоминал позавчерашнее, у него начинало першить в горле.
Ночью дождь перестал, но небо так и осталось заволочено тучами, и под утро они излились на землю сильным летним ливнем. Однако, часам к десяти тучи разбежались с неба грязными мокрыми тряпками, и показалось небо. Чистое, только что вымытое, и вовсе не голубое, а синее, глубоко синее, что даже дух захватывало, и страшно холодное.
Мама с тетей Агой готовили на кухне завтрак, и Камил, воспользовавшись этим, проскользнул на крыльцо. На улице было довольно холодно и слякотно — не мешало хотя бы обуться, — но тут сзади послышались мамины шаги, и Камил, уже не раздумывая, кубарем скатился с крыльца.
Мамин возглас: “Куда?” — застал его как раз в тот момент, когда он перемахивал через забор. Потом, уже на улице, он дал себе удовольствие выслушать только тираду: “Ну, погоди! Только вернись мне!” — и скрылся в первый же подвернувшийся переулок.
Когда он вбежал в рощу, с деревьев на него обрушился целый водопад, но это вовсе не сделало его осторожней. Он продолжал бежать, и с каждым шагом сердце его все сильнее сжималось в предчувствии какой-то неясной беды, страшной и неотвратимой. На ноги налипли целые лапти грязи, которая комками срывалась с пяток и ляпала по спине, словно подгоняя. Он уже не чувствовал холода, хотя был насквозь мокрый и грязный по уши — им владела теперь только одна мысль, одно желание. Только бы в замке все было хорошо, только бы там ничего не случилось, только бы…
Камил выскочил на поляну и остановился. Сердце больно сжалось комком, так что невозможно стало дышать. Вместо Козинского замка мокрым черным пепелищем громоздились развалины.
Камил, все еще не веря себе, своим глазам, оглядел развалины, а затем медленно на негнущихся ногах начал спускаться вниз. Он уже почти подошел к перелазу, как услышал звяканье сбруи и слабое похрапывание коней. Он сперва не поверил своим ушам, как только что не поверил своим глазам, прислушался, но тут какая-то лошадь заржала, не оставив никаких сомнений, и он, стремглав подскочив к стене, буквально взлетел на нее.